Брак по любви - Моника Али

Пеппердайн бессознательно облизывает губы, и ей становится почти смешно. Его плечи поднимаются и опускаются, дыхание становится медленным и глубоким. Они стоят поодаль друг от друга, не ближе, чем на расстоянии человеческого тела, но она чувствует, что ритм ее дыхания подстраивается под его. Жесткий, беспощадный свет превращает его глаза в темные воронки. Ее лобок ноет. Он увидит ее голой. Каждое несовершенство. У Ясмин их много, и она не глядя знает, что на ее мягком животе остался след от резинки.

Она не контролирует ничего, даже себя саму.

«Сними их», – хрипло говорит он. И расстегивает ремень.

Она снимает бюстгальтер, стягивает трусы и стыдится того, насколько они мокрые. Никогда еще она не стояла полностью обнаженной перед мужчиной под резким ярким верхним светом. Только сейчас ей стало ясно, сколько дальновидности и хитрости это потребовало. Как же жутко и чудесно стоять в этом безжалостном кабинете в конце долгого жаркого дежурства в отделении, с щетиной на ногах, обнаженной, беззащитной и таинственным образом неуязвимой, словно своим раздеванием она уберегла от опасности самую сокровенную и драгоценную часть себя.

«Теперь иди сюда», – говорит он, и она повинуется.

В следующий раз, когда это произошло, она поклялась, что он станет последним. Кому я это говорю? Могу ли я сказать себе что-то, что уже знаю? Неужели здесь две меня: одна – полностью осведомленная, другая – совершенно невинная?

Она увидела его, когда шла через стоянку по пути на станцию. Когда он сел в автомобиль, не взглянув в ее сторону, она почувствовала укол разочарования. Окно со стороны водителя медленно опустилось. Она на неверных ногах подошла к машине, а потом пассажирская дверца открылась, и внезапно, словно перенесшись по волшебству, она оказалась сидящей рядом с ним.

«Хочешь поговорить?»

«Нет, – ответила она. – А ты?»

Оба уставились вперед на первые дробины дождя, чиркавшие по лобовому стеклу.

Он повернул ключ зажигания, а она потянулась к ремню безопасности.

Когда они добираются до его дома, она не тратит время на вопросы, а он ни о чем не спрашивает, только просит принять ту или иную позу. Она знает, что это неправильно, что они поступают плохо, и до чего же приятно вести себя дурно без всяких оправданий и просто брать все, что хочешь. Она свободна. Порочна, испорченна, распутна. Ее спина изгибается, плечи вдавливаются в простыню. Кулаки сжимаются и разжимаются. Она запятнала себя, и самоунижение заставило ее открыться неистовым наслаждениям близости. Она дурна, а потому и свободна. Сознание меркнет, мир вертится, все переворачивается с ног на голову: свобода приводит к падению – такова правда. Он ложится на нее сверху, и она растворяется в своем теле, следующем своим собственным истинам.

Позже, сидя на заднем сиденье «приуса» по пути домой в Таттон-Хилл, к Бабе и импровизированному ужину, который они вместе съедят, притворяясь, будто все нормально, она в мыслях заново переживала предыдущий час. Воспоминания были настолько насыщенными, что втиснулись в единственную секунду, и настолько обширными, что заполнили собой вечность. Когда водитель «Убера» обернулся сказать ей, что пора выходить, она вздрогнула, а открывая садовую калитку, заметила исчезающее из окна лицо отца: он дожидался ее, свою послушную, целомудренную дочь. Закрыв за собой входную дверь, она на миг прислонилась к ней и закрыла глаза.

Шандор

Джо выпрямился во весь рост. Вставая, он сильно ударился голенями о скошенный край стола-паука.

– Слушайте, извините, но это… глупо. Пустая трата времени.

– Вы злитесь.

– Злюсь? Еще бы, черт возьми, я не злился.

– Понимаю. Вы можете просто побыть со своей злостью?

– Что это вообще значит? – Его взгляд скользнул в направлении двери.

Шандор откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Он не торопился с ответом. Лучше сбавить темп.

– Это значит, что, судя по всему, ваша установка по умолчанию – это самоустранение. Вам хочется покинуть сеанс. Вы говорите, что бросите терапию. Я предлагаю альтернативу – останьтесь с гневом, сядьте. Излейте его. – Шандор улыбнулся Джо.

