Мертвая зыбь - Юхан Теорин

Они медленно катили вперед мимо хорошо знакомых надгробий. Здесь была похоронена Элла. Ее могильный камень был красивый, большой. Там имелось достаточно места для того, чтобы вырезать потом ниже имя самого Йерлофа.

Свежевыкопанная могила Эрнста была в одном ряду с захоронениями других жителей Стэнвика. Люди стояли вокруг нее полукругом, и Астрид, раздвигая их коляской, подвезла Йерлофа поближе. Он сидел и смотрел на глубокую яму в земле прямо перед каталкой. Земля была черная, холодная. И если в нее упадешь, то уже наверняка никогда не выберешься. У него не было ни малейшего желания оказаться там, как бы ни донимал его Шёгрен.

Шестеро несших гроб остановились у могилы и потом осторожно начали опускать его в землю. Йерлоф посмотрел по сторонам и заметил еще несколько знакомых лиц. Бенгт Нюберг, журналист из «Эландс-постен», стоял по другую сторону могилы. Но на этот раз без камеры. Йерлоф попробовал вспомнить, как долго он живет в Марнессе и работает в газете. Выходило, что лет пятнадцать или двадцать. Как и многие другие, Нюберг переехал на Эланд с материка. Рядом с ним стоял Эрьян Гранфорс. У него как-то, вспомнил Йерлоф, со двора пропали коровы. Эрьян тоже пришел отдать последнюю дань уважения Эрнсту.

Рядом с Гранфорсом под руку стояла пара Линда и Гуннар Лунгер, владельцы отеля в Лонгвике. Они вполголоса о чем-то разговаривали. Возможно, затевали какое-нибудь новое строительство для отдыхающих. Рядом с Лунгерами стоял Леннарт Хенрикссон, полицейский. Сегодня он надел черный костюм, а не форму.

Йерлоф опять посмотрел на могилу. Что хотел от него Эрнст? Что ему еще надо сделать? Когда этой осенью Эрнст приехал навестить Йерлофа, он несколько раз заговаривал о Нильсе Канте и маленьком Йенсе. Как будто обе тайны прорисовались и прояснились у него в голове, и он был близок к разгадке, как никто другой.

Со временем Йерлоф приучил себя к мысли, что Йенс бесследно исчез, так же как привык к потере Эллы.

Эрнст приехал в Марнесский приют, чтобы поговорить с Йерлофом, в начале сентября. Он тогда привез с собой тяжелую книгу в красивом переплете.

— Она тебе раньше попадалась, Йерлоф? — спросил Эрнст.

Йерлоф тогда покачал головой и наклонился посмотреть. Это была юбилейная книга о фирме «Торговые перевозки Мальма». Йерлоф прочитал в «Эландс-постен», что книга вышла месяцем раньше, но он ее еще не читал.

— Ты же вроде знаешь Мартина Мальма, — сказал Эрнст. — Здесь его старая фотография конца пятидесятых, он тут на семейной лесопилке Кантов.

— Я не настолько хорошо знаю Мартина, — ответил Йерлоф и с интересом взял в руки книгу. — Мы по большей части в портах встречались, когда были капитанами.

— А потом, после того как остались на берегу?

— Довольно редко: три, может быть, четыре раза. На встречах бывших капитанов во время праздничных ужинов.

— Ужинов? — удивился Эрнст.

— Ну да, в Боргхольме.

— А ты знаешь, откуда Мартин взял деньги на свой первый океанский корабль? — задал вопрос Эрнст.

— Нет… не знаю, понятия не имею. Потом, семья, родственники?!

— Да, но не его семья и не его родственники. Деньги дали Канты.

— Это что, в книге написано? — спросил Йерлоф.

— Нет, я об этом слышал, — объяснил Эрнст. — Посмотри на эту фотографию: Август Кант стоит и обнимает Мартина. Ничего не замечаешь?

— Да нет, — сказал Йерлоф.

Странно, но так и было. На снимке директор Август Кант с мрачным, серьезным лицом стоял, положив руку на плечо не менее мрачного Мартина Мальма. Интересная фотография, даже скорее странноватая.

Эрнст тогда не захотел больше говорить, но он наверняка, знал что-то еще. Просто решил не рассказывать. Что-то он такое увидел или услышал, что натолкнуло его на новые мысли. Поэтому, наверное, он и поехал в музей в Рамнебю и что-то там искал, но с Йерлофом не поделился. И через несколько недель после этого у него была назначена в каменоломне встреча с каким-то загадочным человеком. Может быть, из-за того, что Эрнст сумел раскопать что-то важное, о чем, к сожалению, Йерлоф не имел ни малейшего понятия.

— Ты не хочешь сказать ему последнее прощай, Йерлоф?

Вопрос Астрид оторвал Йерлофа от мыслей, не дававших ему покоя. Он покачал головой.

— Нет, я уже попрощался, — ответил он.

Последние розы были брошены на крышку гроба Эрнста. Похороны завершились. Гости пошли к дому собраний рядом с церковью, чтобы помянуть усопшего.

— Тебе сейчас не помешает кофейку попить, — сказала Астрид.

