Заговор против «Эврики». Брошенный портфель - Виктор Егоров

Василий Степанович вспомнил, как вела себя Гертруда на вокзале, когда им сказали, что придется задержаться в Москве. Рахими протестовал, горячился, а она выглядывала из-за его плеча и молчала. И так же молчала она и в гостинице, когда он посетил их. Василий Степанович вспомнил теперь все — и непонятное ее молчание, и ее глаза, иссиня-серые, красивые и презрительные, и то, как она, встав, уходила, глядя на мужа так же презрительно, как и на все кругом. Может, она главная фигура?

Внизу за окном клены махали ветками. Ветер летел вдоль улицы, машин на ней уже не было, он мчался, вольно и широко над смоченным дождиком асфальтом, улицу освещали фонари, а в доме напротив свет уже не горел ни в одном окошке. Василий Степанович задернул штору, подошел к телефону, но не успел снять трубку, как зазвонил крайний, кремовый.

Говорил старший лейтенант Харитонов. Он звонил с вокзала. Сообщил, что едет за парнем, с которым встречалась Гертруда. Парень, видать, не промах и, может быть, он был сообщником Рахими. А Гертруда не уйдет, за ней наблюдают два опытных работника. Василий Степанович, выслушав, отдал распоряжение. Через полчаса ему опять позвонили помощники Семена. Рахими приехала на вокзал и взяла билет до Серпухова. Звонки были и через час и через два — городские и междугородные. Василий Степанович выслушивал и отдавал приказания.

В три часа он устало поднялся. Подушка и одеяло были в шкафу. Перенес их на диван, лег, голова чугунно вдавилась в подушку. Надо было проспать часика два, но сон не шел. Перед утром Василий Степанович задремал, но едва развиднелось, он открыл глаза, полежал, вытянув ноги, боль в груди отпустила, голове стало легче. Начинался новый день, пора было приниматься за дело.

IX

Электричка была из последних, шла не быстро и часто останавливалась. На каждой станции выходили пассажиры, в вагоне пустело. Крутоплечий сидел в середине вагона лицом к Семену и, привалясь к окошку, дремал. Это был парень с немолодым, изрезанным морщинками лицом. Все казалось в его лице соразмерным и правильным: и прямой нос, и широкие брови, и красивые, чуть припухлые губы. Семен смотрел и не мог понять, отчего лицо выглядело грубоватым. Наверное, дело было в поперечных морщинах на лбу и во взгляде, угрюмом и диком, и в уголках крепко сложенных губ. В общем, красавцем его нельзя было назвать. Парень был в плаще и кепке, руки держал в карманах.

Когда Семен шел за ним в Москве и ехал в троллейбусе, когда брал билет и садился в электричку, он думал о нем, как о сообщнике Гертруды Рахими. Приглядывался к тому, как парень вел себя, как усаживался удобнее, искал что-то в карманах, приваливался к окошку и дремал, опустив голову. Кто он и где живет, и что у него общего с Рахими, и как они узнали друг о друге. Семен вспомнил ночь, когда ограбили посольство, и представил, как парень взбирается на ограду… В этот момент электричку толкнуло на стыке, парень качнулся, открыл глаза, взглянул на Семена и вдруг улыбнулся смущенно и виновато. Семен на улыбку не ответил, тогда и парень нахмурился и только, когда поезд стал тормозить, сказал:

— Чуть было не проспал.

— Вы сходите здесь, в Мигуньках? — Семен встал.

— Да.

Они вышли вместе.

Вокзал светился ярко, а дальше на улице начиналась темнота. Улица была мощена камнем, по сторонам деревья — они высились за заборами, ветвистые и рослые, и в их тени уютно дремали деревянные домики. Поселок был дачный. Семен бывал тут с полковником. Здесь жила знакомая полковника — учительница Софья Марковна. Семен пил у нее чай. Старшему лейтенанту показалось, что он узнал и улицу.

Парень шел молча, быстро, возле широких ворот остановился, взялся рукой за калитку.

— Ну вот я и дома.

Семен разглядел в глубине пятистенный дом с верандой. Достав папироску и сунув ее в рот, он чиркнул спичкой и рядом с калиткой увидел табличку: “Пастушенко Г. Б.” Семен затянулся дымом и проговорил:

— А мне немножко дальше.

— Дачу снимаете?

— Снял, — сказал и подумал, а вдруг парень спросит где, и решил сказать, что у Софьи Марковны, а ее утром предупредит.

Парень вдруг подозрительно обернулся:

— Что-то я вас прежде не видел.

— Да вот с отпуском запоздал, проволынился. Все лето сидел в Москве, работал. Хоть сейчас подышу свежим воздухом. Ну, до свиданья.

— До свиданья.

Пройдя вверх по улице, Семен постоял, докурил папироску, бросил ее под ноги и медленно пошел назад к вокзалу. Электричек уже не было. Пассажирские поезда не останавливались. Семен прошел в зал, сел на диванчик. Закрыл глаза и точно поплыл куда-то. И Гертруда Рахими, и этот парень, и все события ночью отодвинулись в сторону, он ощущал только налитое усталостью тело и отплывал все дальше и дальше и от станции, и от ярко освещенного зала, и от дежурного милиционера, застывшего в дверях и молча поглядывавшего на бездомного человека, прикорнувшего в уголке на диванчике.

Когда Семен проснулся, солнце било в огромное вокзальное окно. От стекол до пола тянулись золотые снопы света, в них пыль и дым от папироски сидевшего неподалеку человека. Семен протер глаза, встал, размял резким движением плечи и вышел на платформу. Было свежо. Семен взял билет и сел на скамейку, дожидаясь электричку, и тут увидел вчерашнего парня. Он шел вместе с девушкой. На ней было серое платье и теплый жакет. Семен взглянул на нее и, встретившись глазами, смутился — до того она оказалась мила. Все в ней было неброско: и платье, простое, свободное, с узеньким пояском, и гладкая прическа, но лицо было так свежо и глаза, влажные и серые, глядели так мягко, что Семен уже не мог отвести взгляда.

— А, это вы! — сказал парень.

— Да. Собрался в Москву с утра пораньше. Забыл кое-какие вещички. А вы?

— Мне тоже надо по делу. — Парень задумался, словно вспомнив что-то.

Девушка смотрела на Семена с любопытством.

— Моя сестра — Оля, — буркнул парень.

Харитонов протянул ей руку.

— Семен.

— Ну, вы тут побудьте. Мне надо заглянуть к товарищу. — Парень свернул за вокзал и уже оттуда прокричал сестре: — Ты, Ольга, не жди, поезжай, если я не успею.

Девушка качнула головой.

— Смотри, Петька! — У нее получилось это громко, она оглянулась на Семена и отчего-то застеснялась.

Поезд подошел, а Петра все не было. Оля оглянулась, вбежала в вагон. Семен шагнул за ней следом. Петр ушел и оставил их одних, будто нарочно. Делать было нечего, глянув в окно, на пустынный перрон, Семен сел рядом с Олей и опять не мог отвести от нее взгляда. Электричка громыхала на стыках, а он сидел и глядел на девушку и только теперь понял, чем она его поразила: и нос, и брови, и губы — все было, как у Петра, правильным и соразмерным, но глаза блестели мягко и свет их был так лучист и тепел, что лицо казалось очень красивым.

На станциях входили в вагон люди. Вагон наполнился говором и гулом. Семена прижали к Оле. Он сидел, чувствуя ее плечо, и хотел отстраниться, но не мог и понимал, что надо начать разговор, а слова не шли, он только и сказал одно слово:

— Извините.

Оля отодвинулась и улыбнулась.

X

В посольстве был прием. Просторный продолговатый зал сиял огнями.

В зал входили дипломаты в смокингах и фраках, военные атташе в мундирах, журналисты, одетые слегка небрежно. Ренье встречал их у дверей и подводил к послу. Посол мягко пожимал всем руки и каждому говорил одни и те же слова:

— Весьма рад видеть вас.

Ренье встречал гостей по-разному. Одних он приветствовал без улыбки, со строгим лицом, другим — весело улыбался. Тернеру, секретарю соседнего посольства, он просто сказал:

— Как хорошо, что ты пришел, Боб.

Майора из того же посольства, полного, розовощекого, взяв под руку, многозначительно спросил:

— Вы не привезли нам нынче дурных вестей, майор?

Майор, оттопырив полную верхнюю губу, коротко бросил:

— Сегодня — нет.

— Ну, и слава богу, — вздохнул Ренье.

После ужина Ренье подошел к высокому и тощему журналисту, с худым скуластым лицом — корреспонденту “д'Энформасьон” и предложил сигару:

— Курите, господин Родригес. Сигары свежие, только получены.

Родригес, наклонясь, взял из ящичка сигару, понюхал, маленькими ножницами остриг кончик, стоя прикурил и похвалил:

— Хороши.

Они сидели и курили и говорили о спорте — оба были теннисистами. В саду за посольством строилась теннисная площадка. Родригес спросил:

— Я слышал, корт у вас готов?

— Почти готов, — сказал Ренье и, остановив проходившего мимо майора, тронул его за рукав. — Мы тут говорили о теннисной площадке. Приезжайте играть в теннис. Гоподин Родригес составит вам партию.

— Охотно приеду, — сказал майор, подсаживясь к ним.