Неугомонный - Хеннинг Манкелль

— Ханс меняет дочке памперсы. Я же сказала, что предъявила ему ультиматум!

— Верно, сказала. А теперь слушай, только лучше сядь.

По голосу она поняла, что дело серьезное, знала, отец никогда не преувеличивает.

— Луиза мертва. Покончила с собой несколько дней назад. Ее нашли сегодня ночью или утром у дороги возле лесосеки на Вермдё.

Линда молчала, потом наконец произнесла:

— Это в самом деле правда?

— Похоже, у полиции нет сомнений. Но от Хокана ни следа.

— Ужасно.

— Как Ханс это воспримет?

— Не знаю. Сомнений действительно нет?

— Я бы не позвонил, если б Луизу не опознали.

— Я имею в виду: она вправду покончила с собой? На нее это не похоже. Не такой она человек.

— Ступай сообщи Хансу. Если он захочет поговорить со мной, пусть позвонит домой. Я могу дать ему и телефон стокгольмской полиции.

Валландер хотел закончить разговор, но Линда спросила:

— Где она была все это время? Почему покончила с собой именно сейчас?

— Об этом мне известно не больше твоего. Будем надеяться, что при всей трагичности это поможет нам отыскать Хокана. Но об этом поговорим после.

Закончив разговор, Валландер позвонил в «Никласгорден». Артур Челльберг был в отпуске, дежурная тоже, но в конце концов Валландер поговорил с временной сотрудницей. Она понятия не имела о длинной истории Сигне фон Энке, и у него возникло неприятное впечатление, будто он обращается к стене. Хотя, может, так оно и лучше, подумал он, в нынешних обстоятельствах.

Едва он покончил с этим делом, как раздался новый звонок — Ханс. Потрясенный, на грани слез. Валландер терпеливо отвечал на его вопросы, обещал сообщить, как только узнает что-нибудь новое. Трубку взяла Линда.

— Думаю, он еще не понял, — тихо сказала она.

— Как и все мы.

— Что она приняла?

— Снотворное. Иттерберг не сказал какое. Может, рогипнол? Вроде так оно называется?

— Она никогда не пила снотворное.

— Обычно женщины, желая покончить с собой, прибегают к таблеткам.

— Кое-что в твоем рассказе вызывает у меня удивление.

— Что именно?

— Она в самом деле разулась?

— Да, по словам Иттерберга.

— Разве не странно? Будь она в доме, я бы еще поняла. Но зачем снимать туфли, если собираешься лечь и умереть на улице?

— Не знаю.

— Он сказал, какие были туфли?

— Нет. Но просто потому, что я не спросил.

— Ты должен рассказать нам все-все, — сказала Линда под конец.

— А с какой стати мне что-то от вас скрывать?

— Иногда ты забываешь рассказывать, может, потому что ошибочно толкуешь заботу. Когда об этом узнают газетчики?

— В любую минуту. Включи телетекст, проверь. Обычно они ранние пташки.

Валландер ждал с телефоном в руке. Через несколько минут Линда вернулась.

— Уже. «Луиза фон Энке найдена мертвой. От мужа ни следа».

— Подробнее поговорим попозже.

Валландер включил телевизор и убедился, что этой новости отведено много места. Но если не случится ничего, что изменит или усугубит положение, смерть Луизы фон Энке скоро вновь отступит на задний план.

Остаток для он пробовал заниматься садом. Купленный в строительном супермаркете по сниженной цене секатор, как выяснилось, фактически никуда не годился. Кое-как он подстриг кусты и некоторые из старых, частью засохших фруктовых деревьев, вполне сознавая, что середина лета не самое подходящее время для этой процедуры. Мысли же его были заняты Луизой. Он не успел толком узнать ее. Что ему, собственно, известно о ней? О женщине, которая с легкой улыбкой на губах слушала все разговоры, что велись за столом, но крайне редко сама вставляла хоть слово? Она преподавала немецкий, а может, и другие языки. Сейчас он не мог вспомнить, а вникать и разыскивать свои записи не хотел.

Когда-то она родила дочь, думал он. И еще в больнице узнала о тяжелых нарушениях в ее развитии. Дочь, которую назвали Сигне, никогда не сможет жить нормальной жизнью. Это был их первый ребенок. Как на мать воздействует такое событие? Он ходил по саду с никудышным секатором в руках и не находил ответов. Но и особенно глубокой печали не испытывал. Мертвых жалеть невозможно. Он мог понять чувства Ханса и Линды. Там есть еще и Клара, которой не суждено узнать свою бабушку.

Подковылял Юсси с занозой в передней лапе. Валландер присел к садовому столу и, вооружившись очками и пинцетом, вытащил занозу. Юсси выразил благодарность, черным штрихом метнувшись по меже. Низко над домом пролетел планер. Валландер, прищурясь, проводил его взглядом. Ощущение отпуска не приходило. Он все время видел перед собой Луизу, лежащую на земле возле тропинки, змеящейся по лесосеке. И рядом с нею — аккуратно поставленные туфли.

