Двойной генерал-2 (полуостров Сталинград) - Сергей Чернов

Там же.

Гауптштурмфюрер Франц Греве.

— Мистштук фик! — вырывается само собой. Прямо на меня, не на нас, а на меня! Летит этот русский ящер с двойными крыльями. А мы на открытом поле и никаких зениток.

Вскидываю автомат. Стреляю с колена.

— Огонь! — нам всем больше ничего не остаётся. Даже ложиться бесполезно.

Неравная дуэль. На меня с неумолимостью паровоза накатывает сверху двукрылая русская машина, сверкая четырьмя злыми огоньками.

В грудь словно бьёт кувалдой. Уже на земле успеваю вскинуть руку в последнем приветствии перед уходом в Вальгаллу. Люди СС не боятся смерти.

— Хайль Гитлер!

Огненные стрелы в небе провожают меня…

Там же, но выше на полкилометра.

Лейтенант Сафронов.

— Вот падла! — ругаюсь с чувством. Этот гад в чёрной форме умудрился в меня попасть. Но вроде мотор работает нормально, слава небу.

Делаем последний круг над полем. Горит танк, поле перепахано ракетами. Наши с чёрными лежат вперемешку, некоторые горят. Несколько чёрных, не больше десятка, ползут в сторону, чёрт с ними! Когда прихлопнешь тапком кучку тараканов, парочка всегда сбежит.

— Домой, ребята! Догоняем пешки!

Окончание 9 главы.

Глава 10. Срыв сжатой пружины

26 августа, вторник, время 19:20.

г. Молодечно. Командарм Никитин.

Отступление никогда не радует сердце солдата. Организованное и по законному приказу, всё равно не радует. Хучь и старается Григорич подсластить пилюлю, всё равно гадостно на душе. Канешно, велика надежда на то, что Григорич знает, что делает. Только это замиряет и утешает душу.

Стою немного в сторонке у своего броневика. Наблюдаю малость поодаль, иначе моим бойцам на шляху придётся на строевой шаг переходить, а парад сейчас не к месту. И так хорошо идут, строй держат, лица спокойные, мерно шагают лошадки, размеренно поскрипывают и стучат на булыжниках тележные колёса.

Это передовые боевые части. Тыловые выведены вчера, корпусная и дивизионная артиллерия уже занимают новые позиции. Бойцам, что идут сейчас мимо, не придётся копать землю и ставить блиндажи. Всё готово.

Дюже мне интересно. Григорич ещё тогда, в апреле-мае планировал с этой стороны оборону держать? Это шо, он с Господом Богом на прямой линии? Вправду там сподручно германским байстрюкам красную юшку из носа пустить. Побуцкаться славно можно.

Местных почти нет, и вскоре здесь на окраине совсем не будет. Последними проходят артиллеристы, сорокопятки и трофейные 50-миллиметровые.

Подходит адъютант, козыряет. Не даю ему рта открывать, сам спрашиваю:

— Готово?

— Так точно.

— Работайте.

Старший лейтенант убегает. Ушли не все, кое-кто остался, и кое-что они сделают. Всех оставшихся гражданских на этой улице выведут под предлогом инструктажа для жителей территорий, попадающих под оккупацию. На дурнинку повод, но наш человек не удивится.

Дальше мои ребята поработают. Вот они и начинают. В обратном направлении, гудя моторами, проезжают три грузовика. Кузова под брезентом.

Адъютант возвращается.

— Всё у них ладно?

— Так точно!

Садимся в броневик. Без меня справятся. Славный подарок фрицев ожидает. Надо проследить за размещением полков на новых позициях. И не моих, а приданных. Передислокация обещанных комфронта дивизий закончена. Пойду брать их под свою руку. Своих родных на пополнение, потери на последних боях выросли до пятнадцати процентов.

28 августа, четверг, время 10:20.

Минск, штаб Западного фронта.

— Семёныч, ты зачем это сделал?! — еле сдерживаюсь, чтобы не заорать в голос. Только боюсь, что телефонная мембрана порвётся.

