Книга утраченных имен - Кристин Хармел

своими умениями, а также о его неуверенности, которую он старался спрятать за циничным поведением. Но ведь она не должна была испытывать к нему особых чувств, правда? Они не давали друг другу никаких обещаний, не приносили клятв. Вот она ничего и не сказала. Он также молчал.

– Ева, со мной все будет хорошо, – наконец проговорил он. – Как всегда. Я умею находить выход из любой ситуации, помнишь?

– Реми, я очень боюсь, что в конечном счете это уже не будет иметь значения.

Он не ответил, и следующие несколько часов они работали молча; Ева аккуратно наносила на ролик нужные изображения, а Реми старательно заполнял бланки, воспроизводя каракули опытного клерка. Она оставила малышку Анну, точнее Франию Кор, напоследок. И когда Ева забрала у Реми ее документы, попросив, чтобы он дал ей возможность заполнить их самой, по ее щеке покатилась слеза. Ева отвернулась, но было уже поздно, – Реми заметил это и медленно, с нежностью, которая удивила ее, протянул руку и осторожно стер слезинку большим пальцем.

Он задержал указательный палец у нее под подбородком, Ева подняла на него глаза – его лицо оказалось совсем близко. Сквозь темное окно уже начали пробиваться первые лучи рассвета, скоро должен был вернуться отец Клеман, чтобы забрать бумаги и отправить детей в путь. Но время как будто застыло, как свисающая с карниза сосулька, и, когда Реми наклонился, чтобы поцеловать ее, она поняла, что именно этого и ждала.

Реми притянул ее к себе, и она крепко прижалась к его телу. Ее плавные изгибы и его сильные грудные мышцы соединились словно фрагменты пазла, о существовании которого она никогда и помыслить не могла. Его поцелуи пробудили в ней невероятное ощущение, будто он всегда знал ее, возможно, даже лучше, чем она сама. Его пальцы запутались в ее волосах, а затем стали исследовать ее тело: сначала застенчиво и робко, а затем все более уверенно.

Никто еще никогда не целовал Еву с таким пониманием ее души и тела. Всю жизнь она старалась вести себя пристойно и быть сдержанной, хотела, чтобы родители гордились ею, и чувствовала себя виноватой из-за того, что несколько раз целовалась с хорошими еврейскими мальчиками из школы. Но она никогда не позволяла себе ничего большего. Теперь же, когда Реми, сжав ее бедра, приподнял ее и уложил на стол, за которым они работали, она желала только одного: почувствовать прикосновение его кожи, быть как можно ближе к нему.

Внезапно он остановился и резко отпрянул назад, оставив ее там одну. Она была полностью одета, ее щеки горели, а тело было охвачено огнем.

– Я… мы не можем, – пробормотал он, а затем отвернулся и заправил рубашку.

– Но… – прошептала она в растерянности. Неужели она сделала что-то не так? Возможно, ее неопытность была слишком очевидной?

– Дело не в тебе, – ответил он на ее незаданный вопрос. Он все еще не смотрел на нее, но, когда она села и пригладила растрепанные волосы, ей показалось, что он заметил, с каким трудом она сдерживает слезы.

– А в чем же?..

– Я… я не могу вот так воспользоваться ситуацией, – проговорил он, глядя себе под ноги.

– Но, Реми, ты не…

– Нет, – перебил он ее. Она слышала, как его всегда твердый голос слегка подрагивает. – Я не хочу подвести тебя, Ева, как ты этого не понимаешь? Иначе я себя не прощу. Я… извини. Мне надо идти.

И он ушел, выбежал за дверь маленькой библиотеки, как будто в церкви начался пожар. Единственным утешением для Евы послужило то, что перед уходом он оглянулся и их глаза снова встретились – в это краткое мгновение она прочитала столько страдания и грусти в его лице. Для Евы стало ясно, что слова Реми были искренними; он так быстро покинул ее, потому что боялся причинить ей боль.

И, возможно, она теперь до конца дней будет сожалеть о том, что не бросилась за ним, а осталась на месте, – стыд и преданность матери не позволили ей этого сделать. Когда она пришла в себя и подбежала к дверям церкви, Реми уже не было видно. И только его следы на снегу, ведущие в сторону дома, где жили дети, свидетельствовали о его недавнем присутствии.

* * *

Утром Ева не вернулась домой; ей хотелось передать документы лично отцу Клеману, и в глубине души она еще надеялась, что Реми передумает и вернется.

С матерью ей тоже не хотелось видеться – слишком сильные чувства бушевали в ее душе. Когда Реми целовал ее, для нее это казалось самым приятным, самым естественным, что только бывает на свете. Но как такое возможно, ведь он даже не был евреем? Ее мать никогда бы не простила ее, не исключено, что и отец не одобрил бы ее поведения. Как она могла их предать сейчас? Чем дольше она сидела на ступенях церкви, тем больше росло ее смятение. Можно ли считать смелым поступком попытку последовать зову сердца, даже если ради этого ей придется обмануть ожидания родителей? Или же она поступит намного мужественнее, если откажется от человека, к которому питала запретную любовь, чтобы сохранить традиции своего народа, оказавшегося на грани уничтожения? Ни один из вариантов не казался ей верным.

Когда час спустя вернулся отец Клеман и увидел, что она сидит одна на холоде, следы Реми уже замело снегом.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, поднимаясь по ступеням с красным от мороза лицом. – Что-то случилось?

– Я… – Как она могла объяснить ему все и при этом не показаться дурой? – Мне просто захотелось подышать свежим воздухом.

Судя по выражению его лица, он ей не поверил, однако кивнул и помог подняться.

– Пойдем внутрь, Ева, а то ты замерзнешь насмерть. Вы с Реми закончили работу?

Она отвернулась, чтобы отец Клеман не увидел румянца на ее лице.

– Да, святой отец.

В церкви было тепло, но, когда Ева сопровождала отца Клемана к маленькой библиотеке, ее тело по-прежнему напоминало ей ледышку, а сердце было таким же холодным, как и красное обмороженное лицо.

– Господи, Ева, – сказал отец Клеман и с тревогой посмотрел на нее, когда они оказались в потайной комнате. – Сколько ты там просидела? Ты же совсем замерзла.

– Недолго, – уклончиво ответила она. Она потеряла счет времени, хотя и догадывалась, что пробыла там достаточно долго, раз следы Реми на снегу успели исчезнуть. – Реми ушел.

– Да, – сказал отец Клеман, и она поняла, что ему уже все известно.

– Вы не знаете, где его можно найти? Мне нужно ему кое-что сказать. Я должна была сделать это еще прошлым вечером.

Отец Клеман нахмурился:

– Он что, тебе не сообщил?

– О чем?

– Ева, сегодня он сопровождает детей.

– Он… что?

– Он сказал, что знает, как ты сблизилась за последние месяцы с воспитанниками мадам