Люди и ложи. Русские масоны XX столетия - Нина Берберова

10 ноября 1955 г. Женева».

Она умерла девяноста лет, до последнего дня все еще беспокоясь, что кто-то что-то сделает «не так, как надо», уже не имея сил встать с постели и не понимая, почему она так устает, даже когда не выходит из дому. Но до конца она все повторяла, что с французским масонством у русского ничего общего не было, и что ритуалы все давно были отменены.

А.И. КОНОВАЛОВ

(1875-1948)

С Александром Ивановичем Коноваловым у меня с самого начала нашего знакомства возникли дружеские отношения[103]. О них я писала в моей автобиографии («Курсив мой», с. 361-363). Я позволяла себе задавать ему вопросы о прошлом, что очень редко делала с А.Ф. Керенским, и позже делала с Маклаковым, который часто даже поощрял их. Было это от одиночества? Или от сознания, что он идет к концу своей жизни? Во время немецкой оккупации Парижа я часто виделась с Маклаковым, и об этом рассказ будет ниже. Но с Коноваловым о прошлом говорить было интересно только мне, а он совсем, как мне кажется, не любил возвращаться памятью к 1917 году.

Он был тем «миллионером-промышленником», который строил своим рабочим больницы, и был первым человеком во Временном правительстве, в марте 1917 г., кто заговорил о немедленной разработке закона о стачках и забастовках. Ген. Спиридович (начальник царской охраны и один из косвенных убийц Столыпина) в своих воспоминаниях называет его «членом масонской пятерки», а советский историк Дякин говорит о нем, как о находившемся «на левом фланге прогрессистов».

Жизнь его в эмиграции была очень тяжелой. Отчасти это происходило от полного неумения жить в новой эпохе. Он был, несмотря на его прошлое «левого прогрессиста», полностью человеком прошлого века. В первом составе Временного правительства он с самого начала хотел «коалиции с Исполкомом Петроградского Совета», и уведомил Исполком в первые же дни, что будет образовано министерство труда, которое возглавит представитель Совета. Кн. Львов – в близком будущем пятый член пятерки – и Керенский тоже искали среди членов Исполкома подходящих людей, чтобы составить коалицию. Уже 1-го марта была создана Контактная комиссия Временного правительства с Советом, куда из этого последнего вошли Церетели, Чхеидзе и другие. У Коновалова же на даче под Москвой собирались в декабре 1916 и в январе 1917 гг. «левые прогрессисты», а некоторые, по причине конспирации, у него жили (Старцев. «Русская буржуазия…»). К тому же выводу примыкают и два других сов. историка: «20 ноября 1915 г. было совещание на его, Коновалова, квартире, где Керенский, народный социалист, уже выступал в теснейшей связи с кадетами и прогрессистами. Как в 1915, так и в 1916 гг. собрания были конспиративными. Бывали и социалисты». (Граве. «К истории…»; Черменский. «Четвертая Дума…»).

А.И., как многие люди его поколения (т.е. рожденные в 1860-1880), не только старели рано, но и подчеркивали это старение каким-то одервенением, не только физическим, но и умственным: он выглядел в 60 лет на 70 и, кажется, получал удовольствие от своей собственной неподвижности, от того, что на чью-нибудь шутку смеялся не сразу, а минуты через три после того, как она была сказана, и на вопрос отвечал всегда после долгой паузы.

У меня сохранилось несколько писем от него, и я приведу здесь одно из самых любопытных. 14 июня 1940 г. немцами был взят Париж, и помещение редакции «Последних новостей», где он был председателем правления, было разгромлено[104]. А.И. с женой, Анной Фердинандовной, были на юго-западе Франции, но не в «свободной зоне», куда добежать не успели. Как очень многие, они бежали в последнюю минуту, и когда немцы, овладев юго-западом Франции, были остановлены перемирием, он оказался в оккупированной зоне.

Он написал мне 20 июля, я получила его письмо не по почте, а с оказией. В этом письме отразился его «каменный оптимизм», мрачный, отзывавшийся отчаянием и растерянностью, оптимизм, которому он, вероятно, научился в эмиграции: денежные трудности, болезни, увечье при автомобильном несчастном случае, больница, семейные трудности, газетные трудности и разбитое в черепки прошлое. «А все-таки живем», говорил он иногда, медленно, без мимики и без улыбки. В письме его были иллюзии, которые мне тогда показались совершенно эфемерными. Письмо печатается по новому правописанию, оно написано по старому.

20 июля 1940.

Дорогая Нина Николаевна!

