(Не) мой папа - Маргарита Дюжева

глаза бешенные. Я боюсь даже представить, что он мог сделать с Константином, если бы я его не остановила.

Он ничего не спрашивает, а я сама не могу найти слов, чтобы начать неудобный разговор. Поэтому просто отворачиваюсь от него и таращусь в окно, не понимая, как могла оказаться в такой ситуации.

У меня адреналиновый откат. Тело бьет мелкой дрожью, в груди будто кисель, а голова звенит. Мне бы сейчас воды, а еще лучше коньяка, прямо из горла. Две бутылки.

Когда мы останавливаемся возле магазина, Денис бросает мне короткое «сиди здесь» и уходит, а я только и могу что пялиться ему вслед.

Он возвращается через десять минут. С бутылкой минералки, новыми колготками и пачкой пластыря.

— Там дамская комната есть. Иди переоденься.

— Спасибо.

Денис только кивает, поторапливая взглядом. Я выбираюсь из машины и на ватных ногах тащусь к дверям. Навстречу мне попадаются какие-то малолетки, парни лет по пятнадцать-шестнадцать, которые удивленно таращатся на мои драные колготки.

Я прохожу мимо них, как пьяная, а в спину мне несется дурацкий гогот. Им весело, они видят только всклокоченную тетку и дырки на коленках, им и невдомек, что у кого-то только что чуть жизнь не сломалась.

Я вваливаюсь в туалет, запираюсь на задвижку и, едва дыша, подхожу к зеркалу, местами заляпанному мыльными разводами. Там отражаюсь не я, а нечто несчастное, растрепанное с глазищами на пол-лица и дрожащими губами.

Открываю воду и умываюсь. Вода такая ледяная, что щиплет щеки, но я продолжаю плескать себе на лицо. Снова поднимаю взгляд на зеркало. Лучше не стало. Все такая же некрасивая, испуганная, жалкая. В сердцах брызгаю на свое отражение:

— Так тебе и надо, дура! — и начинаю переодеваться.

Старые колготки отправляются в мусорное ведро, а новые оказываются мягкими, теплыми и с начесом. Чтобы не мерзла. Вроде мелочь, а в груди давит.

К Денису я возвращаюсь притихшая и унылая. Он сидит с закрытыми глазами, привалившись к спинке, при моем появлении поворачивает голову, не отрывая затылка от подголовника, и тихо спрашивает:

— Жень, это что вообще сейчас было?

— Давай чуть позже. Я только успокоилась. Мне надо Маринку забрать и не напугать своей перекошенной физиономией.

Он смотрит некоторое время, потом кивает, соглашаясь. Мы едем в сад. Я смотрю в окно, рассеяно перескакивая взглядом с объекта на объект, и пытаюсь не думать, не вспоминать то, что произошло на собеседовании. Мне кажется, я до сих пор чувствую запах Седова. У него дорогие духи, но этот аромат въелся в мою память, как нечто отвратительное, горькое, пахнувшее безнаказанностью и развратом, вызывающее острый приступ ненависти.

— Идем? — спрашиваю Дениса, когда останавливаемся возле садовских ворот.

— Иди одна.

— Как же Сережа?

— Он сегодня не в саду, — произносит и как-то горько пожимает губы.

— Почему?

— Позже объясню. После того как ты про того мудака расскажешь.

— Это шантаж.

— Он самый. Иди уже давай.

Я бегу в садик, забираю Маришку, торопливо кутаю ее в комбинезон, попутно отвечая на вопросы не в меру болтливой Ольги Алексеевны. Я так стараюсь вести себя как нормальная, адекватная, просто немного уставшая женщина, что мне это даже удается. Воспитательница, поглощенная обсуждением утренника, ничего не замечает, только перед выходом вручает очередной листочек со стихотворением.

Орлов поджидает нас, задумчиво нарезая круги вокруг своей машины. Одно колесо попинает, второе…

— Дядя Денис, — радостно кричит Маришка и бежит ему навстречу.

Он криво усмехается, бросая на меня выразительный взгляд, и подхватывает ее на руки. Я смущенно отворачиваюсь. Мне внезапно становится стыдно за то, что я утаила от него дочь, и за то, что я обманываю ее. Она так радуется, когда видит его. Аж светится.

— Поехали? — спрашивает он.

Маринка обнимает его с таким довольным видом, будто урвала самый главный приз на свете. Может, прямо сейчас сказать? Сообщить ей правду о том мужчине, который держит ее на руках? И будь что будет?

Потом вспоминаю, как он пропал на полдня и не отвечал на звонки. Снова сомнения, снова метания. Ненавижу такое состояние. Порыв рассказать все здесь и сейчас проходит, я хочу сначала поговорить с ним, выяснить почему молчал. Для меня это важно.

Он везет нас домой. Всю дорогу Маришка без умолку болтает, а мы только скованно переглядываемся. Напряжение аж звенит в воздухе.

В общем, все сложно.

— Пригласишь? — спрашивает он, останавливаясь возле нашего подъезда. И смотрит при этом так, дескать, попробуй только отказать — из машины не выпущу.

— Да, конечно, — соглашаюсь с улыбкой, а сама истерично вспоминаю, чисто ли у меня дома, не оставила ли я в второпях трусы где-нибудь в кресле.

Маришка так рада, что ее любимый дядя Денис идет в гости, что скачет вокруг него, как заведенная:

— Игрушки покажу! А еще у нас елка! И печенье, и… и… и… — ей не хватает дыхания, чтобы вывалить все и сразу.

Орлов только посмеивается, наблюдая за ней, но глаза у него остаются наряженными. Я чувствую, что его тревожит что-то, разъедает изнутри. И меня это пугает. Вдруг сейчас он скажет: прости Жень, но мне вот этого всего не надо. Что тогда?

Я пытаюсь об этом не думать, гоню от себя пугающе мысли, пока поднимаюсь на этаж и отпираю дверь.

Я сильная. Я справлюсь. Все, что нас не убивает, делает сильнее. Так ведь?

Пока я суечусь на кухне, Маришка утаскивает папаню в свою комнату и показывает ему все свои девчачьи сокровища. Я не мешаю им. Пусть общаются. Спокойно завариваю чай, накрываю на стол — печенье, конфеты и прочие мелочи.

Три кружки…

Впрочем, одна оказывается лишней — Маринка утаскивает со стола вафельку и убегает в комнату к телевизору, оставляя нас наедине.

— Так что сегодня произошло? — он возвращает меня к неприятной теме.

Я усаживаюсь напротив него, уныло подпираю щеку рукой и с тяжелым вздохом начинаю рассказывать:

— Я пошла на собеседование. А там…Там мой прежний начальник. Я же из-за