Том 12. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

— Как это поднимет? — послышались реплики, и они, эти реплики, точно подстегивали оратора:

— Он знает! Ленин знает, как это сделать!.. И куда поднимать и зачем поднимать… Только царя сбросили, а власть оставили в чьих руках? В руках хозяев, товарищи! Кто такой Родзянко? Помещик из самых богатых во всей России. Что он, за рабочих будет стоять? Как бы не так! Нам нужно, товарищи, чтобы в России была рабочая власть, вот тогда Россия пойдет вперед! А власти рабочим никакие Родзянки не уступят… Значит, что же надо делать? Надо эту власть взять нам силой! Силой! Кого больше? Помещиков, заводчиков, фабрикантов, банкиров или рабочих? Вот рабочие и должны получить полную власть. Хозяином на земле должен стать тот, кто на ней работает, а не биллиардные шары гоняет по зеленому столу, не в карты играет, не дома себе семиэтажные строит! Народу нужна не реформа, не буржуазная республика. России нужна пролетарская революция, которая создаст республику рабочих и крестьян! Долой войну! Долой правительство Керенских и Родзянок! Да здравствует пролетарская революция!

И теперь аплодисменты прокатились гулкой и широкой волной. Аплодировали Наталья Львовна с Ваней Сыромолотовым, захваченные общим энтузиазмом публики. И этот шквал аплодисментов заставил Ваню осмотреться.

— А народу-то набралось, — с удивлением пророкотал он. — Как-то вдруг, а? Откуда столько?

Но в ответ на его слова Наталья Львовна вспомнила две строчки из Фета и произнесла вслух:

Только песне нужна красота,*Красоте же и песен не надо.

А Ваня ей в тон пробасил:

— Вот, оказывается, какое еще есть искусство: искусство революции… — Он, посмотрев пытливо на свою спутницу и поймав на ее лице тайный упрек, добавил: — Это я не так себе, не для красного словца, а вполне серьезно…

Как раз в это же самое время мимо них пробирался сквозь толпу тот самый юный оратор, который только что сообщил о приезде Ленина. Он пытливо посмотрел на Ваню ясными сверкающими глазами, и глаза эти показались Сыромолотову до того знакомыми, что он не удержался, проговорил в сторону юноши:

— Подозрительно, какое сходство! Вы не сын ли Ивана Васильевича?

— Сын… И вас я знаю… Вы чемпион по французской борьбе.

— Был когда-то… — заметил Ваня, но юноша не обратил внимания на его слова и сказал: — Вы у нас были года три назад… Я помню…

— Да, Иван Васильевич снимал тогда этаж в моем доме. Где он сейчас?

— Погиб… на фронте.

И глаза юноши, так изумительно похожие на «святого доктора» Худолея, сразу замигали и потускнели. И тут Наталья Львовна, чтобы как-то перевести разговор, сказала восторженно, обратясь к юноше:

— Мы очень благодарны вам… Вы так хорошо говорили, так проникновенно… Вам нельзя не верить… Значит, это хорошо, что Ленин теперь в Россию приехал?

— Очень хорошо. Теперь у нас главная задача — вырвать власть из рук эсеров и меньшевиков, у которых с кадетами подлинный блок.

Наталье Львовне, да и Ване, хотелось еще поговорить с этим симпатичным юношей, но тут, проходя мимо, такой же юноша, очевидно товарищ его, сказал негромко:

— За тобой следят. Уходить надо.

Сын «святого доктора» сделал поклон и сказал, обратясь к Ване:

— Родителю вашему, Алексею Фомичу, кланяйтесь и еще раз благодарность мою передайте за пирожки.

— За какие такие? — не понял Ваня.

— Он знает. Пусть газету «Правду» вспомнит.

И Худолей-младший растаял в густой толпе.

— Пожалуй, что на сегодня с нас хватит, — сказал Ваня и предложил Наталье Львовне возвращаться домой.

Однако, когда они повернули на другую улицу, которая должна была вывести их к дому Вани, то встретили тоже толпу, только небольшую. В середине ее стоял почтальон с сумкой и с палкой, пожилой уже, невзрачного вида человек в порванном снизу и под мышками пальто. Он как будто поджидал, когда подойдут они двое, а когда подошли, начал вдруг с большим подъемом:

Говорится: почтальон…И-эх, почтальон, почтальон!Что ж такое почтальон?Пальто драное на нем…

Должно быть, он полагал, что митинговые речи надо говорить непременно стихами, и составил это свое четверостишие заранее, чтобы обратить внимание слушателей на бедственное положение почтальонов, но стихи его вызвали только усмешки, а одна сурового вида старуха в теплом платке сказала ему громко:

— Что же ты, лодырь божий, и пальто себе починить не можешь? Али ниток-иголки на тебя не припасено?