Рад был читать Ваши строки. Спасибо, что вспомнили обо мне. Радуюсь, что Вы оба здоровы и что мудро приняли решение оставаться на месте и лично оберегать Ваше угодье.

Что писать и с чего начинать?

Несколько слов про себя лично. Мы все – я, жена и (неразборчиво) здоровы. Это, как Вы видите, уже нечто. Про муки, мытарства путешествия и странствования не пишу. Их перетерпели сотни тысяч, а даже может быть и миллионы людей, отголоски страданий которых до Вас, конечно, доходят. В сравнении со многими, многими отделались еще хорошо – упорство, сила воли, находчивость и привычка организованно действовать оказали свое действие и воздействие. Придет время, все же увидимся, надеюсь – все расскажу.

Отвечаю прежде всего на поставленные мне Ваши вопросы. М.А Алданов (с которым я не переписывался) проживал некоторое время в По. Недавно он уехал из По в направлении Лазурного берега, заехав по дороге в Монпелье, где проживают Волков и Могилевский. Адреса его не знаю. Если черкнете Н.П. Вакару (58 улица Эмиль Гарэ. По. Нижние Пиринеи) вероятно, последний, ко времени получения Вашего письма, адрес М.А уже будет знать.

Об АФ. К(еренском) я справлялся у многих. Мне сообщают, что около 14-15 июня его видели около испанской границы, нервно метавшегося в разные стороны в заботах как-либо и куда-либо выбраться[105]. Супруга будто бы была в очень растрепанных чувствах и рыдала. Уехал ли он? и если уехал, то куда? – друзья его не знают. Я лично склонен думать, что в последний момент ему удалось скорее уехать в Англию, чем в Америку, как некоторые о том предполагают. Если ему удалось уехать в Америку, то об этом я буду знать, т. к. запросил об этом Б.А Бахметева, моего друга в Нью-Йорке.

В Биарицце людей «нашей породы» нет никого. Я установил (неразб.) связь с Виши, По и Монпелье – расположенные в зоне неоккупированной, тогда как сам в Биарицце нахожусь «под башмаком»: крепчайшая письменная связь создалась с Н.П. Вакаром, действуя сообща мы связались с П.Н. Милюковым, Волковым и Демидовым, и многими другими. Хотя не все привычны и любят организованные действия и есть изъяны (не говоря уже о почтовых невзгодах), все же связь «главнейших» налаживается; таким образом удастся познавать мысли каждого, особенно в вопросах, которые должны стать на очередь в отношении возможности или невозможности возобновления газеты «П(оследние) Н(овости)»[106]. Но все же эти письменные сношения не достигают цели, как мне бы хотелось. В последние дни я поднял вопрос о том, что настало время куда-то главарям съехаться и обсудить животрепещущий вопрос за общим столом. Где удастся съехаться, и когда – ничего пока еще сказать не могу. Задача не так-то легка – по соображениям передвижения и прикрепления «иностранцев» в местах, где они осели. Все это надо преодолеть. А свидеться – необходимо. Понимание всего происшедшего, выводы на будущее, равно и перспективы – у всех различествуют. Я вместе с Вакаром и Алдановым, принадлежу к числу тех, которые очень мрачно смотрят на вопрос о возможности возобновления издания газеты в условиях мало-мальски приемлемых и достойных, полагая, что со временем даже компромисс найти трудно. П.Н. М(илюков) ищет этого компромисса, но пока не вижу, что он его найдет – каждый день и час только еще более разочаровывают, и в путанице представлений на будущее ничего хорошего предрешить совершенно невозможно. Мои предложения, к которым сначала присоединились Вакар и Алданов, весьма радикальны. Мои шоры с самого начала событий были направлены на Соединенные Штаты Америки. Только там может раздаться свободное русское слово. Конечно, я не утопист, считаю себя реальным политиком. Вижу невероятные препоны и трудности возможного осуществления подобной задачи, и потому не предлагаю какого-либо плана о перенесении издания в Америку в данный момент или ближайшее будущее. Я предлагаю искать компромисса по изданию газеты во Франции и сделать все возможное в этом направлении.

Тем временем однако направить в Америку миссию из 2-х лиц, задача коих была бы исследовать в Нью-Йорке вопрос о нахождении средств потребных, и всяких возможностей перенести издание в Нью-Йорк. Быть может, эта мысль абсолютно неосуществима, а может быть и «за», при известных условиях. Мудрить и гадать об этом, сидя в Париже, Виши, или Монпелье – невозможно. Толковые люди «посланцы» должны всесторонне изучить этот вопрос на месте, в самой Америке.