Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

народу. На его кровати прямо в сапогах лежал какой-то верзила и читал газету. Галерея также была битком набита людьми. Миха с трудом протиснулся к окну и выглянул во двор. Посреди двора горел костер, на огне стояли огромные котлы. У костра суетился мужчина в белом фартуке, сейчас он засыпал в котел соль. Рядом на деревянной тахте горой возвышалась зелень. У тахты лежала собака.

— Где ты, где? — кто-то грубо повернул его, схватив за плечо. — Тебя отец ищет!

Миха не знал этого человека, но решил, что это переодетый милиционер. Он послушно пошел и снова стал рядом с отцом. Отец кивком головы поблагодарил «милиционера». Стало еще жарче. И в этом хаотическом тумане, который двигался и глухо гудел вокруг него, ясно был слышен только голос Робинзона:

— В один ряд! В один ряд!

Никто не заметил, как он удрал с кладбища. Сойдя с троллейбуса, он очутился на вокзале. Неужели он собирался убежать из дому? Нет, конечно. Куда ему было бежать, к кому?

Вечерело. Миха стоял на перроне и смотрел на поезд. Потом поезд тихонько тронулся, и перрон опустел. Он терпеливо дождался, когда подадут другой поезд. Люди кинулись к вагонам. Перрон снова наполнился людьми, загалдел и зашумел. И этот поезд тоже ушел.

«Если бы можно было, — думал Миха, — поехал бы на море, сколько времени я не видел моря. Какая там тишина». Мама любила море. Там она была всегда веселой, в белом платье и белых босоножках, в белой соломенной шляпе. Все вокруг было белым — дома, горы, дорога, даже небо было белым. Она сидела и вышивала на веранде, откуда виднелись высокие кипарисы.

Вдруг сердце у него заколотилось — может, мама и сейчас на море? Он мог сесть на поезд и поехать туда, где все встретит его по-прежнему: веранда, мама, кипарисы, и сейчас все зависело только от него, поедет он туда или нет. И если даже он поедет туда попозже, через десять лет, все равно те места, где жила его мама, останутся без изменений.

«Пока я жив, — подумал он с радостью, — мама всегда будет живой!»

Тогда что же произошло там, в поле, которое называется кладбищем? Чей гроб опустили в могилу? Медленно рос холм из красноватой земли, молча стояли люди и смотрели, как забрасывали могилу белыми цветами. Неужели человек умирает не для всех сразу и одинаково? Как назвать вторую половину той жизни, которая не умещается в могиле, — тоже жизнью? Но она же не ходит по земле, а витает в воздухе, как обрывок облака, или тополиный пух, или как эхо… Эхо — и больше ничего…

Он вошел в зал ожидания. В зале как будто не свет горел, а полумрак был слабо окрашен в желтый цвет. На длинных скамейках с высокими спинками сидели люди, лежали дети. Перед скамейками стояли чемоданы и лежали узлы. Михе захотелось быть именно здесь, среди этих усталых молчаливых людей. Он сидел на скамейке с широко открытыми глазами и думал:

«Что за день был сегодня?.. А вчера?.. А может, мне все это приснилось!..»

И показалось ему, что летит он по небу. Звезды, словно металлические пластинки, кружатся вокруг него. Утомленный Миха хочет сесть на звезду, но все звезды заняты. В самой середине каждой звездочки устроился Робинзон. Робинзон Крузо с трубкой в зубах, с ружьем в руках, с кинжалом на поясе. Только на одной-единственной звезде не видно было Робинзона. Эта звездочка была не больше ладони, и на ней, растопырив руки, кружилась девочка…

Как раз в это время его кто-то растолкал. Миха открыл глаза. Перед ним стоял какой-то дядька и крепко держал его за плечо. Миха сразу не мог сообразить, где он, и растерянно встал, смущенно переминался с ноги на ногу.

— Я только на одну минутку отлучился, а этот молодчик уже успел устроиться на моем месте, — шамкал дядька. — Вот народ пошел! На ходу подметки рвут!

Миха с трудом пробирался среди чемоданов и узлов. В зале было по-прежнему тихо. Время от времени раздавался приторный голос дикторши, как будто на коленях у нее сидела кошка, которую она ласкала. Миха выбрался на улицу. Вокзальная площадь была пуста. Он глянул на часы. Одиннадцать. Освещенный трамвай, позванивая, перерезал площадь. На крыше высокого здания светилась реклама — гостиница «Колхида». Как было бы хорошо, если б он был взрослым. Зашел бы в гостиницу, взял бы номер и спокойно спал бы себе до утра. Мог бы остаться и на второй день, и на третий. Потом к нему вежливо постучали бы в номер — поинтересовались, не умер ли он. Он откроет дверь.

«Ох, простите, — скажут ему, так как со взрослыми полагается говорить учтиво, — мы думали…» — и, не докончив фразы, заулыбаются…

Он тоже улыбнется, потому что так принято среди взрослых: когда тебе улыбнутся, ты должен сделать в ответ то же самое. Потом он извинится: мол, ему нужно позвонить по телефону. Он запрет дверь и заснет снова. И будет спать неделю, месяц. Потом его снова разбудят.

«Кто там?» — спросит он.

«Простите, мы думали…»

«У вас какое-нибудь дело ко мне?»

«Нет, что вы…» — и опять улыбнутся.

И он снова заснет на неделю, на месяц, и, когда окончательно проснется, все будет забыто. Нет, не все! Многого он и сам не хотел бы забыть. Так думал он, идя по улице. Потом он увидел милицейский мотоцикл и ускорил шаг, подумав, что разыскивают его. Он прижался к стене в темном углу, и мотоцикл промчался мимо. И тогда он сам погнался за мотоциклом.

— Подождите! Подождите! — с криком бежал он посреди улицы.

Но мотоцикл скрылся из глаз.

Потом он увидел большую толпу, освещенную юпитерами, и сразу понял, что там снимают кино. Он подошел ближе. Полный молодой человек насмешливым тоном разговаривал с высокой и очень красивой девушкой. Остальные слушали с каким-то дурацким видом. Девушка плакала. Вначале Миха подумал, что так и надо, что девушку снимают, но ошибся. Молодой толстяк объяснял ей, как она должна играть:

— Ты должна с