Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

Брат Одо, шептал Ганелон, я выполню все обеты.

Я буду денно и нощно молиться за грешников. Своими страданиями я вымолю прощение всем, вплоть до первых колен рода Торквата, родившегося когда-то на берегах Гаронны, а казненного королем варваров Теодорихом за горным хребтом.

Амансульта… Перивлепт… Ганелон боялся думать об Амансульте…

В отчаянии он поднял голову и увидел в облаках деву Марию. Ее развевающиеся одежды жадно рвали многочисленные ручонки каких-то некрасивых мелких существ. Они жадно растаскивали, суетно радуясь добыче, жалкие вырванные клочки одежд, какие кто смог вырвать, и суетливо бежали в разные стороны. Они, наверное, считали, что они теперь спасены. Но было это обманом. Но было это всего лишь густой тенью темного дыма, бесформенно клубящегося с одной стороны над горящим замком Процинта, а с другой – над горящим Барре. Разве не то же самое когда-то видел он, Ганелон, оборачиваясь в ночи на пылающий Константинополь?

Ганелон вдохнул сухой воздух. Запах дыма, горький привкус его всегда был частью его жизни, дым всегда присутствовал в его жизни, всегда влиял на ее вкус. И здесь, у стен горящего Барре, и в дьявольском подвале у Вороньей бойни, и на плоских берегах острова Лидо, и на площадях умирающего Константинополя.

О, Господи, избавь от огня адского!

Ганелон наконец увидел впереди всадников.

Это были легкие конники мессира Симона де Монфора. Они отлавливали редких беглецов. На наконечниках копий у каждого весело развевались цветные ленты, посверкивали запыленные нагрудники. На обочинах неширокой дороги тут и там валялись трупы катаров. Трупы угадывались и в помятых овсах.

Только перед самыми воротами Ганелон оглянулся.

Когда-то сюда, в Барре, неспешно въезжал на муле святой человек Пётр Пустынник, прозванный Куку-Пётр – Пётр в клобуке. На нем было заношенное монашеское платье, он раздавал нищим то, что ему дарили, и взывал к благородным рыцарям, поднимая их на стезю подвига. Сам Господь попросил Петра Пустынника отправиться к иерусалимскому патриарху и, подробно разузнав у него о бедствиях Святой земли под игом нечестивых, вернуться на Запад, чтобы возбудить сердца истинных христиан к новому святому паломничеству. Ступай и расскажи истинным христианам правду, сказал Господь святому человеку. Посмотри, как сарацины притесняют христиан. Расскажи о том всем христианам.

Пётр Пустынник… Одетый в шерстяные лохмотья, накинутые прямо на голое тело, он не ел хлеба и мяса, питаясь одной рыбой, был у него только мул… И многие люди выдергивали шерсть из его мула, чтобы хранить как реликвию…

Ганелон не мог, не хотел думать об Амансульте. Он гнал о ней мысли. Ее нет. Она мертва. Ее убили в Константинополе. Как отступницу, как ведьму, как еретичку, везде и всюду таскавшую за собой магов и колдунов. Она ушла не раскаявшись. Сейчас ее душа в аду. Ганелон не хотел думать об Амансульте. Но сердце Ганелона плакало. Я схвачу монаха Викентия, сжимал он кулаки, и увезу в Дом бессребреников. Я навсегда помещу его в темный подвал и навешаю на отступника столько цепей, что он сразу вспомнит все самые гнусные тайны Торквата.

Распахнув пыльный плащ, Ганелон показал настороженному сердженту крест.

Его пропустили. Въехав в Барре, он свернул на узкую боковую улочку, ведущую в сторону монастыря. Иногда за деревянными оградами мелькали испуганные тени жителей Барре, видимо, легкие конники благородного мессира Симона де Монфора еще не добрались до этих дворов. На крошечной площади перед такой же крошечной церковью Ганелон на минуту придержал коня. Недели две назад именно здесь он услышал слепого трувера, негромко певшего любовь.

Сеньоры, вряд ли кто пойметто, что сейчас я петь начну.Не сирвентес, не эстрибот,не то, что пели в старину.И мне неведом поворот,в который под конец сверну…

– …чтобы сочинить то, чего никто никогда не видел сочиненным ни мужчиной, ни женщиной! – возвышал голос слепой трувер, невидяще задирая голову к небу. – Ни в этом веке, ни в каком прошедшем!

