Родные и знакомые - Джалиль Киекбаев

Поговорили о том, кто как учится. Прощаясь, староста посоветовал:

— Ты, господин хальфа, уделяй этой самой хандасе побольше внимания. Очень полезная, оказывается, наука.

Проводив старосту, учитель спросил у ребят, не знают ли они причину отсутствия Хусаина и Ахсана.

— Так у них же, хальфа-агай, отца в лесу деревом придавило, — отозвался Абдельхак.

— Что, что ты сказал?

— Деревом придавило…

На лицах ребят появилось выражение испуга и растерянности, гомон мгновенно прекратился. Новость поразила и хальфу. Он хорошо знал Вагапа.

В доме Вагапа после смерти Киньябики хозяйство пошло вкривь-вкось. И имущества-то — всего ничего, а вот валяются вещи где попало и на каждом шагу спотыкаешься о них. На нарах скапливается немытая посуда. Посреди пола стоит чёрный от копоти самовар с помятым боком. Скатёрки, полотенца до того увожены, что страшно их в руки взять.

Вагап целые дни пропадал в лесу. Хусаин с Ахсаном еду себе готовили сами, вечером к возвращению отца варили пшённую похлёбку на троих. Невелика, казалось бы, хитрость — выскоблить в котле, разжечь очаг, вскипятить воду, кинуть несколько горстей пшена… Но пока сварят — измазюкаются с головы до ног, выпачкаются в саже, рубашки и штаны — не отстирать. Да и у самого Вагапа одежда стала грязна — дальше некуда.

Правда, на радость парнишкам изредка наведывалась к ним из Гумерова тётка Хойембикэ — младшая сестра матери. Она, конечно же, не сидела сложа руки. Придёт, приберёт в доме, одежонку постирает, где порвалось — зашьёт, заштопает. Но часто приходить она не могла, путь всё ж неблизкий.

Вагапу невтерпёж стало смотреть на беспорядок, на неухоженных своих сыновей. И в начале зимы решил он подыскать себе вдовицу, такую, чтоб могла и какой-никакой уют в доме поддерживать, и парнишек не обижала. Пошёл к брату, Адгаму, советоваться.

— Вон бабка Хадия одна живёт. И вроде бы не злая. Посватайся к ней, — сказал Адгам.

— Что ты! Терпеть её, колдунью, не могу! — отверг это предложение Вагап.

— Ну, как знаешь…

— А может, ты с кодасой [97] своей поговоришь, а, агай?

— Атак! И вправду, есть же у тебя балдыз [98], — загорелся Адгам. — Вдова, да ещё и не старая.

Не откладывая дела надолго, Адгам отправился в Гумерово к Хойембикэ. И там не кружил вокруг да около, выложил напрямик, зачем пришёл.

— Езнэ твой и племянники осиротели. Надо тебе переехать к ним. Вагапу искать кого-то, минуя тебя, не след. Мальчишки уже большие, хлопот много не доставят. Да и дом для тебя не чужой — единоутробной твоей сестры… — ласково уговаривал Адгам засмущавшуюся женщину. — Ну, как?..

— Не знаю… Спрошу брата, как он скажет… Переговорив с братом, Хойембикэ дала согласие.

И второй раз в жизни поехал Вагап в Гумерово в качестве жениха. Приглашённый в дом невесты мулла сотворил ижаб [99], и Вагап тут же, погрузив в сани пожитки, привязав сзади корову и двух коз, увёз Хойембику и её одиннадцатилетнюю дочь в Ташбаткан.

И Хусаин, и Ахсан переселению тётки в их дом искренне обрадовались, всячески выражали своё доброе к ней отношение. Хойембикэ отвечала тем же, ухаживала за ними не хуже, чем ухаживала бы за собственными детьми. Её дочь привязалась к вагаповым сыновьям как к родным братьям. Да ведь они и приходились ей братьями.

Но недолго прожили они так. Спустя два месяца после переезда Хойембики в Ташбаткан. Вагапа насмерть пришибло упавшим в лесу деревом.

В тот день Вагап, Исмагил и Байгильде втроём заготавливали в горах лес, годный для колёсных ободьев. На Вагапа упал глубоко подрубленный у комля дуб. Раздался лишь короткий вскрик, и бедняга замолк.

Байгильде с Исмагилом положили безжизненное тело в розвальни на ворох сена и погнали лошадь на хуторок, где работники Шагиахмет-бая содержали его скот.

По столбовой дороге тащился обоз из Зигазов — подвод тридцать-сорок. На первый взгляд, груз в санях был небольшой, но лежали в них чугунные слитки, поэтому лошади шли тяжело. Возчики, привычные к этому зимнему промыслу, — не раз возили чугун из Авзяна и Зигазов за сотню вёрст к берегу Белой, на пристань, — степенно шагали с кнутами в руках за своими подводами.

