Мадонна миндаля - Марина Фьорато

От удара у Бернардино перехватило дыхание, но, как ни странно, он был жив, с хрустом приземлившись на ветви какого-то дерева, оказавшего ему дружескую поддержку и прервавшего его смертельный полет. Бернардино сполз на землю, но подняться на ноги не смог. И тут неожиданно получил помощь: рядом возник чей-то темный силуэт, человек внимательно вгляделся ему в лицо и протянул руку. Бернардино, не раздумывая, за нее ухватился, и незнакомец, рывком поставив его на ноги, свистящим шепотом грубовато спросил:

— Идти-то можешь?

— Думаю, да.

— А бежать?

— Возможно.

— Тогда побежали. Следуй за мной.

И Бернардино, с огромным трудом преодолевая боль, бросился бежать следом за этим незнакомцем, более всего походившим на медведя, по узким городским улочкам и еще более узким переулкам. Мышцы у него, казалось, вот-вот лопнут от напряжения, грудную клетку при каждом движении точно пронзали клинком. Хлопья снега, касаясь его лица, в кровь изодранного ветвями дерева, жалили, точно злые насекомые, а во рту и в носу все еще чувствовался вкус и запах крови, которую заставил пролиться непереносимый звон церковных колоколов. Возможно, он бежал прямо в распахнутую ловушку, но сейчас это ему было безразлично — все, что угодно, лишь бы не угодить в руки головорезов безжалостного кардинала.

Вскоре они остановились перед какой-то дверью. Его провожатый постучался и, обернувшись к Бернардино, кивком предложил ему войти внутрь. Что-то смутно знакомое мелькнуло в памяти Бернардино. Он вспомнил, как однажды точно так же стоял возле чьей-то чужой двери, пытаясь помочь одному маленькому мальчику, которого только что спас от преследователей. Эта мысль заставила Бернардино схватить своего спасителя, который уже собирался исчезнуть в ночи, за руку, и тот обернулся. Из-под низко надвинутого капюшона блеснули его странные, серебристо-серые глаза.

— Где мы? — невнятно спросил Бернардино, так как рот у него был по-прежнему полон крови.

— Возле дома одного священника. Он ведь, кажется, твой друг?

— Почему ты это делаешь?

— Потому что раз ты помог мне и моим людям, то и мы тебе тоже поможем.

Произнеся эти загадочные слова, спаситель исчез. Дверь отворилась, и несчастный художник упал, споткнувшись о порог, прямо на руки домоправительницы отца Ансельмо. Эта добрая женщина тут же принялась по-матерински кудахтать над ним. Она хорошо знала Бернардино, ведь ее хозяин так подружился с ним в последнее время, но отвечать на вопросы, сыпавшиеся у нее изо рта, Бернардино был не в состоянии, так сильно кружилась у него голова. К тому же ему казалось, что после падения он немного не в своем уме, ибо видел — и мог бы в этом поклясться! — что рука, рывком поставившая его на ноги в церковном саду, была из чистого золота.

ГЛАВА 22

АЛЕССАНДРО БЕНТИВОЛЬО И МОНАСТЫРЬ В МИЛАНЕ

Бернардино бесцельно слонялся по богатому, превосходно убранному дому, развлекаясь тем, что рассматривал разные предметы и ставил их на место. Теперь, когда у него хватало времени, чтобы подумать о чем-то еще кроме своей утраченной любви, его мучил вопрос: откуда у Ансельмо, всегда казавшегося ему таким скромным и благочестивым, такой богатый дом со множеством слуг и роскошной обстановкой? Бернардино успел уже довольно хорошо познакомиться с этим домом, потому что показываться на улице ему было все еще опасно. Ансельмо сказал, что люди кардинала по-прежнему его ищут, ибо кардинал не такой человек, чтобы забыть проявленное к нему неуважение, и гнев его еще не улегся, черный, мстительный гнев.

Прошло уже три дня с тех пор, как Бернардино чудом спасся, бросившись с колокольни, его телесные раны почти зажили, но раны сердечные продолжали болеть. Особенно когда он узнал, что Симонетта ди Саронно сама отправила себя в ссылку — наглухо заперлась в своем доме и не выходит оттуда, точно девушка из сказки, предназначенная в дар свирепому дракону.

Он не стал писать ей, потому что вывихнул правую кисть, да и с орфографией он был не в ладу, зато, приложив все свое умение, сделал для нее рисунок на кусочке мягкой, тщательно выделанной кожи ягненка. Бернардино рисовал сосредоточенно и вдохновенно, ибо никогда еще рисунок не имел для него столь большого значения. В качестве эмиссара он отправил к Симонетте Ансельмо, и священник в своем неистощимом добросердечии согласился передать подарок, хотя вся эта история ему очень не нравилась. И лишь когда Луини поклялся ему, что свидание с Симонеттой, невольным свидетелем которого стал Грегорио, было совершенно невинным — они впервые обняли друг друга в порыве самой что ни на есть истинной любви, — Ансельмо все-таки взял рисунок и отправился на виллу Кастелло. Бернардино с нетерпением ждал его возвращения и, едва священник вновь переступил порог, мигом оказался перед ним.

— Ты с ней встретился?

— Да.

— И что?

— Она больше не желает тебя видеть, — покачал головой Ансельмо. — И просит, чтобы ты оставил ее в покое.

— Ты отдал ей рисунок? Она, конечно же, должна была понять!..

— Бернардино. Твою картинку я ей передал, но она сказала, что хотела бы положить всему этому конец. И ты должен уважать ее желание.

— Нет, я должен сам поговорить с ней!

И он пошел к Симонетте. Но единственным вознаграждением ему было то, что он наконец увидел замок, в котором она жила, — огромный, окруженный зубчатыми стенами, почти в точности такой, каким он его себе и представлял. Он сумел также разглядеть своими острыми глазами маленькую фигурку в окне — золотисто-рыжие волосы до плеч, мужской охотничий жилет терракотового цвета… Да, это была она, Симонетта. Она стояла у окна и держала в руках его рисунок. Но, заметив Бернардино, тут же отвернулась, и движение это было наполнено такой тоской, что грудь ему словно насквозь пронзили стрелой, и художник понял — хоть ему и не хотелось себе в этом признаваться, — что же так мучает Симонетту. И он, чтобы не усугублять ее мучений, ушел из Кастелло. Но, вернувшись в дом священника, снова стал думать, как же ему добраться до своей возлюбленной, как заставить ее поговорить с ним. Его душа была так полна гнева, что, возвращаясь в город, он, забыв об опасности, проявил беспечность и шел, почти не таясь. Но город был наводнен шпионами и стражниками кардинала, которые вот уже третий день упорно искали мятежного художника, и его в конце концов кто-то заметил и незамедлительно об этом донес. Во всяком случае, у Бернардино возникло очень четкое, почти безошибочное ощущение, что кольцо вокруг него вот-вот сомкнётся. Впрочем, он вполне благополучно добрался до дома Ансельмо и вызвал верного друга условным знаком с помощью зажженной свечи. Увы, тот сказал именно то, что Бернардино и без того уже понял: