Колония - Андрей Ливадный

Пытаться угадать, в каком направлении двигалась техническая мысль исчезнувшей тридцать миллионов лет назад цивилизации, было как минимум самонадеянно, он ровным счетом ничего не знал о технологиях марсиан…

Мысли роились в голове, причудливо переключаясь с одной проблемы на другую, и главная, самая значимая из них, прошла в общем потоке ощущений не так болезненно, как можно было бы ожидать…

Посмотрев на деформированную переборку, Иннокентий Осипович подумал, что теперь он замурован в этом зале с обеих сторон.

За спасшей его преградой лежал пятидесятиметровый отрезок заваленного каменными обломками коридора, это он знал наверняка, и его голова машинально повернулась, освещая ту часть зала, где имелся второй проход, вскрывать который еще полчаса назад казалось ему неоправданной поспешностью.

Теперь все изменилось, хотя мог ли он всерьез рассчитывать, что за древней дверью, зажатой покосившейся металлической коробкой, его ждет спасение?

Маловероятно, учитывая, что древний комплекс уходил в глубь скального массива.

Впрочем, надежда всегда умирает последней, а сидеть на полу в бездействии Багиров не собирался.

Неизвестный режиссер разыгравшейся в горном ущелье драмы отчетливо представлял, с кем имеет дело и какие последствия будут иметь произошедшие события.

Все, что могло показаться диким, непонятным, а порой попросту необъяснимым с точки зрения стороннего наблюдателя, легко находило обоснование здесь, непосредственно в зоне освоения концерна «Новая Азия».

История не терпит революций…

Неизвестно, кому принадлежало авторство данной фразы, политику, философу или просто мудрому человеку, вкусившему в своей жизни тяготы радикальных перемен, но в ней, несмотря на кажущуюся неточность, заключен глубокий смысл.

История, конечно, терпит все. Она — лишь наша память о былом, возведенная в ранг гуманитарной дисциплины, а революционные потрясения пагубны для самих людей.

Однако есть одна форма стремительных преобразований, которую принято причислять к термину «прогресс». Это революция научно-техническая, не имеющая на первый взгляд ничего общего с политическими процессами.

На самом деле это не так. Новейшие достижения науки и техники являлись движущей силой многих войн, причиной взлетов и падений отдельных государств; на фоне стремительного прогресса современных технологий постоянно росла пропасть между отдельными народами, и в ходе этого сложного, многогранного процесса человечество, не заметив того, перешагнуло главный закон эволюционного развития, когда сильнейший уже не получал преимущественного права на выживание, а всего лишь лидировал в той или иной области…

К середине двадцать первого века стремительный прорыв в сфере высоких технологий полностью нивелировал человечество. Мы гордимся успехами демократии, победой разума над инстинктами, порой не замечая, что некоторые индивиды попросту не воспринимают прогресс. Есть категория людей, пользующихся плодами научно-технической революции, в то время как их души все еще пребывают во мраке средневековья, — свет истинных знаний и обилие ультрасовременной техники попросту не в силах рассеять мглу их морального невежества.

Келли был прав, когда думал, что Марс, будто зеркало, отразил наиболее крайние, контрастные черты развивающейся метрополии.

С одной стороны лежал сектор «Фон Брауна» — образчик корпоративного мышления, где большинство личностей служили общим идолам: деньгам и карьере, обеспечивая рай для горстки избранных.

Небольшое пятно американских территорий казалось символом заката некоторых государств — тут было тихо, чисто… и почти безлюдно. Россия на протяжении всей колониальной программы не вступала в территориальную гонку, но осуществляла неизменно более качественные преобразования марсианских пространств, стремясь придать им не только эстетику рукотворных ландшафтов, но в первую очередь создать самодостаточные биосферные комплексы, требующие серьезных усилий, вдумчивого подхода… потому что именно они могли в ближайшем будущем коренным образом изменить облик колонии.

Что же видел взгляд, переместившись к территориям новоазиатского концерна?

Здесь все разительно менялось, несмотря на кажущуюся схожесть инфраструктур. Действительно, те же тщательно спланированные дороги, города, поселки, но между ними лежала фактически мертвая земля, лишь кое-где испятнанная островками чахлой растительности, чьи семена занес сюда ветер.

На ограниченной территории концерна проживало больше людей, чем в остальных секторах вместе взятых. Рядом с городами и промышленными центрами ютились небольшие деревушки. Отвалы вулканической почвы, из которой подвижные рудодобывающие комплексы уже высосали все сколь-либо ценное, высились коническими горами, создавая ощущение, что тут хозяйничает какой-то мифический демон…

Образчики высочайших технологий, соседствующие с убогими поселениями, вызывали чувство стойкого недоумения — зачем эти люди прилетели в колонию? Разгадка была проста — им казалось, что тут существует рай. Они, как и клиенты «Фон Брауна», отдавали все, чтобы попасть на Марс, но, в отличие от корпоративного сектора, здесь никто не предоставлял поселенцам шикарных усадеб и человекоподобной прислуги. По большому счету перевозчикам, работающим на концерн, было все равно, что станет с пассажирами межпланетных рейсов, и поэтому сектор неудержимо полнился. Здесь появилась масса неустроенных, ненужных людей, чья жизнь ценилась дешевле, чем сложный сервомотор человекоподобной машины…

…Майлер не ошибался, когда полагал, что глава семьи Ляо, Цинь Хуань, чувствовал себя на Марсе вполне комфортно.

Конечно, он понимал, как сильно отличается подконтрольный ему сектор от остальных, освоенных людьми колониальных территорий, но властность, упрямство и ложное чувство собственной непогрешимости не позволяли ему обращать внимание на мелочи, тем более что из столицы сектора не было видно окружающего ее убожества.

Здесь, в резиденции семьи Ляо, росли деревья и изобиловали кибермеханизмы, город без названия выглядел, как сложный и совершенно неэстетичный синтез вычурных зданий и высокотехнологичных, приносящих баснословные прибыли производств.

Цинь родился на Земле, в шикарном дворце, и, как следствие, с детства впитал привычку к неограниченной власти. Двадцатипятилетним он принял на себя командование силами концерна в поясе астероидов и после поражения бежал в колонию.

Налет цивилизованности этого человека исчезал сразу, стоило лишь углубиться в его мысли. Он инстинктивно презирал все окружающее, не делая разницы между машинами и людьми, из которых по его приказу формировались рабочие и военные подразделения — одни тайно, другие явно, в зависимости от конкретной обстановки и конечных целей, знать которые мог лишь он сам.