Предателей казнят без приговора (Сборник) - Сергей Алтынов

– Извините, но… – начала было я, но иностранец перебил меня, и голос его на сей раз звучал уже не столь любезно.

– Я ведь объяснил этой вашей… службе, что мне нужно усыпить животное! Ведь у вас так это называют?

– А что с вашей собакой? – спросила я, вмиг позабыв про продюсера Юзовского.

– Она больна… – дернул толстыми плечами Макс.

– Больна? – переспросила я.

У пса была гладкая, ровная спина, что свидетельствовало о его молодых годах, а нос был влажный и холодный.

– Желудок, – пояснил Макс уже более спокойным голосом. – Послезавтра заканчивается наша виза в России. А в Германию больное животное не пропустят.

– Может быть, его можно подлечить? – Моя рука так и застряла в жесткой собачьей шерсти.

– Может быть… Но виза заканчивается послезавтра. Хотите кофе?

Иностранец даже не смотрел на собаку, сидящую у моих ног. А у пса были такие густые брови, и трудно было разглядеть, что выражали его глаза.

– Не надо… А можно я заберу вашу собаку? Ну в смысле, не буду усыплять? – спросила я.

– Забрать? Вы хотите забрать? – Макс был искренне удивлен. – Зачем?

– Ну… Она мне нравится, – запинаясь, залепетала я. Ну действительно – зачем мне огромная бровастая собака?!

– Не понимаю, – иностранец сжал губы, недоверчиво изучая меня. В его взгляде появилось что-то брезгливое. Видно, он решил, что разговаривает с сумасшедшей. – Что значит забрать? Это дорогая собака! Я платил деньги… А если вы ее отпустите на улицу и бросите?! Это антисанитария, грязь!

Вот оно что! Антисанитария и грязь московских улиц так тревожат иностранного гостя. Да и собака стоит больших денег… Забрать себе? Он ЭТОГО не понимает, поэтому через пару секунд вытолкает меня взашей… А потом подъедет настоящая «ветпомощь»…

– Вы меня неправильно поняли! – как можно спокойней и уверенней проговорила я. – Дело в том, что я представляю приют для домашних животных, оставшихся без хозяев.

– Приют? – переспросил Макс. – Приют… – повторил он. – Это меняет дело, у нас в Германии это также практикуется, но… Это, видимо, дорого?

– Первые пять заказчиков обслуживаются бесплатно, за счет муниципального бюджета…

Я врала так вдохновенно, точно играла самую главную роль в своей жизни.

Уже выйдя на улицу и перейдя на другую сторону, я увидела, как у уже знакомого злосчастного подъезда затормозил маленький белый фургон с синим крестом на боку. «Скорая ветпомощь», как всегда очень вовремя…

Я дала команду псу, и мы поспешно скрылись в переулке. Он оказался на редкость послушным зверем. Как все-таки ему повезло, что эта крашеная длинная девица со студии дала мне неверный адрес господина Юзовского.

Мы с псом неспешно брели вдоль Москвы-реки. Я даже забыла спросить у Макса имя собаки. И про поводок тоже забыла. Так вот теперь и передвигаемся на своих двоих – в метро, в автобус, такси без намордника такую зверюгу все равно не пустят, а скандалить не хочется…

Что мы имеем? Имеем громадного черного терьера… Адрес продюсера Юзовского по-прежнему неизвестен. Продюсер Юзовский… Да ну его к чертям, все равно он, скорее всего, отказался бы работать с Валеркиными композициями… Неожиданно пес навострил свои полувисячие уши и остановился… Нет, этого уже точно не может быть! Песня… Не просто музыка, а песня, та самая песня! Валеркин голос! И собака тоже слышит эту песню, дергает бровастой мордой… А прохожие не слышат! Идут себе взад-вперед… Я сошла с ума?!

– Простите, вы не знаете, откуда эта музыка? – решившись, спрашиваю я у одного из спешащих прохожих, у немолодого дяденьки в ватнике, видимо местного слесаря или рабочего.

– Музыка? – переспрашивает он. – Так это во-он, из подвала, – и кивает вправо.

– А что там, в подвале?

– Не знаю, организация какая-то… Слушайте, девушка! – его взгляд становится каким-то пристальным. – А вы случаем не артистка… – он запинается, а глаза неожиданно теплеют. – Фамилию забыл… Ну в фильме вы снимались… – он снова запинается. – В хорошем фильме, – находит он наконец подходящее определение. – В молодости в кино с женой ходили, хороший фильм был.

Я отрицательно мотаю головой, благодарю доброго дяденьку и направляюсь в указанную им сторону.

Девушка! Это я девушка, и он меня в молодости в кино видел… А фильм так себе был. Херня фильм, скажу по совести.

