Люди и ложи. Русские масоны XX столетия - Нина Берберова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Д.С. НАВАШИН
(1889-1937)
4 апреля 1909 г. Брюсов писал Андрею Белому:
Дорогой Борис Николаевич!
Позвольте рекомендовать вам Дмитрия Сергеевича Навашина, молодого поэта, который читал мне свои очень интересные стихи и сказки. Надеюсь на ваше к нему внимание.
Ваш всегда Валерий Брюсов.
В томе 92 «Литературного наследства» дается следующее примечание к этому письму:
Дмитрий Сергеевич Навашин – поэт, студент-юрист Киевского университета, сын профессора ботаники, позднее академика С.Г. Навашина; к Брюсову обратился с рекомендательным письмом Ф.Ф. Зелинского от 5 марта 1909 г. 6 апреля 1909 г. Навашин писал Белому: «Несколько дней тому назад я имел честь и удовольствие беседовать с Валерием Яковлевичем Брюсовым. Подводя итоги нашего разговора, Валерий Яковлевич предложил познакомить меня с вами, на что я отозвался живейшей благодарностью и, насколько помню, в тот же день оставил у вас его письмо. Ежели вы ничего не имеете против подобной встречи, не откажите в любезности сообщить мне, в какой день и час я мог бы застать вас дома…» Брюсов опубликовал стихи Навашина и его рассказ «Морской разбойник» в «Северных цветах» в 1911 г. Белый сдержанно отозвался об этих произведениях: «…единственное их достоинство – та юная свежесть, которая присуща и многим другим начинающим, не попавшим однако на страницы «Северных цветов».
(«Русская мысль», 1911, кн. 10, с. 25).Перед первой мировой войной Навашин был известен узкому кругу московских литераторов, как поэт. Он бывал в Литературно-художественном кружке, где иногда читал свои стихи. Затем несколько лет о нем ничего не было известно, а в середине 1920-х гг. он оказался в Париже на должности помощника директора новооткрытого советского банка на авеню де л'Опера, через который шла теперь франко-советская торговля. В начале 1930-х гг. Навашин уже был директором этого банка и крупным советским экономистом. Среди его ближайших друзей были не только видные французские дельцы, банкиры, масоны Великого Востока, но и министры и сенаторы, как например де Монзи, благодаря которому он вошел во французское масонство. Он выпустил две книги по-французски по экономическим вопросам, печатал во французских журналах статьи. Затем прошел слух, что его вызывают в Москву. Но он туда не поехал. В это время у него уже хранились международные фонды троцкистов.
Навашин жил в особняке по адресу 28 ул. Микельанж, около Булонского леса. В год этот особняк стоил ему около 20 тысяч франков. У него была жена и дочь, две секретарши и трое слуг. В 1931-32 г. в Париже заговорили, что он ушел из банка и отказался ехать на родину. Но материальное положение его от этого, видимо, не изменилось. Он по-прежнему бывал на приемах у французских государственных деятелей, принимал их у себя, держал двух секретарш и по утрам ходил гулять в Булонский лес с двумя породистыми собаками.
25 января 1935 г. Навашин был заколот насмерть на утренней прогулке. Свидетель, видевший сцену убийства издали, дал знать в полицию. Когда явились полицейские, собаки громко выли. Навашин лежал ничком в луже крови, заколотый в спину длинным острым четырехгранным стилетом. На траве лежали очки в роговой оправе. Навашин очков не носил.
Допрошены были десятки людей, начиная с жены и дочери (учившейся в балетной школе), и кончая министром де Монзи, дававшим показания при закрытых дверях. Был даже привезен для дачи показаний недавний перебежчик или, как тогда говорили, «невозвращенец», большевик Крюков-Ангарский, порвавший с Москвой в 1930 г. и живший под другой фамилией. По его мнению Навашин «и порвал, и не порвал» с Москвой и, может быть, только делал вид, что протестует против подготовки московских процессов. На одном из них были приговорены три его друга и сотрудника: Пятаков, Сокольников и Серебряков[96].
Следствие, предпринятое Сюрте Женераль[97], не дало никаких результатов. Убийца, молодой блондин в спортивном пальто, которого издали видел единственный свидетель – вышедший на утреннюю прогулку француз – так никогда и не был найден. Несмотря на тщательную проверку банковского счета и записных книжек Навашина, ни один след не привел к аресту убийцы. Дело было закрыто.
За 50 лет, прошедших с того времени, никаких новых данных по нему никогда не было обнаружено.
Что касается масонской судьбы Навашина, то приехав в Париж, он вернулся на краткое время в «Астрею», в которой состоял в России в 1916-1917 гг., но очень быстро «уснул» и перешел во французскую ложу. На похоронах Навашина присутствовал Досточтимый и Премудрый Мастер г. Дуаньон и другие братья. (БИБ, ПА, Ле Тан и др. франц. газеты, январь-март 1937).