Она откатила кресло от могилы, развернула, и они поехали по дорожке. Несмотря на то что Шёгрен все еще давал о себе знать, Йерлоф все же повернул голову, посмотрел через кладбище на дальнюю могилу у самой стены.

На могилу Нильса Канта.

Кто же в ней лежит на самом деле?

Город у воды. Темный, шумный, пропахший гнилью и собачьей мочой.

Нильс Кант повернулся к нему спиной. Он сидел за шатким столом на веранде портового кабачка «Каса Гранде». Перед ним стояла бутылка вина, и он смотрел на море. Карибское море возле берегов Коста-Рики. Вонь от гниющих водорослей оказалась ничуть не лучше смрада на узких улицах города, здесь по крайней мере море — дорога отсюда.

Днем он часто приходил на пирс и наблюдал за переливающимися в лучах солнца волнами. Море — это дорога в Швецию. Если будет достаточно денег, то море приведет Нильса домой.

За это стоило выпить. Он поднял кружку и сделал большой глоток терпкого красного вина, чтобы забыть обо всех препятствиях, которые выстроились между ним и домом. Деньги у него почти закончились. Два дня в неделю он грузил бананы и масло в гавани, но того, что он за это получал, хватало на еду и жилье. Ему бы надо было работать больше, но он не очень хорошо себя чувствовал.

— Estoy enfermo,[59] — бормотал он, глядя в ночь.

У Нильса часто болел живот и разламывалась голова, руки дрожали.

Сколько кружек он выпил здесь, на веранде «Каса Гранде», за Швецию, за Эланд, за Стэнвик и за свою мать Веру. Невозможно сосчитать. Этот вечер в баре был таким же, как все другие. За одним лишь исключением: сегодня Нильсу исполнилось тридцать. Но в общем-то праздновать ему было особенно нечего. Он это знал и поэтому чувствовал себя от этого еще хуже.

— Quiero regresar a casa,[60] — шептал он в темноте.

Постепенно он научился говорить по-испански и немного по-английски.

Нильс находился в бегах уже больше десяти лет, если считать с того самого момента, когда он пробрался на борт грузовоза «Селеста Хорайзон» в Гётеборгском порту первым послевоенным летом. На борту судна он забрался в чулан, тесный как гроб, если только бывают гробы из стали.

С тех пор ему несколько раз доводилось плавать до берегов Южной Америки на старых грузовых судах. Но «Селеста» оказалась чем-то особенным: хуже корабля Нильсу не попадалось. Казалось, на корабле не было ни одного сухого места: пропиталось влагой и морской солью, повсюду — вода, отчего все покрылось ржавчиной. Вода плескалась под ногами, капала сверху. Больше месяца Нильс не видел света, потому что его чулан был ниже ватерлинии.[61] Он почти оглох от ударов волн, сотрясавших весь корабль.

Двигатели грохотали круглые сутки. Нильс лежал на полу чулана полумертвый от морской болезни, и часто перед ним являлся участковый Хенрикссон. Он молча стоял рядом с ним, черная кровь текла из его развороченной груди. Тогда Нильс закрывал глаза и хотел только одного: чтобы корабль налетел на мину. Хотя война закончилась, но в море было полно мин. Капитан Петри несколько раз напоминал об этом Нильсу. Он также не забыл сказать о том, что если корабль пойдет ко дну, то Нильс будет последним, кто войдет в спасательную шлюпку.

Во время погрузки в Англии ему пришлось безвылазно торчать в своем чулане две недели. Он почти сошел с ума от одиночества, пока в конце концов они не вышли в Атлантику.

В море рядом с Бразилией Нильс видел альбатроса. Огромная птица свободно и беспечно кругами парила вокруг корабля. Нильс счел это хорошим знаком и решил пожить какое-то время в Бразилии. Он без сожаления оставил «Селесту Хорайзон» и психа капитана Петри.

В гавани Сантоса он первый раз увидел бомжей. Их вид наполнил все существо Нильса ужасом. Не успела «Селеста Хорайзон» причалить, как они уже толпились на пирсе. Они брели неверными шагами, все в лохмотьях, с пустыми взглядами.

— Бомжи, — сказал шведский моряк с презрением — он стоял у релингов рядом с Нильсом — и добавил: — Если будут слишком близко подходить, бросай в них углем.

Бомжи были отбросами общества. Бывшие моряки из Европы, которые, оказавшись на берегу, ушли в запой. А их корабли отчалили без них. Или их списали с судна и оставили на суше.

Нильс не был бомжем, он мог себе позволить жить в гостинице. Он пробыл в Сантосе несколько месяцев. Он пил вино в барах — роскошь, бомжам совершенно недоступная, бродил по белоснежным пляжам за городом, учился испанскому и португальскому. Но говорил редко, только по необходимости. Он немного похудел, но по-прежнему выглядел внушительно. Его даже ни разу не пробовали ограбить. И Нильс постоянно тосковал по дому, по Эланду. Каждый месяц он посылал открытку без обратного адреса матери, чтобы она знала, что с ним все в порядке.