Живущие в подполье - Фернандо Намора

Что означали на самом деле подобные слова, подобные минуты? Правду или ложь? Полноту жизни или начало распада?

Надо этому положить конец. Он позвонит мужу Жасинты: "Я любовник вашей жены". Никакая щепетильность не помешает ему это сделать. Впрочем, он не хотел обвинять Жасинту, он обвинял самого себя. Муж растерянно спросит, сначала с сомнением (если у него еще остались сомнения) - и черная поверхность телефонной трубки помутнеет от его потных пальцев: "И вы сами звоните?" - или еще что-нибудь столь же нелепое, а он спокойно ответит: "Да, я, Васко". Муж молча выслушает его и медленно опустит трубку на рычаг, когда поймет, что ничего нового не услышит. А может быть, не захочет слушать вообще и бросит трубку после первой же фразы. Вполне возможно, что Марио уже давно утвердился в своих подозрениях, но скрывает это от других. Разоблачив себя, Васко тем самым разоблачит его.

Только Мария Кристина все еще мучилась сомнениями. Даже после того дня, проведенного у обрывистого берега, когда над морем нависало покрытое тучами небо, а пустые лодки в бухте залива, отданные на волю яростных волн, напоминали побежденную и разграбленную флотилию. Стакан упал и разбился, и другие услышали только звон стакана, выскользнувшего из пальцев Жасинты и разлетевшегося на куски. Даже Мария Кристина, наверное, не заметила того, что предшествовало этому мгновению. А когда остальные обратили на них внимание ("Боже мой, осколки так опасны", - причитала Сара), все уже было кончено. Васко снова сидел на площадке, очнувшись от наваждения, которое едва не погубило его, но и вернувшись к действительности, он оставался далеким от того, что происходило вокруг. Однако благоразумие подсказывало ему, что надо примкнуть к какому-нибудь кружку, иначе Мария Кристина не замедлит поинтересоваться, почему у него такой отсутствующий вид. Две пары, продолжавшие свою глупую болтовню, помогут ему очнуться. Он сел поближе к ним, поставил стакан на низенький столик, избегая увлажнившихся глаз Жасинты. Мужчина, восхищавшийся раньше спортивным автомобилем, который взбирался по откосу холма, сказал, очевидно имея в виду длинную машину, недавно появившуюся на стоянке:

- Теперь такие машины ценятся меньше.

- Неужели? - разочарованно протянул собеседник.

- Да, гораздо меньше, а жаль. - Последовала унылая пауза, пока вновь не вспыхнула искорка оживления: - Я тебе не говорил, что в следующий раз куплю "феррари" или "ковентри"? Скорость триста километров в час. Не так плохо. Только цену лучше не называть.

Васко заставлял себя слушать. Он нуждался в этом алиби. Площадка и ее обитатели были, как и разбитый стакан, реальностью. Вполне очевидной и безобидной.

Но тут Жасинта как бы в рассеянности потянулась к стакану Васко и допила его с подчеркнутым наслаждением.

Кто это заметил? Он и Мария Кристина. Почти всегда одно и то же привлекало их внимание. Стоило ему перевести взгляд, и глаза Марии Кристины тотчас следовали в ту же сторону. Иногда она заранее угадывала, куда он посмотрит, и опережала его. Поэтому, когда уже дома Мария Кристина сказала ему с упреком: "Вы могли бы вести себя поскромнее", Васко так и не понял, имела ли она в виду сцену на катере, на площадке или вообще ничего определенного не подразумевала. Возможно, удочка была заброшена наугад, вдруг он схватит наживку.

Голуби преодолели страх перед ущельем проспекта, они снова были на противоположной стороне. Васко перестал следить за их дерзким полетом и увидал их снова, когда начал опускать жалюзи. Медленно, осторожно. Чтобы Барбара ни о чем не догадалась.

Так же, как ни о чем не догадывались тюремщики в Ангре. И даже заключенные из соседних корпусов.

Иногда напряженное ожидание чего-то словно разливалось в воздухе, слышался далекий звук, он дрожал, затихал, усиливался, становился отчетливым, предчувствия теснили грудь, пугали запахи, неплотно прикрытая дверь, которая почему-то начинала скрипеть, настороженные взгляды товарищей, которые словно боялись выдать опасную тайну, и вдруг мы замечали, что на склоне горы Бразил земля стала красной, возможно, мы просто не обращали раньше на это внимания и принимали теперь отблеск солнечных лучей за пожар в селении - словом, нами овладевала вдруг тревога, и мы сами не понимали почему.