Безумным всяк меня зовет,но, петь начав, не приминув своих желаньях дать отчет,не ставьте это мне в вину.Ценней всех песенных красот —хоть мельком видеть ту одну…

– …и могу сказать почему! – возвышал голос слепой трувер. – Потому что, начни я для вас это и не доведи дело до конца, вы решили бы, что я безумен, ибо я всегда предпочту один денье в кулаке, чем тысячу солнц в небе!

Я не боюсь теперь невзгод,мой друг, и рока не кляну,и, если помощь не придет,на друга косо не взгляну.Тем никакой не страшен гнет,кто проиграл, как я, войну…

– …все это я говорю из-за прекрасной Дамы, – возвышал голос слепой трувер, – которая прекрасными речами и долгими проволочками заставила меня тосковать, не знаю зачем! Может ли это быть хорошо, сеньоры?

Века минули, а не год,с тех пор, как я пошел ко дну,узнав что то она дает,за что я всю отдам казну.Я жду обещанных щедрот,вы ж сердце держите в плену.

– …Господи, помилуй! – возвышал голос слепой трувер. – Ин номине Патрис ет Филии ет Спиритус Санкти!

Ганелон бросил труверу монету.

Но разве можно петь любовь, когда воздух омрачен дыханием еретиков?

Я – бастард, вспомнил он с отчаянием. Я, верный пес блаженного Доминика, всего лишь бастард, лишь побочный сын мерзкого богохульника! В моих жилах течет проклятая кровь Торкватов!

Сердце Ганелона наливалось праведной яростью.

Папский легат Амальрик прав. Все еретики в Барре должны умереть.

Они все должны умереть в назидание остальным еретикам. Даже скот в Барре должен быть уничтожен. Ересь – как чума. Она поражает в самое сердце. Ее не пугает страх воды и огня или какой-либо другой страх. Еретики нечисты. Единственное, на что они годятся, – это седлать грязных ослов для колдуний, приговоренных к очищающему огню. Сердце Ганелона разрывалось от ненависти. Я потерял брата Одо. Стрела, пущенная рукой еретика, лишила жизни истинно святого человека. Теперь уже никогда брат Одо неспешной походкой не пройдет по пыльным дорогам Лангедока, вдыхая густой, настоявшийся на овсах и на душистом клевере воздух. Папский легат Амальрик прав: убить надо всех! Господь своих отличит».

XVI

«…во дворе валялся монах в задранной на голову рясе. Человек пять серджентов, все крепкие, усатые, раскачивали бревно, пытаясь выбить тяжелые створки монастырских дверей, окованные железными полосами. Бросив коня, Ганелон проскользнул в сад. Из крошечной часовни, знал он, прямо в библиотеку монастыря ведет некий узкий подземный ход. Он дал слово брату Одо увезти из Барре монаха Викентия и хотел теперь выполнить обещание.

Затаившись за густым буком, он внимательно осмотрелся.

Похоже, сердженты не подозревали о существовании тайного подземного хода, они, как быки, продолжали ломиться в главные двери, а может, это они дали такой обет – войти в монастырь Барре только через главные двери.

Ганелон бесшумно скользнул в крошечную часовню.

Сумрак. Густые тени. Сладкий тихий запах ладана и кипарисового масла. Едва теплящаяся лампадка перед распятием.

Ганелон упал на колени.

Господи, брат Одо пал во имя твое!

Господи, что наши страдания перед твоими!

Сумрак. Густые тихие тени. Коврик перед распятием.

Почему Амансульта в городе городов сказала, что их связывает кровь? Она знала о их родстве?

Ганелон был полон черного отчаяния и такого же черного гнева.

Это отчаяние, этот гнев вели его по низкому темному подземному переходу.

Он шел, ничего не видя перед собой, выставив вперед руки, и наконец почувствовал под ногами выщербленные ступени. По узкой витой лестнице из железа он поднялся прямо в монастырскую библиотеку.

Запах сухой пыли. Свет сумеречный.

Высокие мозаичные окна, украшенные библейскими сюжетами, доходили почти до потолка, но все равно пропускали мало света. На широком деревянном столе в беспорядке валялись книги и списки, ножи для подчистки пергамента и перья, свинцовые карандаши и стопы бумаг, наверное, приготовленных для просмотра.

Краем глаза Ганелон уловил легкое движение и обернулся.

Женщина… Почему женщина?.. Зачем в монастыре женщина?..

Глухое, черное, до самого пола платье. Платок, низко опущенный на глаза. Выбившаяся из-под платка седая прядка. Наверное, это и есть некая сестра Анезия, пришедшая в Барре из Германии, подумал Ганелон. И решил: она, наверное, напугана. Она смертельно напугана. И сказал:

– Я ищу монаха Викентия.

Сестра Анезия не ответила.