Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза - Николай Берг

Вот что после ужина Ирине сильно не понравилось, так это то, что во фляжке водички не осталось, а поиски по дому дали полстакана стоялой воды из чайника. Рыба воду любит, после скумбрии хотелось пить — и полстакана мутной с взвесью накипи водички жажду вовсе не утолили. Да, не подумала, надо было взять бутыль с водой из джипа. Но тогда не до воды было. А вот сейчас уже ясно — долго осаду в доме не выдержишь. Надо вылезать.

Но откуда взялись мальчишка с девкой? Не было же их, точно сама же смотрела своими глазами. Значит пришли? Откуда? Из леса вестимо, откуда же еще им было придти. И резвая лахудра, кстати тоже из леса пришла. Получается, что из леса мертвяки выходят резвыми? С чего это интересно. Свежий лесной воздух так влияет? Нет, определенно чушь. Тогда что?

Ирка задумалась и задумалась так хорошо, что вскинулась только когда что-то бумкнуло во входную дверь. За окном уже серел рассвет, в соседней комнатушке заскрипела кровать, тоненько визгнула распахиваемая дверь и загрохотал табурет, в который спросонья муженек впилился с ходу. Шипевшего от злости мужа Ирка встретила уже гордо стоя посреди комнаты.

— Чтоб тебя с твоим табуретом, тоже мне ловушки натеяла — тихо сказал Виктор, которого никак не обманула бодрая стойка боевой подруги посреди комнаты — такая 'растрепе' женушка бывала только спросонья.

— Ладно, зато выспались — не стала спорить Ирка.

— Кто это торкнулся? Обжора?

— Черт его знает.

— В окна никто не совался?

— Нет, даже не пытались.

— Ладно, разберемся. Позавтракать нечем?

— Вот, карамельки есть.

— Надо же, какая роскошь. Еще и сладкие впридачу. А воды нет, что ли?

— Вот чего нет, того нет.

Виктор промолчал, энергично посасывая заскорузлую конфетку.

— Как думаешь, откуда эти резвые приперлись?

— Откуда, откуда. Конечно из леса — как о хорошо ему понятном сказал Витя.

— А почему они резвые?

— Я так думаю — охотились они в лесу. Поумнее тех, кто на дороге сидел. А на стрельбу и подтянулись. Мы о них не подумали, я уже потом сообразил — на два десятка машин сорок дохляков — маловато будет. Думаю, что еще пара десятков — только уже шустрых — вполне возможна. И хорошо если пара десятков, а не тридцать — сорок. Или полсотни.

— На кого ж они охотились — удивилась было Ирина и сама же сообразила — жратвы в лесу для небрезгливого зомби хватает. Если они жрут мясо — значит им белок нужен. И годятся и мыши и лягушки, да и насекомые тоже. Лахудра вон крысу словила что твоя кошка.

— Оппаньки! — поняв что-то сильно неприятное, выразился Виктор. И не дожидаясь вопросов, пояснил: 'Они же друг друга тоже жрут. А мы тут им набили мяса. Надо нам убираться отсюда. Они видно от мясца и становятся резвыми.

— Час от часу не легче! — вздохнула Ирка.

— Ничего, ничего. Нам бы до пулемета добраться. С пулеметом мы им влупим.

— До него еще добраться надо. В прошлый раз облом вышел эпичный.

— В прошлый раз мы были не готовы. А сейчас будем готовы. Штаны вот мне починить надо только.

— Штаны я сейчас залатаю. Но мне покоя не дает одна вещь…

— Какая? — глянул на жену Виктор.

— Когда Обжора тебя за голову схватил я в него стреляла…

— Я заметил. У меня чуть уши не отвалились, да и сейчас еще шумит.

— Так вот первый раз я промазала…

— Да ты все три раза промазала, иначе бы он не ушел. Давай скорее, не тяни.

— Я не три раза промазала, только первый. Вторым по брюху зацепила, а третьим по голове.

— Значит, в мозг не прилетело, как у толстухи под дверями.

— Нет. Ему точно по кумполу пришлось. Уверена.

— Точно?

— Точно.

— И что это значит? Хочешь сказать, что картечь не берет?

— Выходит — не берет. Башку его мотнуло, а ушел хоть бы хны.

Витька задумался.

Ирка осторожно предложила пока отсидеться в доме.

— Вон Питер в блокаде 900 дней прожил.

— Дура. Его снаружи все время спасали. Нас кто спасать будет? Сама ведь знаешь. Жратвы нет. Воды нет, патронов кот наплакал. И что мы тут высидим? Нет, женушка. Придется рискнуть. Есть что возразить?

Возразить Ирке было нечего. Да и не охота была возражать. Хотелось выбраться отсюда и как можно скорее. И желательно — живой. Очень желательно.

* * *

Крокодил смотрит на меня и улыбается.

— Но ты особо не заморачивайся. У вас лекарей вообще мозги набекрень, давно убедился. Как это вы сами называете… Сейчас, на языке вертится… А, вспомнил — профессиональная деформация. Ты-то еще ничего, почти нормальный. А ваша эта мадама в некролаборатории… Я ее побаиваюсь, честно признаться. Мало чего побаиваюсь, а вот она того, настораживает.

— Странно от тебя такое слышать.

— Ничего странного. Я простой солдапер, вечный рядовой. Да, повоевал, да, повезло несколько раз. Резались с чеченами, а до того с грузинами. Потом с ними же водку пил, когда война кончилась. Понятно, не с теми, кто в войне зверьем себя показал, тут как бы все ясно. Но вот чтобы с живыми мертвецами так работать — свихнуться проще, честно.

— Знаешь, мне-то как раз ее действия понятны. Как ты воевал, меня больше пугает. А уж то, что ты потом с врагами водку пил тем более.

— Серьезно? Так это ж просто — вон в Америке даже взрослые мужики письками меряются. У нас такая дурь не принята, но свои мерилки тоже есть. На кулаках в школе дрался?

— Ну, было.

— Так и здесь ровно то же. Только когда государства 'меряются письками' шерсть летит большими клочьями. Либо ты давишь, либо тебя давят. А середины для государства нету, не бывает. Только либо ты, либо тебя. Потому если ты слабый — то давить будут тебя. И чем ты слабее — тем тебе гаже придется. Все просто. А враги… Если враг был тоже просто солдатом, то мы с ним язык общий потом найдем. Жить-то по соседству так и так придется.

— Потому что одинаковые солдаты?

— Сдурел? С чего это одинаковые?

— Ну, просто попадалось часто последнее время, что все одинаково страдают сидя в окопах, одинаково тоскуют по близким и одинаково это самое…

— Вот уж ты чешуи настриг. Никак не одинаковы. Заруби себе на носу — мы — хорошие, добрые, порядочные и всегда правы. А враги — сволочи и мерзавцы. Именно поэтому они нам и враги. И уж если они первые начали войну, первыми стали стрелять — все они виноваты во всем. Они нам ни разу не чета. И потому так и должно в голове стоять — мы — хорошие, они — плохие. Кто начинает это оспаривать — тот тоже враг. Только худший — его не подстрелишь и на мину не загонишь. Те, с кем ты перестреливался, в этом плане порядочнее получаются, своими шкурами отвечали. Вот когда ты у врага отбил охоту воевать и он скис и сдался — тогда можно его опять за людей считать. Потому после войны с ними можно пить водку. Как-никак — соседи.