На вершине мира - Лазарь Бронтман

Тундра покрыта бесчисленными блюдцами больших и малых озер, окаймленных снежными [215] полосками. Причудливые извилистые речки несли к морю изобилие воды. Вдали вырисовывалась дельта могучей Печоры. Бесконечны ее острова, рукава, каналы и протоки! На миг ласково проглянуло солнце, озаряя необычную картину. Проголодавшись, мы съели по отбивной котлете и запили «Ессентуки № 17». Где-то слева остался Нарьян-Мар. Отсюда почти три месяца назад мы улетели на Север, не зная, что ждет впереди, но уверенные в победе. Сейчас возвращаемся с победой!

Ритсланд включил приемник радиостанции и протянул мне наушники. Архангельский узел вместо традиционных сигналов «А» и «Н» передавал граммофонные пластинки. Над тундрой звучали томные мелодии танго, веселые рассыпчатые звуки фокстротов. Стрелка радиокомпаса бесстрастно стояла на нуле, отмечая прямую дорогу на северную столицу. Стрелке все равно: фокстрот, танго, методичный счет для настройки, доклад, выступление хора Пятницкого.

На самолете мирно и тихо. И лишь подогревные лампы, меховое снаряжение, банки неприкосновенного запаса да стоящие в углу винтовки напоминали, что эта машина не все время была на теплом, приветливом материке.

Внизу попрежнему тянулась темносерая безжизненная тундра. Ни одного поселка, ни одной избушки! Проходим Чешскую губу. Ее поверхность чиста, спокойна, голуба. Внешне она напоминает ласковую гладь далекого Каспия. И вдруг внизу по извивам реки Снопа проглянули зеленые пятна. Лесок! Как приятно увидеть зелень. Я помню, как поразили нас скромные чахлые кустики и жалкие клумбы Красноводска после длительного многодневного перехода по [216] пескам Кара-Кумской пустыни. Столь же радостно было увидеть зеленые отмели архангельских берегов, возвращаясь два года назад на ледоколе «Садко» из высокоширотной экспедиции. Тогда северные моряки громким «ура» приветствовали зелень. Сейчас кричать было бесполезно, моторы заглушили бы всякие восторженные возгласы, но наша радость от этого меньше не стала. У устья реки Снопа прижался крохотный поселок. С высоты полета чуть видна тоненькая извилистая дорога. Как милы сверху эти домики и этот путь. Через полчаса показался еще один поселок; он больше, крупнее: в нем не меньше пятнадцати зданий. Зеленым полотном лежала трава. Все чаще и чаще встречался лес, изредка попадались целые рощи.

— Появился человек — появились и лесные пожары, — меланхолически заметил Крузе. Впереди над лесом лежал светлый дым.

Эскадра прошла Мезень, перевалила широкую реку того же названия. Места пошли веселее, населеннее. Там и сям видны заимки и поселки, целые деревушки. Четко выделялись разделанные поля. Сплошным ковром расстилались леса, прочерченные высохшими руслами рек и блестящими змеями весенних ручьев. Ровная тундра сменилась гористой местностью. Самолет подбрасывало и болтало так, что трудно было стоять на ногах. Флагман передал для сведения радиограмму, полученную из Архангельска: на аэродроме погода отличная, ясно, видимость до горизонта, к встрече самолетов все готово. Я подтвердил прием и попросил Шевелева оказать традиционную любезность и дать радиограмму о полете в «Правду».

— Уже передал, — ответил Шевелев.

На горизонте показался Архангельск, дымные [217] трубы заводов и кораблей. Все радостно смотрели вперед. Ритсланд напевал что-то нечленораздельное, затем включил приемник и прослушал последние известия о перелете Чкалова; его самолет летел над Скалистыми горами. Вслед за тем московская радиостанция имени Коминтерна передала, что корабли Шмидта подлетают к Архангельску. Ритсланд слушал и подтверждающе качал головой.

Развернутым строем эскадра шла над городом. Вот она, северная столица, родина полярников! Отсюда по всем направлениям Арктики уходили ледоколы, шхуны, боты поморов. Отсюда отваливал легендарный «Сибиряков», повисший сейчас на камнях у бухты Озерной, отсюда отправился в далекий рейс «Челюскин», лежащий сейчас на дне Чукотского моря. Мы отомстили стихии за гибель славного корабля!

Привольно раскинулся Архангельск на берегах красавицы Двины. По спокойной дюрали реки плывут пароходы, баржи, юркими муравьями бегают катера. Справа сверкает и туманится Белое море. Видны многочисленные зеленые острова реки. Ритсланд отыскал на карте Княж-остров, но поиски были напрасными: флагман уже кружил над островным аэродромом. Корабли снизились. Сверху заметны маленькие игрушечные самолеты, стоящие на поле, толпы людей, кумач платков.

Широко размахнувшись, самолеты пошли на посадку. Путь окончен, мы на подступах к Москве. Еще один перегон, и мы опять увидим столицу, Красную площадь, величественный Кремль.

Северная столица встречала нас радушно и гостеприимно. Многочисленные заводы Архангельска, школы, пионерские отряды, пристани и [218] лесобиржи наперебой звали выступать, рассказывать, делиться воспоминаниями. Спасаясь от чрезмерной популярности, мы уехали за город в дом отдыха областного исполнительного комитета, туда, где жили перед отлетом из Архангельска. Водопьянов и Головин с восторгом увидели знакомый зеленый стол биллиарда, и тишина загородного санатория немедленно огласилась бурными выкриками:

— Играю пятнадцатого в угол… Дуплет в среднюю… Промазал!

Механики расположились на аэродроме. Сколько Шмидт ни приглашал их разделить общий кров и стол, они отказывались наотрез. Предстоял последний этап перелета — путь на Москву, и наши технические директора машин с утра до ночи возились у моторов, приводили в образцовый порядок летающие громады. На зеленом лугу аэродрома запестрели знакомые розовые палатки, еще так недавно выделявшиеся экзотическими пятнами на льду Северного полюса. Попрежнему в палатках лежали спальные мешки, но никто, разумеется, уже не думал во время сна выискивать в них теплые уютные тайники. На сей раз мешки просто предохраняли от сырости. Вокруг палаток толпились любопытные горожане, у палаток выросли горы ящиков с пустыми бутылками фруктовых вод, в неимоверном количестве уничтожавшихся участниками экспедиции. Прошло два дня, и наши заслуженные самолеты, обшарканные всеми ветрами последних параллелей, битые льдом, ледяной крупой и колючим арктическим снегом, приняли вид, ласкающий взор. Умелой рукой были сглажены морщины на челе самолетов, их тщательно почистили, умыли и, похоже, даже припудрили. [219]

Больше всего нас беспокоила теплая летняя погода, нависшая над городом. Термометры показывали 30 градусов тепла. На такую высокую температуру наши моторы не ориентировались. Они строились и приспосабливались к безотказной деятельности при больших морозах. Каждое утро старшие механики с грустью посматривали на пылающий шар солнца, недвижные листья деревьев, белые платья архангельских девушек. Весь город радовался необычайному крымскому климату Архангельска, и лишь механики сокрушенно качали головой. Они опасались, что при такой температуре будет очень трудно взлететь, моторы закипят и выйдут из строя. С бензиновых и масляных магистралей механики безжалостно содрали всю теплую изоляцию, предельно обнажили капоты моторов, но тем не менее в успехе уверены не были.