Неугомонный - Хеннинг Манкелль

Валландер насторожился, ожидая продолжения. Слышал, как Иттерберг листает бумаги.

— Без сомнения, это препараты, которые слегка упрощенно можно назвать снотворными, — продолжил Иттерберг. — Часть химических компонентов ей удалось определить. Но там есть и кое-что незнакомое. В смысле она не может описать эти вещества. Однако сдаваться не намерена. А в конце своего предварительного отчета делает чрезвычайно любопытное наблюдение. Считает, что здесь обнаруживаются некоторые сходства, более или менее проблематичные, с препаратами, применявшимися в ГДР.

— ГДР?

— Вы все-таки еще не вполне проснулись?

Валландер не понимал взаимосвязи.

— Восточная Германия. Спортивное чудо, помните? Все эти потрясающие тамошние пловцы и легкоатлеты. Теперь-то нам известно, что их подвергали доселе невиданному химическому воздействию. Восточногерманские чудо-спортсмены, по сути, были не чем иным, как чудовищами, напичканными наркотиками. И нет ни малейшего сомнения касательно взаимосвязей. Деятельность «штази» и то, чем занимались спортивные лаборатории, — две сотрудничающие руки. Они делились друг с другом опытом. Поэтому, — закончил Иттерберг, — любезная Анаит позволяет себе предположить, что найденные ею вещества, возможно, связаны с давней Восточной Германией.

— Которой уже нет? Целых двадцать лет?

— Без малого двадцать. Берлинскую стену снесли в восемьдесят девятом. Я точно помню, потому что как раз той осенью женился.

Иттерберг умолк. Валландер пытался обдумать услышанное.

— Звучит все это странно, — наконец сказал он.

— Да, верно? Не зря я решил, что вы заинтересуетесь. Переслать копию в Управление?

— Я в отпуске. Но съезжу заберу.

— Продолжение следует, — сказал Иттерберг. — Сейчас пойду с женой в лес.

Валландер отложил телефон, размышляя о рассказе Иттерберга. У него уже возникла одна мысль. Он знал, что сделает.

В самом начале девятого он сел в машину и поехал на северо-запад. Цель его располагалась под Хёэром, — домишко, лучшие дни которого остались в далеком прошлом.

22

Первым делом Валландер заехал в Управление и забрал мейл Иттерберга. А по дороге в Хёэр позволил себе в нарушение собственных правил взять пассажира. Выехав из Истада, притормозил и подсадил голосующую женщину. Лет тридцати, с длинными темными волосами, на плече рюкзачок. Он и сам не знал, почему остановился, возможно просто из любопытства. С годами автостопщиков у въездов в города и на обочинах почти не стало. Дешевые автобусы и самолеты отправили этот способ передвижения в забвение.

Сам он в юности дважды, в семнадцать и в восемнадцать лет, ездил автостопом в Европу, хотя его отец был решительным противником подобного авантюризма. Оба раза он сумел добраться до Парижа и обратно. Память до сих пор сохранила минуты безнадежного ожидания на мокрых обочинах, тяжеленный рюкзак и занудливость водителей. Но ярче всего запечатлелись два случая. Один раз по дороге домой он стоял на выезде из бельгийского Гента, шел дождь, денег почти не было. И тут рядом остановился автомобиль, который довез его аж до Хельсингборга. Ощущение счастья — одним махом добраться до Швеции — не забылось по сей день. Второе воспоминание тоже бельгийское. Субботний вечер, на этот раз по дороге в Париж, он застрял в маленьком городишке, далеко от магистральных шоссе. Съел в дешевом ресторанчике тарелку супа и пошел искать какой-нибудь виадук, под которым можно заночевать. Как вдруг заметил у дороги мужчину, прямо перед каким-то монументом, тот поднес к губам трубу и сыграл печальную вечернюю зорю. Он понял, что эти звуки — память по солдатам, убитым в двух мировых войнах. Это мгновение взяло его за душу и навсегда осталось с ним.

Теперь же ранним утром на обочине стояла женщина, подняв вверх большой палец. Она словно явилась из другого времени. Когда он притормозил, бегом бросилась к машине, села рядом с ним. До Хёэра ей было по пути, а дальше она поедет в Смоланд. От нее крепко пахло духами, вид крайне усталый. На юбке, которую она натянула на колени, угадывались какие-то пятна. Уже притормаживая, Валландер пожалел. Зачем ему подвозить совершенно чужого человека? О чем с ней говорить? Она молчала. Он тоже. В рюкзаке у нее зазвонил телефон. Она достала его, что-то прочла на дисплее, отвечать не стала.

— Мешают они, — сказал Валландер. — Телефоны.

— Можно не отвечать, если не хочешь.

