Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Мне за время моего совсем короткого пребывания в пехоте пришлось принимать участие в трех боевых эпизодах, которые можно отнести, может быть с некоторой натяжкой, к классической атаке. Во всех трех случаях атаковали не участок эшелонированной обороны, а сбивали заслоны, имевшие целью на время задержать продвижение наших подразделений. И пусть простят меня истинные ветераны, множество раз поднимавшиеся в атаку в самых разных и более сложных условиях, за этот мой рассказ пятнадцатилетнего мальчишки, но мне думается, что нечто подобное переживали и они, но во множество раз чаще.

Первый раз это произошло в Восточной Пруссии, когда полк двигался в походном порядке во втором эшелоне наступавшей армии. Наш взвод шел во главе колонны, метрах в 50-ти от головного 1-го батальона. Погода была ветреная, с хорошим морозом и мы надели шинели поверх ватных телогреек. Вокруг было тихо.

Неожиданно с правой стороны, от леса, что виднелся на взгорке метрах в четырехстах от дороги, ударили несколько пулеметов, в том числе крупнокалиберный. Батальон и мы мгновенно залегли в кювет и за толстые деревья, росшие вдоль дороги. Минометная рота, тащившая на плечах 82-миллиметровые минометы, стала их устанавливать в кювете, но им мешали кроны деревьев и они, отодвинувшись метров на 50 от дороги, стали пробивать в снегу толстый ледяной наст, чтобы установить опорные плиты. При этом они попали в поле действия крупнокалиберного пулемета и многие погибли. Два наших ДШК старались подавить его, но у него была очень удобная позиция и губительный огонь продолжался, хотя и с меньшей интенсивностью.

Раздалась команда «приготовиться к атаке», ударили минометы. Первые мины разорвались между нами и немцами, очевидно только развеселив их, а когда они начали рваться у цели, нас подняли в атаку. Мы, как могли, бежали по глубокому снегу то скользя, то проваливаясь сквозь наст, огонь пулеметов МГ-34, а это было довольно страшное оружие, продолжался. Батальон не выдержал и залег. Я лежал на снегу, продалбывая локтями и коленями толстый наст, стараясь стать невидимым и был, казалось, насквозь мокрым, мне страшно хотелось пить. Запихивая в рот пригоршни снега, невкусного и не утолявшего жажду, я вдруг вспомнил совсем другое…

В 1940 году мама отправила меня поездом под наблюдением проводника в Ростов, где брат моего отца дядя Ваня учился в партшколе, с тем, чтобы оттуда я уехал с ним в Морозовскую на все лето к дедушке на хутор. В день моего приезда мы с дядей пошли ужинать в столовую и пока я сидел и ждал, он принес на стол яйца, масло, хлеб и две стеклянные, закрытые картонкой, запотевшие, с капельками воды, бутылки с кефиром.

И вот тогда, лежа, как мне казалось, в снежной яме, я вдруг образно представил перед глазами эти бутылки, и мне смертельно захотелось именно того, ростовского кефира. Вспоминая об этом, я не могу понять, что со мной происходило и при чем здесь кефир, но так было и так осталось в памяти.

Минометчики наконец пристрелялись, мы поднялись и изо всех сил рванулись вперед, уже с близкого расстояния швыряя гранаты и строча из автоматов. Заслон был подавлен скорее всего минами, а не нашей стрельбой из автоматов. Были убитые, раненые и пленные. Крупнокалиберный пулемет уничтожен вместе с расчетом прямым попаданием мины. Рядом с пулеметами, а их было три, лежали запасные стволы, охлаждаясь в снегу, настолько интенсивной была их стрельба.

Так мы и двигались по Восточной Пруссии: очень быстро, часто чуть ли не бегом, то сталкиваясь, то расходясь с противником. Иногда на 2–3 дня нам давали самоходные орудия ИСУ-152. Тогда было значительно легче: и подъехать можно, и спрятаться за их броню, и за мощное орудие. Прямое попадание в дом фугасного снаряда оставляло только кучу битого кирпича и разлетевшуюся на 200 метров вокруг черепичную крышу.

Пару раз нас поворачивали на восток и мы шли гонять какую-нибудь дивизию фольксштурма или оставшееся в тылу подразделение вермахта. Фольксштурм почти не сопротивлялся, а солдаты еще пытались, но совсем вяло. Сидя где-нибудь в доме, если случался нормальный ночлег, Половинкин говорил, обращаясь к молодым:

— Совсем не тот немец стал, боюсь, что не увидите вы настоящих немцев.

Потом думал о чем-то и продолжал отвлеченно:

— Как мы выдержали их в 1941/42 годах? До сих пор понять не могу.

Второй раз мне пришлось участвовать в атаке в составе взвода, усиленного отделением автоматчиков, на довольно крутую возвышенность, где находился опорный пункт, перекрывший движение по главной дороге. При каких обстоятельствах и кто организовал эту атаку я рассказывать не хочу по нескольким причинам и пусть смысл случившегося останется за кадром.

Мы, наш взвод и 10 автоматчиков, быстро разбежались по подножью этого холма, как бы охватывая его полукольцом и синхронно слева и справа стали короткими перебежками продвигаться наверх, проклиная всех и вся. Перебежками это назвать было нельзя: с наветренной стороны на склон намело много снега и ноги порой проваливались до колена, а залегая — оставался на поверхности. Мы были в белых маскировочных костюмах с перебинтованными автоматами, но день был яркий и немцы нас, конечно же, видели. Мы отлично понимали, что являемся хорошей мишенью и развязка наступит быстро, но единственная надежда — оставшийся в лесу со снайперской винтовкой Половинкин.

Стояла мертвая тишина и уже был слышен металлический щелчок: немец вложил ленту и передернул рукоятку, над бруствером мелькнула голова в белой каске.

Почему не стреляет Половинкин? Мы перебегаем, низко наклонившись, кажется, что туловище параллельно земле и если ранение, то легким не будет: пуля войдет в голову и выйдет ниже поясницы. Мы уже прошли половину расстояния, отделявшего нас от немцев. Почему они не стреляют? Не иначе как подпускают ближе, чтобы всех сразу и наверняка…

Наверху взрыв снаряда прямо в центре пулеметной позиции, сразу же второй. Над нашими головами просвистели осколки, оглядываемся на выстрелы — танк Т-34 стоит с высоко поднятой пушкой прямо на дороге в лесу, едва высунув ствол из-за деревьев. Когда вернулись в лес, выяснили, что танк после ремонта догонял свою часть, на опушке остановился, увидел нас, поднимающихся на бугор, и решал помочь.

Чем могло все это кончиться без этой неожиданной помощи — трудно представить. Отношения с вышестоящим командиром стали натянутыми и строго формальными, испортить до конца из-за субординации их нельзя. А то, что произошло в Алленштайне, явилось пиком напряженности.

Третья атака, в которой мне пришлось участвовать, случилась во время моего пребывания во 2-ом батальоне. В рассказе о капитане Трусове я не упоминал о ней, так как этот эпизод выходил за тему повествования и лично к капитану отношения не имел.