— Как зачем, Григорыч? — Никитин искренне не понимает моего возмущения. — Всё получилось здорово, цельный батальон, как карова языком слизнула. Р-раз и нету.

— Семёныч, я тебе что говорил? Тихо-мирно уходишь из Молодечно, туда спокойно заходят немцы.

— Да? Прости, Григорыч, мабуть, не понял тебя… а шо такого страшного?

— Угу, спроси ещё, чего я так за фрицев переживаю? — теперь заливаю телефонную трубку ядом. — Урюк тупой…

Неожиданно вырывается. Откуда-то из кладовых памяти Кирилла Арсеньевича, личность которого как-то незаметно интегрировалась, — тоже его словечко, как и следующее, — и выродилась во внутренний голос. Хотя как посмотреть, кто, в ком и насколько ассимилировался.

Никитин обиженно сопит. Мне теперь его ещё и утешать. Но недовольства начальственного стараюсь из голоса не убирать.

— Я хотел этот фокус провернуть при входе немцев в Минск. А там улицы шире, длиннее… там бы полк сразу на небо отправился, а не батальон. Так что поздравь себя, ты сгубил немецкий батальон и спас им полк.

Никитин продолжает сопеть, но как-то по-другому. Не обиженно, озадаченно.

— Приказы командиров надо выполнять. Ты какой пример подчинённым подаёшь? Приказы самого комфронта для тебя — тьфу!

— Григорыч, ну, справду запамятовал…

— Надеюсь, в том же духе продолжать не планируешь? А то поднимешь флаг с лозунгом «Анархия — мать порядка» и шашки наголо. А шо? Не жизнь, а песня, и такая же короткая.

— Григорыч…

— Ладно, Семёныч. Вали уже, работай, — кладу трубку.

Со стороны может показаться, что писец котёнку, то бишь, Семёнычу. Попал надолго в штрафники. Нет, он меня огорчил, но не так уж. Поэтому я не прекратил называть его по отчеству, и он прекрасно этот момент уловил. Вот назвал бы его «товарищ генерал-майор», вот тогда бы его холодок до печёнок пробрал.

Но попробуй запрети коту мышей ловить, если он любит это дело. И как запретить своим командирам бить фашистов при любой возможности? Это возможно, но мне надо было объяснить, зачем и почему. Если уж солдат должен понимать свой манёвр, то генералу сам… сама ВКП(б) велела.

Это всё ладно. Мне-то что теперь делать? Немцы в Минск теперь осторожненько будут заходить, малыми группами просачиваться. Тратить ФАБ-100 или ФАБ-50 на двух-трёх солдат расточительство такого уровня, которое запросто приведёт к поражению.

Мне не надо рассказывать, что там произошло.

Вот входит бравая пехота вермахта, светясь довольными лицами. Их приветствует реденькая, очень реденькая толпа. Всех проинструктировали, чтобы не совались к немцам хотя бы первый день. Злобные большевисткие агенты страшного НКВД всех возьмут на карандаш.

Бодро шагает пехота, конные упряжки тащат телеги с боеприпасами, провиантом и прочими нужными солдатам вещами. Колонна втягивается в городишко. И где-то из подвала наблюдают за ними недобрые и внимательные глаза. А может, с чердака. И в нужный момент наблюдатель даёт команду «Пора» и быстро покидает наблюдательный пост.

И в совсем наглухо укрытом от чужих взглядов месте сапёр-разведчик, одетый в гражданское, поворачивает ключ и крутит ручку электрической машинки…

И улица встаёт на дыбы на протяжении четверти километра, сбрасывая с себя булыжное покрытие вместе с солдатами, машинами и лошадьми, разрывая их на куски и выбивая мозги через уши.

Прекрасно себе это представляю, потому что Никитин украл у меня эту мечту. С маленькой буквы, но мечту. Столько раз рисовал себе сладостную картину «горячей» встречи славных воинов великого рейха в хлебосольном Минске. Какая же он сволочь!