Обоз как раз проходил мимо дорожной развилки, когда Байгильде с Исмагилом выехали с проложенного в лес санного пути на тракт. Часть гружённых чугуном подвод уже миновала развилку, другая — только подтягивалась к ней, так что сани с телом Вагапа оказались в середине обоза.

Привлечённые любопытством хозяева ближайших подвод заспешили к саням с двумя сидящими в них башкирами, забалагурили, но, увидев вытянувшееся тело третьего, растерянно смолкли.

— Никак, агай, у вас стряслось что ни то? — спросил один из обозников.

— Деревом его пришибло, — хмуро ответил Исмагил.

— Вон на том склоне ободья мы вырубали, — добавил Байгильде, указав подбородком на гору, с которой они только что съехали.

Шедший с обозом сосновский старик Евстафий Савватеевич, узнав Исмагила и Байгильде, справился, кто ж это угодил в беду.

— Вагап, — отозвался Исмагил.

— Господи помилуй! — воскликнул Евстафий Савватеевич. Сняв шапку, он перекрестился, и объяснил спутникам, что Вагап был очень даже хорошим его знакомцем.

Некоторое время все шли в тягостном молчании.

Неожиданно идущие впереди подводы встали. Должно быть, мужики решили дать лошадям передышку. Остановились и сани, в которых ехали Байгильде с Исмагилом. И тут с этих саней послышался стон:

— Аа-а-а-ах!

Застонал Вагап, всё ещё боровшийся со смертью. Исмагил испуганно вскинул голову, побелел: Вагап открыл глаза и остановил взгляд на нём.

— Аа-ах… За что ж ты… так… Ис-ма-гил-кусты?.. — с трудом проговорил Вагап, видимо, собрав последние силы. — Я ведь… ничего дурного тебе… не сделал… А-а-а!.. Иль ты… за Ахмади…

Он не смог высказать до конца свою мысль. Это были его последние слова.

Путники, стоявшие рядом и понявшие слова Вагапа, удивлённо переглядывались.

— Бредил бедняга, — сказал Байгильде.

Обоз снова тронулся. Вскоре Исмагил, правивший лошадью, свернул на дорогу, ведущую к хутору. Но пока до него доехали, тело Вагапа уже остыло.

На следующий день труп в тех же санях привезли в аул.

Староста Гариф счёл своим долгом выяснить обстоятельства, при которых произошло несчастье. Исмагил и Байгильде в один голос показали: Вагап, чтобы подрубленный дуб не упал в чащу, пытался направить его шестом на открытое место, но конец шеста скользнул по стволу, Вагап свалился в сугроб и завяз в снегу, тут его и накрыло дерево; мы де были в стороне, вырубали плахи для ободьев; когда кинулись на помощь, оказалось — уже поздно…

— Знать, так было суждено, — вздохнул староста и велел похоронить покойного как положено.

Вновь безутешно плакали Хусаин и Ахсан, ещё не оправившиеся от потрясения, вызванного смертью матери. Трагическая гибель отца легла на их души новым незабываемым горем. Растерянные, обессиленные — еда не шла в горло — они бродили по дому, не зная, что делать.

После похорон старик Адгам пошёл проводить их домой, старался, как мог, утешить осиротевших племянников.

— Что теперь, ребятки, поделаешь, — говорил он ласково. — Судьба, выходит, такая. И мы рано лишились отца. Вы уже егеты, не пропадёте. Займётесь каким-нибудь промыслом. Есть у вас, слава аллаху, лошадь, есть коровушка. Хотя кодаса, с одной стороны, вам — мачеха, с другой — родная тётка. Живите вместе в согласии и дружбе….

Утешать-то старик утешал, но и сам готов был заплакать. Ведь брата неожиданно потерял.

Сколь ни велико горе, жить как-то надо. Спустя несколько дней Хусаин с Ахсаном натаскали в дом мочала и сели у порога плести рогожи.

Хойембикэ, устроившись на нарах, принялась сучить шерсть. Поглядывая на увлёкшихся делом ребят, она украдкой утирала слёзы. Будь на её месте другая женщина — может быть, после смерти Вагапа собрала бы вещи в узелок да и ушла из этого дома. Но Хойембикэ так не поступила: она не могла бросить сирот. Да и всё здесь было близко ей. Недолго они прожили с Вагапом как муж с женой, но ведь давным-давно уже, с девических лет, она смотрела на него как на родного. И дом этот для неё не чужой. Двадцать лет вела в нём хозяйство её старшая сестра. Хойембикэ просто приняла на себя заботы сестры и старалась поддерживать в доме порядок не хуже, чем она. Оставшиеся в память о Киньябике платье и платок Хойембикэ выстирала и, аккуратно свернув, спрятала в сундук. Потом у неё появилась странная привычка: открыв по какой-нибудь надобности сундук, непременно достанет это платье, понюхает его и положит обратно…

Ко всему прочему Хойембикэ успела затяжелеть от Вагапа. Это ещё крепче привязало её к дому покойного мужа. Она твёрдо решила, что останется жить при братьях будущего ребёнка, уже почти взрослых.