Истребитель 2Z - Сергей Беляев

— Во-во, угадали, — усмехнулся Лебедев. — Попали в самую что ни на есть точку, достопочтеннейший Венедикт Кузьмич.

Называть лобастого Чардони по имени-отчеству доставляло сейчас Лебедеву своеобразное наслаждение, потому что при этих словах вертелся и ежился синьор Бенедетто, как береста на угольях. И поэтому Лебедев продолжал, нажимая на слова:

— Если не забыли своей ссылки в Сибири, Венедикт Кузьмич, то, конечно, помните сарай при доме Лебедевых и химические опыты, нитрогруппу и мальчишек — Колю, Антошу?

Венедикт, будто уж, весь вывернулся на сиденье:

— Великий боже, возможны ли такие встречи?

— Как видите — возможны, Венедикт Кузьмич.

— Ах, как тесен мир, великий боже!.. Вы — Коля?

— Нет, Антоша.

— Припоминаю. Великий боже, какая встреча! Антоша… позвольте так называть вас… ведь вы мой в некотором роде, — ах, великий боже, как это говорилось по-русски? — вы мой… соотечественник и даже ученик. Да, так… Но как вы здесь?

Лебедев ответил обворожительной улыбкой:

— А как вы здесь, Венедикт Кузьмич?

Чардони всплеснул руками:

— Великий боже! Разве об этом можно говорить вкратце? Это целая эпопея, величественная, как «Одиссея». В Сибири я задыхался от одиночества. Началась война, и я пошел добровольцем. Не на фронт, конечно, а в санитарные части. Великий боже, припоминаю санитарный поезд, «Союз городов», «Союз либерального земства», «Союз дворянства», вы помните? Ах, где вам помнить! Потом гражданская война, Крым, перекопский разгром, когда к нам ворвались…

«Ага, — догадался Лебедев, — к «нам», то есть к «вам». Понятно».

Бенедетто заспешил:

— Вы так взбудоражили мои воспоминания… Великий боже, что было! Сначала бежал в Турцию. Из Константинополя я пробрался в Милан, закончил там образование. Ведь я — естественник и так люблю органическую химию… Поступил я на химический завод, мои работы о нитрогруппах удостоены премий. Сейчас я — член Национальной ассоциации химиков.

— Да, успех… — задумчиво выговорил Лебедев. — У вас типичный жизненный путь, Венедикт Кузьмич, типичный для эмигранта-меньшевика. Со ступеньки на ступеньку вы скатились к фашизму. Вас купили Рим и Берлин, вернее, не вас, а ваши знания. Они нужны для изобретения штучек вроде урландовского истребителя…

— Великий боже, вы занимаетесь чтением в сердцах! — пробовал отшутиться Чардони.

Лебедев же прищурился, и нельзя было сейчас понять, улыбается он или серьезен.

— Мне кажется, я не ошибусь, если добавлю, что вы, Венедикт Кузьмич, чего доброго, теперь и в католичество переметнулись. Уж очень часто вы боженьку упоминаете…

— Да вы-то кто, Антоша?! — выкрикнул Бенедетто.

Лицо у Лебедева стало спокойным и торжественным, губы сложились двумя упрямыми ровными складками, и ответ прозвучал точный и крепкий:

— Я — разрешите сообщить, Венедикт Кузьмич, — коммунист.

Чардони опять подпрыгнул. Цилиндр скатился с его головы, был подхвачен порывом ветра, взметнулся на воздух и исчез в пришоссейной канаве.

— Так вы не бежали из России? — взвизгнул Венедикт Кузьмич. — Бенедетто Чардони и, отдуваясь, вытер рукою мокрый лоб.

— Эка куда хватили, синьор Венедикт Кузьмич! Просто летел я из Москвы на Огненную Землю, да вышла непредвиденная остановка на Коралловых островах.

Бенедетто все еще непонимающе глядел на Лебедева.

— Изумляетесь, Венедикт Кузьмич? Ведь знаменитый советский летчик, погибший несколько месяцев назад, Антон Григорьевич Лебедев, — это я…

Чардони внезапно повернулся к Лебедеву, и тот увидел в глазах фашиста такое хищное бешенство, что инстинктивно отпрянул назад. Казалось, что с лица Бенедетто упала маска и под ней оказалась оскаленная пасть зверя с торчащими клыками. Фашист захлебнулся злобой:

— Довольно миндальничать с вами! Урландо имеет ветер в голове, но хозяин здесь — я!

Он быстро отдал какое-то приказание шоферу. Авто быстро свернуло в сторону и помчалось. Впереди виднелись холмы, покрытые лесом. Лебедев почувствовал, что смерть опять шарит где-то близко. Неужели конец? И вдруг ярко вспомнились лица далеких друзей и товарищей…

— Вы дадите ответ перед судом за ваши поступки, — выговорил Лебедев.

Чардони молчал. На его лице с широкого подбородка на желтый лоб ползла и натягивалась, будто резиновая, тонкая маска равнодушия.

Автомобиль резко застопорил у высоких железных ворот. Лебедев оглянулся вокруг. Каменные стены, клочок знойного неба.

В ту минуту Лебедев нисколько не думал о себе. Его лишь мучила мысль о товарище, о далеких друзьях, о родине. Как дать им знать?

Шофер дал гудок. Железные ворота распахнулись.

Когда Лебедев вылезал из авто, — запомнил: шофер смотрел ему прямо в глаза, остро и проникновенно, будто хотел сказать что-то очень важное.

Бдительность

Этот осенний день начался в мастерской так же обычно, как все заводские трудовые дни. Голованов пришел, как всегда, первый и сейчас же засел за чертежи. Башметов немного запоздал. Осеннее солнце еще грело через окно. Но когда Башметов открыл форточку, в мастерскую ворвался порыв холодного ветра, взъерошил бумаги на столах, даже как будто прогудел под потолком. Впрочем, это прогудели две большие осенние мухи, притаившиеся в укромном теплом местечке. Ветер сорвал их, и они теперь от злости неприятно жужжали.

— Закройте форточку, Башметов, — попросил Голованов.

— С удовольствием, — согласился тот и, длинной линейкой шумно захлопнув форточку, грузно опустился на стул, долго копался в ящиках стола; наконец как будто успокоился. Но работа у Башметова не клеилась. Он начал мурлыкать свое обычное «Расскажите вы ей, цветы мои-и-и…», но вскоре замолк. Разложил чистый лист бумаги, поводил по нему пером, поставил жирную точку.

— Иван Васильевич, читали сегодняшние газеты?

— Читал, — ответив Голованов, не отрываясь от своего чертежа.

— Серьезные дела, Ваня… — приставал Башметов.

— Серьезные… Спуску фашистам не дадим, — сказал Голованов. — А между прочим, не мешайте, Башметов. В такие дни надо работать только по-стахановски, не меньше.

Башметов засмеялся:

— Ну, вот и обиделся, вот и раздражился! Спросить нельзя.

Он углубился в работу и завертел ручку арифмометра, прикидывая какие-то цифры на счетах.

Голованов неожиданно для самого себя попросил:

— Милый Башметов, вы бы меня со своим родственничком познакомили.

Лениво повернул голову Башметов и приложил ладошку к уху:

— Что такое? Я что-то плохо слышу вас, милый юноша. С родственником? Таковых не имеется.