Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике - Хуэй Юк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопрос о памяти и вправду связан с третичными ретенциями, такими как памятники, музеи и архивы: последние становятся симптомами технологического бессознательного, потому что, с одной стороны, это технологическое бессознательное ускоряет разрушение и исчезновение традиционной жизни, но, с другой стороны, также способствует желанию сохранить то, что исчезает. И здесь кроется противоречие, ведь такая мемориализация имеет тенденцию выступать в качестве утешения в глубокой меланхолии, вызванной этим процессом, без осознания того, что ответственность за него несет технологическое бессознательное. Модерн, полностью подчиненный воле последнего, видит лишь свое предназначение (развитие, торговлю и так далее) и редко замечает то, что бессознательно ведет его к столь иллюзорной цели. Поэтому иногда кажется, будто модерн и память противостоят друг другу, но в иных случаях они предстают дополняющими друг друга. Сила модерна в том, что он устраняет препятствия и бросает отстающих, и критика модернизации часто сосредотачивается на ее неуважении к истории и традициям. Тем не менее дискурс коллективной памяти также является всецело модерным – [как] компенсация за то, что разрушено, поскольку в свете угрозы разрушения он становится памятью, а не просто предметом повседневности, представляющим интерес разве что для историков[430]. Хайдеггер критически относится к этой мемориализации, ведь она объективируется таким образом, что имеет тенденцию отчуждать собственное понимание историчности Dasein. Объективированная история, или то, что Хайдеггер именует «историзмом» (Historismus), имеет свой исток не в Dasein, а скорее в стремлении объективировать мировую историю, в которой Dasein становится, таким образом, уже не историческим сущим, а скорее одним из множества объектов, увлекаемых историей, которая определяется внешними по отношению к ней событиями. В «Черных тетрадях» Хайдеггер делает эту оппозицию еще более явной:
Историография: техника «истории».
Техника: историография «природы»[431].
Можно понять заявление «техника есть историография природы» как утверждение, что техника, отождествляемая с историей метафизики, лежит в основе процесса объективации природы; точно так же «историография» [Historie] становится метафизической и скрывает историю [Geschichte]. Эта оппозиция снова обсуждается в «Черных тетрадях», когда Хайдеггер пишет:
Предположительно историк понимает «историю» [Geschichte] как «историографию» [Historie], впоследствии она действительно такова, как он описывает гипотетически. Историография есть всего лишь форма техники в сущностном смысле. <…> Только когда власть историографии будет сломлена, история вновь обретет свое пространство. Тогда будет судьба и открытость для подобающего [Schickliche][432].
Но это напряжение между историографией (Historie) и историчностью (Geschichtlichkeit), установленное Хайдеггером, можно устранить, лишь когда, как у Стиглера, утверждается, что последнее не может обойтись без первого; что также подразумевает, что подлинность Dasein всегда в некотором смысле неподлинна – лишена какой-либо абсолютности или определенности. Модерн заканчивается, а историчность (хотя и в ином смысле, чем у Хайдеггера) достигается только тогда, когда вопрос о памяти становится прозрачным, то есть технологическое бессознательное переводится в память – память, чьи значение и влияние необходимо осознать.
Таким образом, о конце модерна говорит не только признание, что человек больше не является хозяином мира или что мир ускользает от нас. Это нам известно с самого начала человечества: боги возвышались над нами, вне зависимости от того, были ли они богами Олимпа, Египта или Синайского полуострова; с самого начала нам было известно, что представление о человеке как хозяине мира – всего лишь иллюзия; но когда эта иллюзия подпитывается технологическим бессознательным, она начинает структурировать саму реальность. Конец модерна есть переосмысление этой иллюзии; признание того, что техника обусловливает гоминизацию не только в ее истории, но и в ее историчности. Стало быть, конец модерна состоит не только в провозглашении этого конца, но и в переформулировании истории западной метафизики, как в ницшевской «Весёлой науке», где безумец, непрестанно крича на рынке, ищет утраченного бога[433]. Трансцендентность Бога должна быть заменена либо философией имманентности, либо другой трансцендентностью – трансцендентностью бытия[434] и Dasein[435]. Стиглер перенимает метод Деррида, чтобы реконструировать историю техники в онто-эпистемологическом ключе. Это, несомненно, амбициозный проект: Стиглер хочет перечитать историю философии через призму техники и, соответственно, сделать технику первым вопросом философии. В его переформулировке мифологии Прометея огонь конституирует исток человека как технического сущего. Напомним, что Зевс повелел Прометею распределить навыки среди всех живых существ, включая людей и животных. Эпиметей, брат титана, предложил ему взять эту задачу на себя. Но Эпиметей – чье имя по-гречески означает «оглядывающийся назад», – забыл передать людям хоть какие-то умения, и поэтому Прометею пришлось украсть огонь у бога Гефеста. В наказание от Зевса Прометей был прикован цепью к скале, тогда как Aetos Kaukasios («кавказский орел») ежедневно прилетал клевать Прометееву печень после того, как за ночь та вырастала. Человек без огня – то есть без техники – был бы беспомощным животным. Его истоком является недосмотр; поэтому Стиглер предлагает мыслить этот недосмотр как необходимость («défaut qu’il faut»). В русле стиглеровской реинтерпретации миф о Прометее и Эпиметее играет центральную роль в классической греческой мысли и составляет бессознательное западной философии.
Стало быть, для Стиглера история западной философии также может быть прочитана в терминах истории техники, где вопрос о бытии есть также вопрос о технике, поскольку лишь через технику нам открывается вопрос о бытии. Схожее прочтение Хайдеггера было предложено Рудольфом Бёмом в эссе 1960 года «Pensée et technique. Notes préliminaires pour une question touchant la problématique heideggerienne» [ «Мышление и техника: предварительные замечания по вопросу о хайдеггерианской проблематике»], которое, как мы мимоходом отметили в Части 1, касается интерпретации хайдеггеровского «Введения в метафизику» 1935 года. Бём показывает, что technē не только всегда присутствует в мысли Хайдеггера, но и выступает основой западного философского мышления. Действительно, именно техника характеризует метафизическую миссию ионийских философов. Бём показывает, что во «Введении в метафизику» Хайдеггер трактует технику у ионийских философов как деятельность, которая производит радикальное раскрытие бытия через размежевание между technē (человека) и dikē (бытия). Мы попытались реконструировать досократический философский концепт technē исходя из хайдеггеровского «Введения в метафизику»
