Дом паука - Пол Боулз

«В душе вы по-прежнему тоталитарны». Порой казалось невероятным, что Мосс всерьез предъявляет ему такое обвинение; конечно же, он говорил это исключительно из желания поставить все с ног на голову, зная, что на самом деле все наоборот. Но если все обстояло именно так, то почему эта мысль не давала ему покоя, как заноза? Стенхэм пытался вернуться вспять, припомнить, не произнес ли он когда-нибудь необдуманное слово, которое впоследствии могло дать Моссу повод превратно истолковывать другие его замечания; разумеется, это было бесполезно — такого ни разу не случалось. «Может, он и прав», — сказал про себя Стенхэм, прислушиваясь к эху своих шагов в крытом переходе. Если «тоталитарность» означала привычку оценивать личность по результатам ее деятельности, а каждую частицу человечества — по шкале созданной ею культуры, то Мосс был прав. Не было иных критериев для определения права того или иного организма на существование (и, в конечном счете, любое суждение, высказанное человеком по поводу другого, сводилось к признанию этого права). Если, к примеру, он сокрушался, услышав об очередном взрыве бомбы или перестрелке на улицах Касабланки, то вовсе не потому, что жалел погибших, которые, сколь бы душераздирающе они ни выглядели, продолжали оставаться безымянными, а потому, что каждый кровавый инцидент, пробуждая политическое сознание уцелевших, приближал вымирающую культуру к концу. Он припомнил случай, когда они заговорили о войне, и сказал: «Людям, в отличие от произведений искусства, можно найти замену». Мосс был возмущен и назвал Стенхэма бесчеловечным эгоистом. Возможно, это была одна из немногих бездумно брошенных фраз, которую Мосс запомнил и от которой отталкивался в своих обвинениях. Надо будет вернуться к этому вопросу в подходящий момент. А вот и дом Си Джафара. Ухватившись за железное кольцо, Стенхэм дважды постучал в дверь.

Младший из сыновей провел его во двор, где апельсиновые деревца все еще роняли капли дождя на мозаичный пол. Минуту-другую Стенхэм постоял в одиночестве у центрального фонтана в ожидании хозяина. На кованой ограде вокруг бассейна висели тряпки, они были раскинуты даже на нижних ветвях одного из деревьев. Откуда-то из дома доносился назойливый стук пестика: женщина толкла пряности. Наконец, появился Си Джафар: он был в полосатой пижаме, небрежно повязанной чалме и потирал руки с извечной улыбкой.

— У нас тут небольшой несчастный случай, кое-какие повреждения, — сказал он. — Надеюсь, вы простите нас за неудобства. — Он провел Стенхэма в большую комнату, служившую для приема гостей. В углу лежала груда мусора: камни, земля, штукатурка. Сквозь зияющую в стене дыру была видна улица. Домочадцы сдвинули большую часть циновок и подушек в центр комнаты. — Гроза, — сконфуженно произнес Си Джафар. — Дом старый. Мы уж боялись, что вся стена рухнет.

Стенхэм бросил встревоженный взгляд на потолок. Си Джафар подметил это и снисходительно рассмеялся.

— Нет, нет, месье Жан! Крыша не упадет. Дом еще держится.

Стенхэма это замечание не очень-то убедило, но он улыбнулся и сел на предложенную ему циновку у противоположной стены.

— Простите, что я в таком наряде. Не было времени переодеться, — сказал хозяин, коснувшись пижамы и чалмы указательным пальцем. — Слишком много было хлопот. Но теперь, с вашего позволения, я ненадолго удалюсь и приведу себя в порядок. Я попросил своего двоюродного брата Си Буфелджа развлечь вас игрой на уде, пока вы ждете. Нехорошо, чтобы гость скучал. Пожалуйста, потерпите минутку. — Он пересек двор, по-стариковски согнувшись и сложив руки на груди. Долго ждать не пришлось: почти тут же Си Джафар вернулся в комнату в сопровождении высокого бородатого мужчины в темно-синей джеллабе, который нес перед собой, точно поднос, огромную лютню. Си Джафар, лучась улыбкой, даже не стал представлять гостя, бросил на двоюродного брата беглый взгляд и, убедившись, что тот сел и настраивает инструмент, еще раз попросил прощения и вышел.