Итак, за протянутым от стены до стены занавесом мы оборудовали сцену. Поскольку не удалось раздобыть прочной веревки, мы связали брючные ремни шнурками от ботинок и оказавшимися под рукой обрывками шпагата: получился канат, достаточно прочный, чтобы выдержать тяжесть одеял и простынь, отгораживающих сцену от остального помещения. Это была первая из многочисленных трудностей, которые мы преодолели в те волнующие дни, призвав на помощь все свое воображение, изобретательность, смекалку; смонтировать сцену, повесить занавес, поставить декорации, а потом все это разобрать надо было между восемью и десятью часами - и так, чтобы охранники не заметили суматохи и отсутствия на койках одеял и простыней. Когда раздвинули занавес, тусклый свет с потолка словно сковал его ужасом, по камере побежали зловещие тени, всех охватило тревожное предчувствие, которое одинаково могло разрешиться трагедией и радостным облегчением. Лица заключенных стали серьезными. Приоткрыв створку окна, Шико Моура осторожно наблюдал за тем, что происходит во дворе, в камеру проникла вечерняя прохлада, а почему вдруг заскрипели ступеньки?

Сцену мы собирались соорудить следующим образом: во-первых, сдвинуть столы, чтобы получились подмостки, затем по бокам поставить три старые казарменные скамейки, отгородив таким образом их от зрительного зала. Но как обойтись без молотка и гвоздей, Мануэл Бенто, столяр из Торрес Новас? У тебя их не было, вообще не было никаких инструментов, да ты и не стал бы ими пользоваться, чтобы не привлечь внимания тюремщиков. Они тоже прислушивались к скрипу ступенек, к любому шуму, любому подозрительному шороху, боясь побега или мятежа, поэтому они нацеливали в головы заключенных ружья ("Через пять минут с вами будет покончено), поэтому бегали их глаза и были скованы движения. Мы привязали скамейки импровизированным канатом - сцена и в самом деле получилась как настоящая, смастерили занавес, блоки для поднятия декораций, задник, к которому английскими булавками прикрепили разноцветную бумагу, жаль только, краски не светились; самодельные механизмы с каждым днем работали все лучше, конечно, суровые нитки и иголки из коробок для шитья нам очень пригодились, как и ловкие руки Мануэла Бенто; и когда однажды вечером Васко нарисовал на одной из кулис огненно-красные языки пламени, многим почудилось, что от них летят искры, и мы даже забеспокоились, не загорелись ли одеяла от свечи. В глубине сцены висели более темные солдатские одеяла, мы приберегли их для задника, потому что на них были яркие полосы, и Васко расположил их в определенной цветовой гамме. Тряпки, бумажные ленты тоже пошли на декорации: мы сделали ворота с решеткой во всю длину улицы, цех - кто-то уверял даже, будто слышит жужжание приводных ремней; тебе хотелось, Шико Моура, чтобы управляющий был с усами и в цилиндре, не знаю, откуда ты взял, что он должен быть непременно таким, и упорно цеплялся за свою идею, только не ссорься больше по этому поводу с Ренато; в кабинете хозяина фабрики работали вентиляторы, от проникающего в щели ветерка они будто действительно вращались, чемоданы, прикрытые сверху одеялом, и вправду были похожи на письменный стол в сцене заседания административного совета, для декораций цеха Васко нарисовал известкой машины, зубчатые колеса, прочее оборудование, прислушайся, Карлос, не звонит ли внизу звонок, известку соскребли с наружных стен казармы, картонные коробки из-под лекарств тоже пригодились для реквизита, мы работали днем и ночью, под глазами у нас залегли темные круги, наши нервы постоянно были в напряжении, мы пугались даже тишины; не сердись, Шико Моура, на шпильки Ренато, что ты хочешь этим сказать: "Ладно, Ренато остается Ренато, а Шико остается Шико", лучше давайте продолжать работу, оставим насмешки до другого раза, надо готовиться к премьере.

И все эти лихорадочные приготовления велись тайком от товарищей. Никто в крепости не должен был знать, что мы задумали к годовщине Октябрьской революции. Оставалась нерешенной проблема освещения, но мы не желали обходиться без огней рампы и без прожекторов, каждая новая идея была для нас долгожданным вызовом, воскрешением, предвосхищением того, что ожидало нас за стенами тюрьмы, вдали от деревьев на горе Бразил, которые Васко бросится обнимать, едва выйдет из ворот крепости, и только потом вспомнит, что это были сосны. Нурия или Олинда, или обе они, ждали нас. Вечером и утром, когда горел свет, мы занимались электрической проводкой, прислушайся, Карлос, не идет ли кто-нибудь по лестнице, из картона мы вырезали большой круг, использовав коробки от лекарств, давайте притворяться больными, друзья, чтобы собрать нужное количество коробок, в круге прорезали отверстия и заклеили их целлофаном - желтым, лиловым, голубым; такой круг, кажется, вращается во время представлений в варьете - сооружение это было, разумеется, не очень прочным, но могло продержаться, пока идет спектакль.