Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков

14

Но лишившись этой отдушины — общения с Софьюшкой, да что отдушины! — дружбы самой долгой (со времени богатого событиями первого-второго класса), прочной и искренней, Нина почувствовала себя и новее одиноко. И пошли скучные, пустые вечера, которые никакое чтение не наполнит, потому что им тоже можно, с позволения сказать, обкушаться, когда нет ничего другого. И даже несравненная Анна Андреевна не спасала. Да что там Ахматова, когда в висках, кажется, стучали строчки другой волшебницы, ведьмы даже, — Марины Цветаевой: Отпусти-ка меня конвойный прогуляться, до той сосны!

Вот-вот, только этого не хватало — повеситься! Аза неимением сосны, которая, как известно, на Колыме и Чукотке не растет, что прикажете приспособить, за что веревку цеплять? За крюк от люстры? Да он крошечный, может не выдержать. Остается только труба в уборной. Набросить веревку на трубу и висеть потом над унитазом с вывалившимся языком. Фи, как пошло!

Flo разве это уж так важно — как потом выглядеть? Не страшнее ли, если тебе всего (или уже) семнадцать, а у тебя еще (или уже) ничего нет: ни призвания (вы его на мерзкие минуты с мастером жестки променять изволили), ни дружбы (тоже обмен состоялся — ночью, у, чердачной двери), ни того, что должно было развиться, родиться, быть (Нина боялась даже про себя произносить это слово — «ребенок»), ни… Да что опять перечислять, пересчитывать! Пересчитано уже тысячу раз, замусолено даже. Что считать, если этого — что есть — для пальцев на одной руке не хватит! И получается, что действительно хоть о сосне мечтай.

Тогда она первый раз подумала, что хорошо бы выпить. И выпить много, чтобы все эти мысли перестали существовать, вылетели у нее из головы — ну сколько их можно складывать и перекладывать, долой их, прочь! Но сразу же, как только она подумала о выпивке, стало и противно. Потому что вспомнилась та давняя история с Петей, как они наспех (темп она задавала) вышили принесенную Ниной бутылку, и что было потом, алкание (а как иначе употребление бормотухи назвать?) с дурой Катькой и как та потом вызывала своего «кадра» и непременно с приятелем — для Нины, и как пили они опять что-то кислое у Софьюшки, после-чего Виктор пошел ее провожать. Такой вот ряд выстроился. Сюда и Алика Пронькина с его неиссякаемой бутылкой, заткнутой полиэтиленовой белой пробочкой, в неизменном тайнике — за кухонным столом — поставить можно, хотя Нина, конечно, к этой бутылке не притрагивалась ни разу — но тоже из той же оперы. А в противовес ей что? Шампанское, которым утешал ее странный грузин в день отлета из Москвы. Такое сладкое, что пальцы прилипали к стакану, незамысловатое утешение, как конфета ушибшемуся ребенку. Но ведь это тоже было, хотя и кажется чудным.

Ну так пить или не пить?

Размышляя так, Нина сидела вечером на кухне своей коммунальной квартиры — осточертели стены родной комнаты и размеренное посапывание Аллы Константиновны над свежим номером «Нового мира», а здесь хоть какое-то разнообразие.

Идешь на меня похожий глаза устремляя вниз я их опускала тоже прохожий остановись

Та же ведьма Цветаева, совсем еще юная ведьма, и те же кладбищенские настроения. И вдруг опущенный взор четко фиксирует за столом — давно уже не пронькинскнм, потому что они переехали давно, а потом и вовсе уехали из Магадана, — все ту же бутылку с белой полиэтиленовой затычкой. Наваждение какое-то.

Нина на цыпочках, как к мине, подкралась к этой бутылке, осторожно извлекла ее из-за стола, вынула Пробку, принюхалась. Тут в комнате соседей послышалось какое-то движение, и она поспешно, с трудом втиснув пробку, сунула бутылку назад. Но в коридор никто не вышел.

Нина вернулась на свое место у раковины и ошарашенно размышляла над случившимся. Что это? Перст судьбы? Привет от Алика? Дьявольский соблазн? Ну он, он конечно! При чем тут Алик? У того уже, наверное, целый бар в московской квартире, в красивой полированной стенке, принимает Алик, под строгим надзором толпы, робеющих перед ним — он ведь теперь крупный деятель — молодых гениев (я тоже была прохожий прохожий остановись), ему ли вспоминать о дерзкой соседке или оставленной бутылке? Но ведь и не Поляковы, нынешние соседи, эту бутылку здесь оставили; он тихий-тихий плотник в здании облисполкома, она — бухгалтер в школьной столовой. Тогда, выходит, мамочка Алла Константиновна предается тайному пороку? Тоже невероятно.

Но если не они, то кто? Фантастика.