Мужчина продолжал подтягивать струны, внимательно прислушиваясь к их звучанию и ни разу не посмотрев в сторону Стенхэма. По улице, пронзительно подвывая, прошла кошка, на мгновение показалось, что она идет по комнате. Бородач проигнорировал шум и вскоре заиграл некую вольную импровизацию, состоящую из коротких, задыхающихся музыкальных фраз, разделенных долгими паузами. Стенхэм прилежно слушал, думая о том, насколько приятнее могли быть другие вечера, если бы на них тоже приходилось прибегать к помощи двоюродного брата. Один за другим в комнату входили другие мужчины и, учтиво поприветствовав Стенхэма, садились слушать музыку. Прошло немало времени, прежде чем появился Си Джафар в блистательном одеянии из белого шелка и темно-красном тарбуше, задорно сдвинутом на макушку. Не обращая внимания на музыку, он заговорил в полный голос. Очевидно, это был знак музыканту играть потише, чтобы звук служил лишь фоном. Бородач повиновался, но было видно, что он утратил к игре всякий интерес: сосредоточенное выражение исчезло с его лица, он стал поглядывать по сторонам и только рассеянно кивал головой в такт мелодии. Слуги внесли столы, один поставили перед Си Джафаром и Стенхэмом, которые ели в привольном комфорте, тогда как шестеро остальных сгрудились за вторым столом в центре комнаты, рядом с кучей мусора. Стенхэм не замедлил отважно предложить, что, может быть, двоюродный брат тоже присядет к их столу, за которым больше места.

— Нам всем будет гораздо лучше так, — слабо улыбаясь, ответил Си Джафар.

— Мне не хотелось бы показаться неучтивым… — начал было Стенхэм.

Си Джафар, облизав по очереди каждый палец, ничего не ответил. Потом хлопнул в ладоши, призывая слугу; когда тот вошел и снова удалился, Си Джафар обнажил в широкой улыбке ряд золотых зубов и добродушно заметил:

— Мой двоюродный брат очень стеснительный.

В середине ужина электрические лампочки, голо свисавшие с потолка, вдруг разом погасли. Комната погрузилась в абсолютную тьму, хриплый голос кого-то из сидящих за вторым столом пробормотал: «Bismil'lah rahman ег rahim», — и на мгновение воцарилась тишина. Затем Си Джафар позвал слугу и велел ему принести свечи.

— Сейчас свет снова включат, — заверил он Стенхэма, в то время как в комнате появился слуга, держа в каждой руке по горящей свече. Но ужин шел своим чередом, а электричество не работало.

Комната стала загадочной, стены словно раздвинулись, а далекий потолок превратился в театр теней. Во время десерта вошел слуга, торжествующе неся перед собой старую масляную лампу, наполнившую все помещение зловонным чадом; все, кроме Стенхэма, приветствовали его появление довольным шепотом. Пару раз за соседним столом разговор оживлялся; как только это происходило, Си Джафар старался отвлечь внимание гостя, начиная очередную бесконечную историю. Стенхэм, которого раздражали неуклюжие попытки заставить его не слушать, о чем говорят члены семьи, время от времени бросал взгляды в их сторону, пока Си Джафар говорил.

Поев, вымыв руки, прополоскав рот и выпив чая, все снова устроились на своих местах и принялись рассказывать анекдоты. Как обычно, Стенхэму не удавалось следить за сюжетом: он понимал все слова по отдельности, но основная суть ускользала от него. Тем не менее, ему доставляло удовольствие следить за тем, как члены семьи реагируют на каждый анекдот, слушать их громкий смех. Исключительным правом курить пользовался Си Джафар; чтобы подчеркнуть почетный характер этой привилегии, он прикуривал одну сигарету от другой и каждые пять минут угощал Стенхэма новой, хотя тот еще затягивался предыдущей. Никто не имел права курить в присутствии хозяина дома.

— Вы понимаете наши небылицы? — спросил он у Стенхэма.

— Понимаю слова, но…

— Я объясню вам историю, которую рассказал Ахмед. Так вот: одному легионеру понадобился фонарь, и он вообразил, что может купить его за сто риалов. Вы знаете, что такое фиги?

— Конечно.

— Так вот: филали набил фонарь фигами, а его жена спрятала свой браслет на дно корзинки и тоже засыпала его сверху фигами. Так вот почему еврей и не нашел его, когда шарил под кроватью. Понимаете? Если бы у него было время, прежде чем легионер постучался в дверь, он успел бы вынуть фиги, но, конечно, времени не хватило. Вот что имел в виду филали, когда сказал: «Молодой эвкалипт не может дать такую же тень, как старое фиговое дерево». Улавливаете?

— Д-да… — неуверенно произнес Стенхэм, ожидая, что, в конце концов, обнаружится ключ, который поможет связать воедино все части анекдота.

На лице Си Джафара появилось довольное выражение.

— Вот почему жена филали переоделась рабыней халифа. Если бы еврей догадался о том, кто она на самом деле, он бы непременно сказал об этом легионеру и получил свои комиссионные, которые, как вы помните, составляли пятьдесят процентов. Не знаю, приходилось ли вам видеть молодые эвкалипты. Листья у них очень маленькие и узкие. Так что еврей сделал жене филали пышный комплимент. Но на самом деле он просто хотел ей польстить, неискренне. Понимаете?