Но тут же нашелся и у почтальона защитник:

— Бесполезно чинить через собак! Сегодня ты починил, а завтра собака опять порвет.

И все захохотали, а Ваня зашагал дальше.

Около дома его встретил дурачок, который теперь почему-то не прятался, а очень воинственно нацелился из своего оружия прямо в лицо Натальи Львовны и успел щелкнуть один раз, после проворно пустился бежать вдоль улицы.

— Знает, хоть и дурак, что бежать за ним я не буду! — сказал Ваня и добавил: — А в участок все-таки надо будет зайти сегодня…

Когда же они вошли в коридорчик, то увидели в дверях, ведущих на кухню, Епимахова. Улыбаясь сладенько-лукаво, театрально склонив голову вбок, он выпалил:

— Поздравляю вас нижайше с незаконным браком! — И тут же подался назад и захлопнул за собою дверь.

Ваня не задержался тут, поднялся к себе и совсем без раздражения сказал Наталье Львовне:

— Вот, видела, какие у меня жильцы? А ты думала, что можно их к чему-то там приспособить по домашности!.. Не-ет, таких не приспособишь!

— Так что же, в самом деле, с ними сделать? — захотела узнать она.

— Это уж милиция пускай придумает, куда их девать, а нам придумать бы, куда спрятать деньги, чтобы этот гусь лапчатый их не нашел, а то ведь непременно украдет, когда мы уйдем! — забеспокоился Ваня. — Подобрать ключ от дверей что ему стоит? Решительно ничего!

Наталья Львовна испуганно бросилась к своему чемоданчику, в котором были заперты браслеты, медальон, кольца, а когда убедилась, что он не был отперт жильцами, начала, как и Ваня, оглядываться по сторонам, куда бы спрятать подальше свое достояние.

В самой дальней от входа комнате была узенькая кладовка, едва выступавшая из стены, — на ней и остановились и туда спрятали чемоданчик с золотыми вещицами и деньгами.

А когда Ваня запер кладовку и даже забил дверь гвоздями, он обратился к Наталье Львовне:

— Сейчас нам надо пойти — сделать так называемый визит отцу.

Наталья Львовна посмотрела на него пугливо, но так и не прочитала в его глазах, почему идти к Алексею Фомичу нужно было именно теперь.

Когда Наталья Львовна подошла к дому Сыромолотова-отца, почувствовала такую робость, что тихо сказала Ване:

— Может быть, отложим это на завтра, а?

Ваня улыбнулся и ответил:

— Есть такое правило: «Что можешь сделать сегодня, никогда не откладывай на завтра…» Этому меня и отец учил.

И добавил:

— У отца есть собака-овчарка Джон, — ты ее не бойся, если и залает… Впрочем, едва ли залает, он ко мне уж привык.

Джон, который был на дворе, действительно, не лаял: он только подошел степенно к новому для него человеку — Наталье Львовне — и понюхал сумочку. Привлекли внимание его и два свертка, какие нес Ваня: кое-что из закусок удалось все-таки купить.

Алексей Фомич увидел Наталью Львовну в окно, узнал ее и вышел в прихожую, и первое, что они от него услышали, было:

— Что? Вам опять удалось подпалить свечкою Семирадского?

И она еще не знала, как отнестись ей к его шутке, когда Ваня серьезным и даже торжественным тоном сказал отцу:

— Прошу любить и жаловать: моя жена!

Алексей Фомич отступил на шаг от изумления, поднял брови, пробормотал было: «Когда же это ты успел?» Но тут же, наклонив голову и сделав широкий жест правой рукой, сказал громко и отчетливо: «Честь и место!» — и помог Наталье Львовне раздеться.

А когда повесил на вешалку ее шубку, то поцеловал ее в лоб и спросил:

— Значит, вы мне приходитесь теперь снохою. Вот надо же, как скоропалительно это случилось! Ведь совсем недавно, Ваня, видел я твою теперешнюю жену в одной церкви, — о чем она тебе, должно быть, уже сказала, — и она действительно спрашивала о тебе, — значит, вы были знакомы раньше, — тогда все для меня понятно.

Чтобы не вступать в длинные объяснения, Ваня сказал:

— Да, вот именно: мы были знакомы еще до войны, а теперь только это — нашли друг друга.

— Все понятно… Все понятно! — повторил Алексей Фомич и широко отворил перед женою сына дверь в комнаты.

И, введя Наталью Львовну к себе в дом, Алексей Фомич продолжал разглядывать ее глазами художника и вдруг сказал Ване: