La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Раза два в конце лета в их краях появлялись какие-то немецкие военные. Мгновенно весь поселок оказывался в состоянии паники, потому что для простого народа немцы были теперь не просто враги, а нечто гораздо худшее. Но хотя одно только слово «немцы» действовало на всех, как самое лихое проклятие, маленький Узеппе, по-видимому, не отдавал себе в этом отчета. Он принял необычных посетителей со вниманием, любопытством и без малейшей подозрительности. В те посещения дело, по правде говоря, шло об обычных солдатиках, случайно забредших к ним, и никаких скверных намерений у них не было — в первый раз они спросили дорогу, во второй попросили стакан воды. Но не подлежит сомнению, что если бы к ним, в их обширную комнату, ввалилась рота эсэсовцев при всем вооружении, наш смешной Узеппе их ни капли бы не испугался. Это крохотное существо, не имеющее понятия о том, что такое оружие, не ведало и страха, оно излучало стихийное доверие. Казалось, для него не существует незнакомцев, а только члены его семьи, которые возвращаются после отсутствия и которых он узнает с первого взгляда.

В тот вечер, когда он прибыл в поселок после бомбежки и его спящим сняли с тележки, он так и не проснулся до следующего утра, и Иде, чтобы заставить его хоть что-нибудь проглотить, пришлось кормить его едва ли не спящего. Потом, уже ночью, она слышала, как он вздрагивает и жалуется; она ощупала его — он весь горел. Но утром — а это было погожее солнечное утро — он проснулся свежим и шустрым, как всегда. Первыми живыми существами, которых он увидел, были канарейки и девочки-близнецы (кошка ушла по своим кошачьим делам). И он тут же стрелой бросился к ним, приветствуя их смехом и восторженными улыбками. Потом, словно кот, он принялся исследовать свое новое и никак ему не объясненное жилище, готовый, казалось, сказать: «Да, прекрасно, мне все тут нравится!» Через миг он уже был в гуще этих незнакомых людей, он словно хотел им возвестить: «А вот и я! Наконец-то мы все вместе!» После вчерашнего дня он не успел еще умыться; на его бесстрашном личике, грязном, даже черном от копоти, весело блестели небесно-голубые глазенки, и это было так комично, что заставило смеяться решительно всех, хотя это был первый их совместный день, и веселиться было не с чего.

С этого самого дня началось их совместное существование в огромной коммунальной комнате. Для Иды оно было сплошным мучением, для Узеппе — сплошным праздником. Его маленькая жизнь до сих пор всегда была одинокой и протекала в изоляции (кроме тех восхитительных ночей, когда случались воздушные тревоги), и вот теперь ему выпало счастье — день и ночь он находился в такой многочисленной компании! Он прямо-таки ошалел, он был влюблен во всех и в каждого.

Отчасти именно поэтому чужие матери прощали ему поразительно раннее развитие, комментируя его проявления без малейшей зависти. Сравнивая мальчика с собственными сыновьями, они не хотели верить, что ему едва исполнилось два года; беседуя между собой, они сильно подозревали, что Ида из бахвальства вводит их в заблуждение. Однако же подтвердить, что ребенок совсем еще мал, могла и его безмерная наивность, и его малый рост — в росте он сильно уступал своим сверстникам. Какие-то дамы-благотворительницы оставили в подарок бездомным груду поношенной одежды, среди этой груды ему подобрали обзаведение на осень — пару длинных брючек на бретельках, которые Карулина ушила в талии, но которые тем не менее сидели на нем мешковато, словно на Чарли Чаплине; черное клеенчатое пальтишко с капюшоном и простроченной красной подкладкой, достававшее ему до пят; кофточку из голубой шерсти, которая, наоборот, оказалась коротка (вероятно, она принадлежала грудному ребенку) и постоянно задиралась сзади, открывая часть спины.

Кроме того, Карулина выкроила для него две рубашонки и несколько пар трусов из шали той старухи из Манделы, а из остатков козьей шкуры, украденной ее братьями у какого-то кожевника, она смастерила ему пару топанцев, своего рода чочи, с веревочками вместо шнурков. Тут уместно сказать, что из всех обитателей комнаты Узеппе был, пожалуй, самым бедным. Или, говоря точнее, он был таковым в самый первый период, поскольку впоследствии, как мы увидим, появился еще один гость, который, по крайней мере вначале, оказался куда беднее Узеппе.

Как и все влюбленные люди, Узеппе абсолютно не ощущал неудобств окружающей жизни. Пока длилось лето, со всеми обитателями этой ночлежки сожительствовали комары, блохи и клопы. Узеппе чесался со всех сторон, исполняя самые настоящие гимнастические номера не хуже собак и кошек, но не протестовал, а только комментировал, бормоча: «ухи… ухи…», ибо он всех насекомых называл мухами.

Осенью, когда захлопнулись окна, помещение в часы готовки стало наполняться удушливым дымом; Узеппе, не очень вникая в суть дела, довольствовался тем, что махал ладошками, приговаривая «Уходи, дым… Уходи…» Эти мелкие неудобства были с лихвой скомпенсированы всяческими чудесами, творившимися в комнате, которая с началом осенних дождей все больше наполнялась людьми, предлагая его вниманию всяческие новинки и заманчивые аттракционы.

Прежде всего ими были две девочки-близняшки. Прочие младенцы, имевшиеся в этой компании, бывшие примерно того же возраста, что и он, демонстрировали, понятно, по-своему, определенное превосходство в отношении этих несмышленых грудничков. Но для него они представляли зрелище столь увлекательное, что иногда он созерцал их по много минут с восторженным интересом. Потом, вдруг и совершенно неудержимо, он разражался какими-то своими речами, радостными и непонятными. Возможно, он думал: для того, чтобы общаться с этими удивительными созданиями, нужно говорить по меньшей мере на остготском языке. И он, возможно, был прав, потому что они отвечали ему веселыми жестами и особыми возгласами, приходя в такое ликование, что, издавая эти возгласы, буквально умывались слюнями.

Заметив, как они ладят, родня предложила ему жениться на одной из них. Он тут же принял это предложение, серьезно и убежденно, но поскольку колебался, какую из двух ему выбрать (они ведь были совсем одинаковыми), то все сошлись на том, что нужно женить его на обеих сразу. Свадьба была отпразднована безотлагательно. Сестра Мерчедес была священником, а Джузеппе Второй шафером.

«Узеппе, желаешь ли ты взять в жены присутствующих здесь Розу и Челесту?»

«Дя».

«Роза и Челеста, желаете ли вы взять в мужья присутствующего здесь Узеппе?»

«Я желаю. И я тоже желаю», — утвердительно ответили обе невесты устами шафера.

«Вот и хорошо, провозглашаем вас мужем… и женами!»

И сказав это, Мерчедес, возглавлявшая церемонию, соединила руки трех брачующихся, а затем нанизала им на пальцы три воображаемых кольца. Узеппе блистал старательностью, но также и высоким чувством ответственности при исполнении этого двойного обряда, который Карулина горячо одобряла — в присутствии Имперо, Коррадо и прочей мелюзги, глазевшей на происходящее с открытыми ртами. В качестве обязательных прохладительных напитков шафер предложил пару глотков сладенького ликера, произведенного им самим; однако же Узеппе, отведав ликера с озабоченным видом, вкуса его не оценил и, не чинясь, выплюнул.

Неуспех прохладительного напитка все же не испортил праздника и даже наоборот, вызвал всеобщий смех, тут же избавивший новобрачного от серьезной мины. Им овладело необычайно хорошее настроение, он бросился на пол и в восторге задрыгал ногами, отпраздновав знаменательное событие свободным проявлением своих акробатических способностей.

Другим завораживающим спектаклем были для него две упомянутые уже канарейки, наблюдая за которыми, Узеппе не мог сдержать ликующих возгласов.

«Кылья! — повторял он, — кылья!»

Увы, он напрасно пытался понять их высказывания, как вокальные, так и разговорные.

«Ули, что они говорят?»

«А я почем знаю! Они же не по-нашему разговаривают, они ведь иностранцы».

«Вот, вот, они ведь с Канарских островов, правда, сор Джузе?»

«Нет, сестра Мерчедес. Это канарейки нашенские, они с барахолки, что у Порта Портезе».

«А что они говорят, Джузе? О чем?»

«Что они такого могут сказать? Они говорят: чири-чи, чири-чи, я прыг туда, ты скок сюда. Так тебе годится, Узеппе?»

«Не-е-т».

«Ах, тебе не годится! Ну хорошо, тогда рассказывай сам, о чем они там говорят».

Но Узеппе огорчался и ответа так и не находил.

В отличие от канареек, кошка Росселла ни с кем не вела диалогов. Но, если было нужно, она находила в своем лексиконе кое-какие специфические выражения, которые всем, в той или иной степени, были понятны. Обращаясь с просьбой, она произносила «миу» или «меу», призыв у нее звучал как «мау», угроза — как «мбро-л», и далее в таком роде. Но, если говорить откровенно, она довольно редко присутствовала дома. Ее хозяин, Джузеппе Второй, давно уже высказался: «Когда людям жрать нечего, кошки должны довольствоваться мышами». Выполняя это указание, кошка проводила большую часть личного времени на охоте, проявляя при этом ловкость и мужество, поскольку охотничьи угодья дичью не кишели. «Ты держи ухо востро, — время от времени поучал ее Джузеппе Второй, — тут по соседству есть харчевня, они из котов готовят изумительное жаркое». Сейчас, насколько можно было судить, мышей тоже было раз-два — да и обчелся. Потому что фигура нашей охотницы, преисполненная элегантности, за последние месяцы осунулась и оплешивела.