– Ладно. Пофиг. – Джо всем весом плюхнулся на диван, и, несмотря на толстые мягкие подушки, каркас жалобно скрипнул. – Но это какая-то хрень.

– Что именно?

– Слушайте, я не хотел грубить, но вы сами напросились. Знаете, чем я сегодня занимался на работе? Я помог родиться девочке с обвившейся вокруг шеи пуповиной. Я сделал срочное кесарево сечение с отслоением плаценты. Я разбирался с внематочной беременностью. Я делал то, что имеет значение. Ясно вам? Я не жертва. То, что я делаю, важно. А вы… Извините, но вы просто сочинили какую-то сраную теорию. Всё это полная чушь. Толку от нее ноль. – Мальчик дрожал от ярости.

– Понимаю.

За гневом скрывался стыд. И в настоящий момент этот стыд был слишком всепоглощающим, чтобы Джо позволил ему вырваться на поверхность.

– Понимаю, – повторил Шандор. – У вас серьезная работа. Сегодня вы спасли жизнь – может быть, даже не одну. И возможно, вы боитесь, что, если пойдете по пути самопознания, который кажется вам сомнительным и опасным, то будете раздавлены.

Джо, не поднимая глаз, жевал верхнюю губу. По опыту Шандора, доброта часто ошеломляла. Она, как ничто другое, провоцировала слезы.

– Я много лет работаю с сексуальной зависимостью и знаю, какие глубокие страдания она может причинять. Иногда эту зависимость романтизируют, а сексоголиков называют ловеласами. Иногда воспринимают как расстройство. Или порицают как испорченность, слабоволие и безнравственность. Какой бы ярлык ни навешивал на нее мир, смятение, чувство вины и отчаяние остаются неизменными. Я работал с сексоголиками, неспособными признаться себе в первопричине своей зависимости. Иногда это кажется им попросту невыносимым, и я их не осуждаю.

– Я способен, – возразил Джо. – Я способен, но… – Он покачал головой.

– Тех, кто способен встретиться лицом к лицу с прошлым, ждут немалые страдания, но результаты всегда позитивны.

Некоторым пациентам Шандор так и не смог помочь. Бенджамин Тейлор, страдавший от навязчивой мастурбации, погиб в результате несчастного случая. Аутоэротическая асфиксия – стремление к маленькой смерти, к забытью, доведенное до логического предела. Ави Ротман, раввин, спавший с членами своей общины, который не увидел другого выхода, кроме как отправиться к своему Создателю, хотя и полагал, что Создатель ему не обрадуется. Некоторые имена Шандору не суждено забыть. Его работа тоже серьезна.

– Это так гадко, – произнес Джо. – Это кажется… непристойным. Понимаете? Я чувствую себя… – Он поморщился.

– Испачканным? Униженным?

– Я чувствую себя оскорбленным. Как будто вы нанесли мне и моей матери худшее оскорбление.

– Так. Давайте-ка поподробнее.

Шандор дал ему выговориться. На прошлой неделе они почти целиком посвятили седьмой сеанс отношениям с матерью. Джо снова заговорил о том, что благодаря матери чувствовал себя особенным. С раннего возраста мальчик стал ее конфидентом. Он был единственным, с кем она могла поговорить о его отце и безуспешных попытках помириться, периодически предпринимавшихся в первые годы после расставания. Сына хвалили за то, чем не удалось стать отцу. Мать и ребенок допоздна засиживались за разговорами. Иногда она плакала и признавалась, что ей одиноко. Это было «привилегией». Остальному миру Гарриет Сэнгстер никогда не показывала свою уязвимость. Он обнимал ее, когда она засыпала на диване после бутылки вина. Он накрывал ее пледом, а потом сам укладывался спать.

Предыдущие несколько девушек, которых Джо приводил домой, матери не нравились. Она указывала на их недостатки, и поначалу Джо возражал, но вскоре убеждался в ее правоте. «Возможно, ваша мать не чувствует угрозы со стороны Ясмин», – предположил Шандор. Джо рассмеялся. «Гарри ни от кого не чувствует угрозы», – ответил он.

С каждым сеансом догадка Шандора все больше подтверждалась. Более характерного случая скрытого инцеста он еще не встречал. Он объяснил Джо, что под этим термином подразумеваются отношения между родителем и ребенком, в которых родитель