И пусть тебя не смущает мой голос из-под земли — из того же стихотворения Цветаевой.

Ну, если Марина Ивановна советует… Все еще опасаясь, что это не водка, а черт знает что, Нина плеснула чуть-чуть в чашку, лизнула капельку, посмаковала. Да нет, даже такой, с позволения сказать, дегустатор, как она, не мог ошибиться — водка, конечно.

Ну а если налить полчашки, интересно, уменьшится ее количество в бутылке или столько же останется? Может, волшебство и дальше будет проявляться? Может, эта бутылка неиссякаемая: сколько ни отливай — столько же и останется? Это предположение следовало проверить.

Нина отлила в чашку побольше — содержимое бутылки уменьшилось. Но может, и для волшебства необходимо время, может, водка не сразу, а минут через пять восстанавливается? Следовало подождать. Но чтобы зря не сидеть, время не тратить, то, что в чашке, нужно было выпить. К тому же дух от чашки по всей кухне пошел — если кто-нибудь войдет, сразу Почувствует и догадается. Да и самой нюхать противно. Так что просто необходимо было выпить поскорее.

Водка тупо ударила в голову, все вокруг словно стронулось со своих мест и стало каким-то подвижно-неопределенным. Хочешь, например, ложку со стола взять — просто так, чтобы потрогать, а она, оказывается, совсем не там лежит, где ты видишь, а чуть дальше, а потом и в сторону ускользнет, словно не хочет, чтобы ее трогали, недотрога паршивая. Ну и пусть себе лежит одна, если такая гордая. И так каждый, предмет неизвестно что о себе думает, все ускользнуть хотят. Но не очень, как говорится, и хотелось, только так, чтобы проверить свои ощущения. А если они не хотят, то и не надо.

Значит, это какая реальность у нас получается? Первая — это она сама, Госпожа Реальная Реальность. Вторая… — Сон. Третья — Болезнь (или Любовь — будем и ее тут с большой буквы полагать, хотя она не более чем бред и чепуха собачья). Четвертая — Искусство. Или наоборот — сначала Искусство, а потом уже Болезнь, но это большого значения не имеет. А вот пятая — это уже Его Величество Алкоголь, мальчик смелый, лукавый, проворный, что сидишь ты с трубою подзорной, скажешь, вид у меня подзаборный? не пора ли опять посмотреть?

А в бутылке не поймешь — то ли прибавилось, то ли убавилось. То есть ясно, что сначала, когда она в чашку налила, убавилось, а прибавилось ли потом — это сказать трудно. Может, и прибавилось, а может, и нет. Но можно еще немножко отлить, тогда, наверное, яснее будет. И следует, к тому же, эту пятую реальность досконально исследовать или на первый раз, обстоятельно в ней осмотреться. Потому что первая, которая Госпожа, ведет себя неприступно и явно задиристо и жить в ней — значит только и делать, что подчиняться кому-нибудь или обстоятельствам, а в конечном счете опять ей — а ну ее, суку старую, — надоела до ужаса.

Со второй тоже поладить трудно. Потому что, что такое сон, позвольте спросить? Ничего, эфир, туман, не поддающийся прогнозу: хочет — придет, а не хочет — и не будет. Это только у Чернышевского Вера Павловна что-то цельное и прогрессивное видела, а в жизни — одни сумасшедшие обрывки. Как в них расположиться?

Накликать болезнь — и вовсе дело дурное, без этой реальности можно обойтись, равно как и без ее эротической разновидности (а вдруг художник стоит сейчас там, на лестнице, стоит и ждет, когда она выйдет, — не все же ему ее на улице дожидаться, может ведь и в подъезд войти и наверх подняться, а она тут, дура, сидит. Так-чего она ждет, спрашивается?).

Нина, стараясь ничем не грохнуть, прошла в переднюю, послушала, прижав ухо к замочной скважине, — на лестнице было тихо. Тогда она приоткрыла дверь, высунулась — нет, конечно, никого, Виктор где-то в другом месте свои фокусы показывает. А жаль, если честно говорить, что в другом, что некому сейчас, сию минуту пробраться в тесные, сдавившие ее своды, взорвать их к такой-то бабушке, чтобы все полетело вверх тормашками, а бутылку она заранее спрячет в надежном месте или в руку возьмет, хотя по-идиотски она будет выглядеть в этот момент с бутылкой в руке, да и кощунственно как-то, ведь любовь все-таки.

Но нету никого — значит, и мечтать не о чем. Пусть хоть Софьюшке от этого, от ее, Нининого одиночества лучше будет, пусть ей больше счастья перепадет. Только ведь неизвестно, где этот мастер-художник свое искусство факта демонстрирует. Да и ей, Нине, этой реальности сегодня не видать.