Е.Д. КУСКОВА
(1869-1958)
Кускова и ее муж, С.Н. Прокопович, принадлежали к пражской эмиграции и во время войны переехали в Женеву. Мне известны 40 ее писем к Керенскому 1945-1958 гг. — около 180 страниц, ее письма к Маклакову, Николаевскому, Вольскому, Л.О. Дан и др. Она пишет о прошлом (десятые годы), и о настоящем, и их такое множество, что видимо она писала не менее восьми-десяти писем ежедневно. Она пишет о революции, о политике Сталина, о сегодняшнем дне и новых эмигрантах, «перемещенных лицах», пленных и беженцах, и ушедших из России с немецкой армией (она считала, что необходимо отправить их, хотя бы и насильно, обратно, т. к. Сталин их, конечно, простит). Она пишет иногда умно, иногда зло, иногда заведомо неправду, часто совершенные нелепости, путает, сплетничает, дает непрошеные советы, а иногда – важную информацию, и несмотря на все это, нельзя отрицать того факта, что письма ее интересны. Она остается одна после смерти Прокоповича, не понимает смерти, собирается вызвать его дух. Деньги на жизнь ей посылает Бахметевский фонд из США, она больна, ноги отказываются ей служить, она слепнет и, тем не менее, продолжает писать письма (и свою автобиографию – дальше детства она идти не решается – очень выходит «интимно»). Каждое письмо не менее четырех страниц, а иногда и больше.
Обо всем она имеет мнение: о «платформе» новой волны эмигрантов (где она? ее нет!), о статьях Г.П. Федотова, о хождении Маклакова к советскому послу, о том, что Ходасевич «оплевал» Горького после того, как Горький «помог ему выехать из России» и о том, что «только Бог помог Ниночке (!) Берберовой избежать сотрудничества в «Парижском вестнике»[98].
Ее навещают: Ступницкий – редактор советской газеты в Париже; Вырубов, живущий в Швейцарии, 33°; Вишняк, бывший редактор «Современных записок». Она волнуется, что эмигрантская газета, которую собираются издавать в Париже (первый слух о «Русской мысли») будет «не то, что надо». Ее беспокоит, что Вельмин (см. Биографический словарь) «слишком много болтает о нашей О.» (Организации, т.е. масонстве), что АЛ. Толстая находится «под дурным влиянием». Все это пересыпано воспоминаниями о кн. Львове, о каких-то забытых народниках, которых она встречала в детстве, суждениями о Бенеше («предатель»), о новом эмигранте Михаиле Корякове («несимпатичный»), о римском папе и проф. Степуне.
Когда Керенский пишет ей, что собирается писать книгу о 1917 г., она дает ему советы: что надо для этого прочесть, с кем поговорить, а главное – она беспокоится, будут ли это мемуары, или это будет исповедь, и он «обо всем» скажет, и во всем признается. Она подробно описывает свою и Прокоповича роль в Февральской революции, словно боится, что он о них забудет, спрашивает Керенского, как он сможет все это сделать один: «один вы не справитесь!»
В это время, в 1956 г., до Керенского доходят слухи, что кто-то из «Социалистического вестника» собирается написать о роли масонства в эпоху Временного правительства (предположительно – Аронсон), и он решает сам кое-что об этом сказать. Сначала Кускова пугается такого решения: «Ваша версия, как Вы сами вероятно чувствуете, убийственна для престижа Врем, правительства и ее пока лучше не муссировать, как бы правдива она ни была, и как бы преступно ни было поведение Малянтовича (министр Врем, прав., пошедший работать к большевикам – Н.Б.), а вместе с ним и всего Врем, правительства»[99].
Через два года (1958) Керенский, видимо, еще не принял решения, сколько и что именно он откроет из прошлого Временного правительства. На его сомнения Кускова отвечает:
«На Ваш вопрос отвечаю утвердительно: да, надо. Ведь все равно болтовня идет, не лучше ли дать аутентичную запись нашего прошлого? Могу только пожелать Вам успеха и в памяти, и в исполнении. Не совсем понимаю, о каком дневнике Вы пишете. У кого он взят, и кто его вел?»
С этого времени начинается перемена в словаре, которым Кускова до сих пор пользовалась: вместо слова «масонство» она пишет «Союз Освобождения» – эта конспирация делается для полных невежд: Союз Освобождения прекратил существование в 1905 г. Сама Кускова в письме от 7 июня 1958 г. писала: «Весь 1905 г. был занят еще «Освобождением». Сама я узнала о друзьях (!) лишь в 1906 г.» Масонство в России возникло в 1906 г., и Керенский прекрасно понимал о чем идет речь, когда Кускова ему писала о «разглашении тайн 1906-1917 С. О.», а иногда и просто «Союза», или даже «О» – что, конечно, могло означать и просто «Организацию». Другой способ засекречивания также был рассчитан на невежд: она называла имя человека, хорошо известного Керенскому, и добавляла: «он конечно, как Вы знаете, не масон». Керенский в 1956-1958 г. все не мог принять решения, и Кускова опять пишет ему:
