В тени славы предков - Игорь Генералов

— Гляди, конунг! Это щенок конунга Рагнвальда, не иначе! Его спрятали в кадушке, а я нашёл.

— Не трогать! — проревел Владимир, видя, как рванулась к нему Рогнеда. Державшие путы[185] впились в руки, скривив от боли красивое лицо. Кальв тут же распорядился двоим хирдманам беречь отпрыска Рогволожьего рода. Владимир выхватил нож из-за пояса, резанул путы на руках Рогнеды, без труда перехватил её женский кулачок, летевший в его лицо, прохрипел в ухо:

— Твой сын? Он будет жить, если будет слушаться!

Не дожидаясь ответа, схватил за волосы, поволок (собственные ноги Рогнеду почти не слушались) в дом, рявкнул с порога:

— Все вон!

Достигнув первой же изложни, принадлежавшей невесть кому, швырнул княжну на постель. С хрустом разорвал саян, поскакали горохом по полу сканые пуговицы, полетели в сторону разорванные янтарные бусы. Рогнеда, отвернув в сторону бледное, с омертвевшим взглядом лицо, не сопротивлялась. Владимиру было всё равно: он потерял себя, узрев под задранной понёвой белые ноги, а под разорванной рубахой полную грудь. Тело кисельно плавало под ним, будто неживое. Когда, удовлетворённый, слез с постели на пол, будто проснувшись, узрел разбросанную по полу утварь, перевёрнутые скамьи, разбитую у стены лавку. Ярость и темень покидали голову, с подступившим сожалением он окинул взглядом бесстыдно распростёртое на ложе тело княжны. Сняв с себя коч, накрыл им Рогнеду, невольно коснувшись вздрагивающих от рыданий плеч.

Добрыня с хёвдингами навели какой-никакой порядок, оттащив разошедшихся викингов от баб, остановив на посаде грабёж: подождите-де до Киева. Владимир, успокоившийся, отозвал в сторону стрыя и Кальва:

— Собирать надо местную господу[186]. Дело надо к миру вести, — не дожидаясь ответа, посмотрел в сторону сидевших кучкой на завалинке у теремной стены сенных боярынь в разорванной сряде, затравленно смотревших на набольших находников. Нарочито грубо указал, чтобы их расшевелить:

— Эй, вы, толстожопые! Бегом в хоромы, госпожу приберите, ну-ка!

В просторной тесовой палате бывшего княжеского терема, на лавках, как при живом Рогволоде, сидела полоцкая знать. Кого-то не было в живых — порубили на приступе детинца. Отпуская знатных, не судили и посадских, ибо новгородский князь должен быть справедлив ко всем. Вятшие тревожно и растерянно переглядывались: кабы винили, то все до единого легли бы на казни, не роняя чести, а их победители привели как почётный полон, но неизвестно, как повернёт, если они выскажутся против предложений новгородского князя.

В поприще пути стояла трёхтысячная рать воеводы Велемира Судака, но не это двигало красноречием Добрыни. Варяги, закалённые в походах, пусть меньшие числом, не боялись драться, особенно за стенами детинца. Добрыня говорил о братней ссоре, которую начал Ярополк и продолжил руками Рогволода, о непокорных данниках ятвяжских земель, которых обещал присоединить к Полоцку Ярополк, но не сдержал слова (многие из вятших согласились, ибо потеряли изрядный кус кормления и выгодной торговли). Говорил о женитьбе Владимира на Рогнеде и продолжении рода полоцких князей, ибо Изяслав, сын Рогнеды, станет, вместо дяди, князем полоцким и будет введён в род Владимира. Успев за несколько часов разобраться в полоцких древних спорах, Добрыня обещал и обещал, перетягивая на свою сторону бояр.

Ковали железо, пока горячо, до тех пор, пока перепавшая вятшая господа не опомнилась. Пропустив карусель обрядов, справляли свадьбу. Неживая, едва пережившая смерть близких родичей Рогнеда сидела на пиру рядом с женихом. Скорбный вой нанятых плакальщиц не заметили вовсе, пригласив гудошников и домрачеев, завели плясовую. Позже нашли гусли и высыпали на улицу орать песни-сказания. С утра никто не бил горшки о стену, будя молодых. Впрочем, стыдясь за недавнее насилие, Владимир не прикоснулся к Рогнеде, дав лишь снять с себя сапоги, из которых выкатились два золотых византийских солида.

Потом вводили в род Владимиров Изяслава, потом полоцкая дружина приносила клятву на верность новому своему князю, внуку Рогволода, названому сыну Владимира. И уже пришедшая рать Велимира вынуждена была подчиниться новгородскому князю. Тут, на снеме набольших, возник спор между дядей и племянником. Добрыня требовал распустить рать:

— Это враги вчерашние, быстро ты им доверился! К Днепру подойдём, так Ярополку предадутся. Думаешь, удержит их то, что внук Рогволожич у тебя? А на чей ты кошт содержать рать будешь? В Полоцке держать — народ обозлишь, а за собой таскать — людей только порастеряешь.

— А если Ярополк войско соберёт? Земли росов полны людьми, разобьёмся о них, — возражал князь, но решительности в его голосе не было.

— Больно быстр! — выдохнул Добрыня. — Как отец твой во младости делал. Не успеет Ярополк рати собрать, а послать в Тмуторокань к морским русам он не поспеет тем более.

Хёвдинги согласились с Добрыней, и Владимир уступил. Оставив в Полоцке наместником молодого боярина Творимира Кононовича, князь ушёл в Новгород.

Дома Владимира ждал Волчий Хвост и ссора с Бергторой Олавной. Скромная, знающая своё женское место дочь ярла разошлась не на шутку:

— Ты предпочёл меня этой падине! Взял бы наложницей, так слова бы тебе не сказала! Ты конунг и должен жениться на дочери конунга, а не подбирать первых же попавшихся шлюх!

Олавна пыталась мешать в речь славянские слова, и её бабская ругань напоминала собачий брёх. Владимир придвинулся к наложнице, готовый ударить. Бергтора отступила на шаг и бросила князю, останавливая его:

— Я беременна от тебя, конунг!

Владимир опустил занесённую уже руку, стоял, сверля взглядом наложницу, пытаясь понять сказанное, отвёл глаза, будто виноватясь. Сказал:

— Нужды тебе ни в чём не будет, и дитёнка, коли родишь, в род введу.

Тем временем вернулся из Смоленска Волчий Хвост. Умелый рассказчик, Хвост поведал о том, как с позором выгоняли из столицы кривичей Ярополковых наместников, привязав их к лошадиным хвостам. Владимир с Добрыней и вятшими смеялись до слёз от подробностей.

— Наместники обрыдли уже смолянам, — говорил Хвост, держа в руке чару с пивом, — не я, так кривичи сами изгнали бы их.

Некогда кривские князья могли спорить с русскими. Аскольд с Диром ломали своенравность кривичей когда силой, а когда лаской, играя на старинной вражде княжеских родов. Хвост речами своими разжёг в кривичах память о древней славе дедов, ставшей в поколениях детей легендарно-героической, и было уже не различить, где правда, а где вымысел тех, кто гордится предками.

Собирались рати в словенской земле, у кривичей, шли охотники из Ладоги, послали было к древлянам, изобиженным Ярополком, в стороне оставался обезглавленный замирённый Полоцк. Теперь Владимир не боялся отправить людей к брату, повторив отцовское: «Иду на вы!»

Глава тридцать девятая

На Подоле мирно катались возы со скорой[187], льном, убоиной[188], портами. Торговые ряды были полны народу, на играющей солнечными бликами Почайне покачивались корабли гостей. Весна заканчивалась, переламываясь на лето. С киевских гор видать далеко: синие боры, зеленеющие поля с точками пасущейся на них скотины. Представить трудно, что всё пойдёт прахом из-за надвигающейся войны. Будут потравлены поля, угнана скотина, лабазы на Подоле разграблены, а по дорогам потянутся вереницы угоняемых в полон несчастных смердов…

Ярополк мотнул головой, сбрасывая наваждение, вытер лицо рукавом тафтяного летника. В бывших Ольгиных хоромах собирались знатные, будут обсуждать угрозу Днепровской Руси. Князь всё тянул, смотрел на могучую водяную спину Днепра, на белые клубы облаков, ползущих над лесом. Не верилось, что тот самый толстощёкий Володька с диким затравленным взглядом, сын опальной древлянской княжны, принятой в Ольгин дом холопкой, затеет такое. Как и когда Володька успел набрать силу? И сам ли он, или кто стоит за ним? Сколько Ярополк ни думал, вопросов возникало больше, чем ответов. Когда впервые услышал про Полоцк, не поверил — слишком крепко и уверенно правил своей землёй Рогволод. Лишь когда узрел посуровевшие лица бояр, что один за другим приходили к нему на погляд, понял и впитал в себя страшную новость. Не сдержавшись, спросил тогда: «А Рогнеда?»

— Себе её Владимир взял. Бают, что наложницей ещё какую-то свейку держит.

Бояре прятали глаза от Ярополка, боясь не гнева его, а возможной слабости. Так и произошло: вместо ярости, чтобы крушить всё кругом, что на очи ни попадёт, Ярополк почувствовал опустошение, опасно близкое к безразличию. Руки чувствовали тело Рогнеды, принадлежащее теперь другому, большие её глаза, чуть прикрытые длинными ресницами, теперь смотрели не на него. Ревность испепелила душу, не оставив ничего.