Валландер зашвырнул секатор в сарай, лег на качели. Планер исчез из виду, вдали работали трактора. Волнами накатывал гул автомагистрали. Он сел. Бессмысленно. Отпуска не будет, пока он не увидит своими глазами. Придется еще раз съездить в Стокгольм.

В столицу он вылетел тем же вечером, после того как снова отвел Юсси к соседу, который добродушно, но не без иронии осведомился, не стала ли собака ему в тягость. С аэродрома позвонил Линде, дочь не удивилась. Она именно этого и ожидала.

— Сделай побольше снимков, — сказала она. — Что-то там не так.

— Да все не так. Потому и еду.

В самолете его донимали орущие дети в кресле за спиной. Почти всю дорогу пришлось затыкать уши пальцами. Остановился он в небольшой гостинице поблизости от Центрального вокзала. Едва успел войти в холл, хлынул проливной дождь. В окно он видел, как люди бросились искать укрытия. Возможно ли большее одиночество? — вдруг подумал он. Дождь, гостиничный номер и я, шестидесяти лет от роду. Обернусь, а никого здесь нет. Интересно, как обстоит с Моной. Вероятно, ее одиночество не меньше моего, думал он. Может, даже тяжелее, потому что она упорно пытается спрятать его, накачиваясь алкоголем.

Когда дождь перестал, Валландер сходил на вокзал, купил подробный план Стокгольма. По телефону заказал на завтра машину. Поскольку стояло лето и спрос на прокатные автомобили был велик, ему предложили далеко не столь дешевую машину, как он надеялся. Но сказал «да». Поужинал он в Старом городе. Пил красное вино и вдруг вспомнил давнее лето, когда встретил одну женщину, сразу после развода с Моной. Звали ее Моника, она гостила в Истаде у друзей. Познакомились они на скучной танцевальной вечеринке. И решили при встрече в Стокгольме поужинать вместе. Еще не доев салат, он понял, что все это ошибка. Им было не о чем говорить, совершенно не о чем, молчание затягивалось, и он умудрился сильно захмелеть. Сейчас он молча выпил в память об этой женщине, надеясь, что у нее в жизни все в порядке. Уходя из ресторана, он был слегка навеселе, прогулялся по переулкам, вышел на мост Шеппсбру, потом вернулся в гостиницу. Ночью ему опять снились лошади, бегущие в море. Утром он, как только проснулся, отыскал глюкометр и уколол палец. Уровень сахара — 5,5. Норма. День начался хорошо.

Тяжелые тучи висели над Стокгольмом и окрестностями, когда около десяти он нашел на Вермдё то место, где обнаружили труп Луизы фон Энке. Там еще уцелели остатки полицейской ленты. Дождь изрядно нагваздал вокруг, но Валландер разглядел следы меток, обозначавших, где именно лежало тело.

Он стоял не шевелясь, затаив дыхание, вслушиваясь. Первое впечатление всегда самое важное. Медленно огляделся вокруг. Место, где нашли Луизу, представляло собой небольшую впадину среди каменных глыб и отлогих пригорков. Если она не хотела, чтобы ее увидели, то выбрала место правильно.

Потом он подумал о розах. О том, что говорила Линда, когда впервые рассказывала ему о своей будущей свекрови. Женщина, которая любила цветы, мечтала иметь красивый сад, женщина с «зелеными пальцами». Так говорила Линда. Он совершенно отчетливо запомнил. Но это место даже отдаленно не похоже на красивый сад. Почему она выбрала именно его? Потому что смерть лишена красоты, не имеет ничего общего с розами и ухоженным садом? Он прошелся вокруг, осмотрел низинку со всех сторон. Последний отрезок пути она наверняка прошла пешком, думал он. И шла с той стороны, где стоит моя машина. Но на чем она сюда приехала? На автобусе? На такси? Кто-то ее привез?

Он прошел к старой охотничьей вышке, стоявшей посреди лесосеки. Лесенка хлипкая, рассохшаяся. Он осторожно поднялся наверх. Там валялись сигаретные окурки и несколько пустых банок из-под пива. В углу — дохлая мышь. Спустился вниз, пошел дальше. Пытаясь представить себе, что это он решил покончить с собой. Безлюдное место, замусоренное и уродливое, склянка снотворного. Он замер. Сотня таблеток. Иттерберг не упоминал о бутылке с водой. Можно ли проглотить столько таблеток, не запивая? Он еще раз прошел назад, по своим следам, высматривая, не проморгал ли чего в первый раз. Глядел на землю и одновременно пытался заглянуть в свои мысли, а главное — в мысли Луизы. Молчаливой женщины, которая дружелюбно и благожелательно слушала, о чем говорят другие.