Говорила она на сконском диалекте. Валландер подумал, что она, скорей всего, из Мальмё, из рабочей семьи. Попробовал представить себе, где она работает, как живет. Кольца на левой руке нет. Беглый взгляд на ее руки сообщил также, что ногти обгрызены до основания. Валландер отбросил мысль, что она работает в больнице или парикмахерской. И официанткой тоже вряд ли. К тому же вроде как нервничает. Кусает нижнюю губу, прямо-таки жует.

— Долго стояли? — спросил он.

— Минут пятнадцать. Пришлось выйти из предыдущей машины. Водитель стал приставать.

Отвечала она деловито, безучастно, явно не хотела вступать в разговор. Валландер решил больше не проявлять любопытства. В Хёэре она выйдет, и больше они никогда не встретятся. Мысленно он подыскивал ей подходящее имя и в конце концов решил, что в его памяти она останется Каролой, которая появилась из ниоткуда и которую он напоследок увидит в зеркале заднего вида.

Он спросил, где ее высадить.

— Я проголодалась, — сказала она. — Где-нибудь возле кафе.

Он высадил ее у придорожного ресторана. Она слегка застенчиво улыбнулась, поблагодарила и исчезла. Валландер выжал сцепление, снова выехал на шоссе и вдруг потерял представление, куда направляется. В голове полная пустота. Он в Хёэре, высадил автостопщицу. Но почему он здесь? Его захлестнула паника. Надо успокоиться, он закрыл глаза, подождал, пока все придет в норму.

Только через минуту он вспомнил, куда держит путь. Откуда приходит эта внезапная пустота? Что перекрывает ток мыслей? Почему врачи не говорят, что с ним творится?

Он поехал дальше. Последний раз он навещал этого человека лет пять-шесть назад, но дорогу помнил. Она петляла по небольшому лесному массиву, вела мимо пастбищ, где бродили исландские лошадки, затем спускалась в лощину. Там-то и стоял краснокирпичный дом, такой же обветшалый и запущенный, каким запомнился ему по прошлому визиту. Единственная очевидная перемена — новенький почтовый ящик возле открытой калитки, у которой разворачивались почтовые машины и мусоровозы. На почтовом ящике крупными красными буквами написано: «Эбер». Валландер заглушил мотор, но из машины не вышел. Вспомнил первую встречу с Германом Эбером. Было это двадцать с лишним лет назад, в 1985-м или 1986-м, в ходе полицейского расследования, когда Эбер нелегально пробрался в Швецию из Восточной Германии. Он просил политического убежища и в конце концов получил его. Валландер первый допрашивал Эбера, когда однажды вечером тот появился в Истаде возле Полицейского управления и заявил, что бежал из ГДР. Он хорошо помнил их спотыкающуюся беседу по-английски и собственную недоверчивость, когда Эбер рассказал, что он сотрудник восточногерманской госбезопасности, «штази», и опасается за свою жизнь, если не получит политического убежища. Затем это дело исчезло со стола Валландера. Лишь позднее, получив в Швеции вид на жительство, Эбер сам связался с ним. За поразительно короткий срок он научился прямо-таки бегло говорить по-шведски и наведался к Валландеру на службу, чтобы поблагодарить. За что? — спросил Валландер. И Эбер рассказал, до какой степени его удивило, что полицейский может отнестись к человеку из недружественной страны так доброжелательно, как Валландер. Но мало-помалу он убедился, что злобная пропаганда, которую ГДР вела против своего внешнего мира, мало соответствует реальности. Кого-то он должен поблагодарить, сказал Эбер. И символически выбрал Валландера. Затем они осторожно начали общаться, поскольку большой страстью в жизни Германа Эбера оказалась итальянская опера. Когда рухнула Берлинская стена, Эбер со слезами на глазах сидел у Валландера на Мариягатан и смотрел по телевизору прямой репортаж об этом историческом событии. В долгих беседах он поведал Валландеру, как его, пылкого сторонника тамошней политической системы, стали все больше охватывать глубокие сомнения. А одновременно в нем росло презрение к себе. Ведь он принадлежал к числу тех, что держали под контролем, преследовали и мучили других сограждан. Сам он занимал привилегированное положение, даже на одном грандиозном банкете сподобился пожать руку Эриху Хонеккеру. И очень тогда гордился — ну как же, пожал руку великому лидеру. Позднее-то предпочел бы не пожимать. В конце концов сомнения в собственной деятельности и растущее ощущение, что Восточная Германия — политический проект, обреченный на гибель, настолько усилились, что он решил бежать. А Швецию выбрал просто потому, что, по его оценке, побег мог увенчаться успехом. Под чужим именем он сумел попасть на один из паромов, идущих в Треллеборг.