«Объединение воинов-интернационалистов и участников локальных войн». Так гласила табличка над подвальной дверью. А за ней Валеркин голос… Звоню в звонок, стучу… Песня обрывается на полуслове, и наступает тишина… Никто не открывает. Я еще раз изо всех сил шарахую кулаком по железной двери и тут…

Чья-то сильная широкая ладонь зажимает мне рот. Зажимает так, что перед глазами пляшут черные круги. Меня вталкивают во внезапно распахнувшуюся дверь, и я оказываюсь в темноте на полу… Острая боль в области печени, и темнота над головой.

Меня не бьют – воины, как известно, не бьют женщин. Они их убивают. Так, как меня сейчас. Я различаю сильные гибкие фигуры – один наносит удары, другой стоит рядом. Я пытаюсь разлепить губы и что-то произнести, но получается лишь тяжкий хрип.

– Ну что, сука, достаточно? – слышу я злой голос над самым ухом.

Я поспешно киваю. И, кажется, теряю сознание.

– А ты уверен, что это она? – слышу я сквозь черно-розовую пелену.

– Она, точно… – уверенно произносит злой голос. – Да ты смотри, у нее и паспорт прибалтийский со львом… Ксиву и то не изготовили. Вон читай, Расма Людвиговна… Фамилию хер выговоришь… Пятерых из моего отделения положила. Очнулись, госпожа? – Это уже мне. – Здесь, как видите, место для вашего биатлона не очень удобное…

Что он сказал… Биатлон – это такая игра вроде лапты, нет – это когда на лыжах и с ружьем… При чем здесь биатлон? Кажется, я застонала, а из глаз покатились предательские горькие слезы. Мне больно и страшно…

– Смотри, плачет, тварь, – усмехается злой. Я успеваю его рассмотреть – это мальчишка лет двадцати, годящийся мне в сыновья. У него приятное и совсем не злое лицо.

– Слышьте, вы… – подает голос второй. – Что вы здесь делали?

– Пусть расскажет, куда наших выцеливала… Смешно, наверное, было, да… А сейчас не смешно?

– Что вы здесь делали? – гнет свое второй. У него лицо менее приятное, точно выложенное из битого кирпича.

Я пытаюсь что-то произнести, но сбиваюсь на хрип и кашель. Мне страшно и больно…

– Собака твоя? – спрашивает первый, я, наконец, вспоминаю про пса, пытаюсь поднять голову и ищу глазами бровастого бедолагу.

Боже мой, спасенный мною пес как ни в чем не бывало лежит в ногах у третьего, самого старшего, такого же седого, как Валерка. Старший чешет пса за ухом, и тот виляет коротким, пушистым хвостом. Он, наверное, в силу своей юности думает, что это игра такая. Ребята-то вон какие хорошие, добрые, красивые… И тетя, что забрала его у прежнего хозяина, добрая и хорошая. Разве они могут друг друга обидеть?! Нет, это в собачьей голове никак не укладывалось.

– Твоя собака? Отвечай, бля?

А вдруг они убьют собаку, если узнают, что она моя? Моя, значит, вражеская… Поэтому и убьют. Я изо всех сил трясу головой…

Вода… Я чувствую запах речной воды, запах камыша. Меня швырнули лицом в песок, я отплевываюсь и с трудом переворачиваюсь на спину… Биатлон, собака, река… Бля-дура… Руки связаны, ноги болят. Трое моих пленителей стоят над обрывом, метрах в десяти от меня, о чем-то негромко беседуют. Пес рядом с ними. Видимо, решается моя судьба…

Собака подбегает ко мне, лижет лицо…

– Расма!

Это голос Инги. Я поворачиваю голову и вижу старшую сестру. Она совсем рядом, и в руках у нее такая привычная для Инги укороченная спортивная винтовка. Она хорошо пристреляна хозяйкой и ни разу ее не подводила.

– Сейчас, Расма, сейчас… – Инга опускается на одно колено, а вторым подпирает локоть. Короткое дуло винтовки смотрит в сторону трех моих пленителей. Те же стоят спиной и ни о чем не подозревают…

И первым упадет лицом в песок злой пацан, годящийся мне в сыновья… А потом остальные – винтовка пристреляна на совесть, а спасая меня, Инга не промахнется.

– Нет, Инга, – шепчу я из последних сил.

Сестра еще несколько секунд сидит в боевой позе, затем устало опускает винтовку и некоторое время молча смотрит на меня.

– Какая же ты дура, – произносит, наконец, она. – Морду вон тебе всю разбили, а ты… Они тебя за одну твою национальность разорвут… Ладно, – машет рукой она, – смотри, любуйся! Эй, мужики! – кричит Инга ребятам.

Они оборачиваются, точно по команде, и тут же молча рассредотачиваются, образуя этакий боевой треугольник. И у каждого в руках по боевому автомату. Инга отскакивает в сторону и вскидывает винтовку…

Каким-то нечеловеческим усилием я рву веревки, сковывающие мои руки, и встаю между сестрой и тремя бойцами…

– Давай улетим?

Кто сказал это?! Один из бойцов? Нет. Тогда кто?