Четвертый Рейх - Алексей Гравицкий

То есть, по ощущениям от образа разница была, но понять ее Погребняк не мог.

— Это плохо, — сказал он тупо, просто для того, чтобы что-то ответить, заполнить паузу.

Осьминог поглядел озадаченно.

«Нет понимания».

— Ну, они вас убивают, это нехорошо.

«Нет понимания».

На этот раз уже Александр посмотрел на собеседника с непониманием.

— Хорошо, плохо. Черное, белое. Добро, зло.

«Нет понимания».

— Ну, они в вас стреляют. Уничтожают тело. Так?

Осьминог согласился.

— И?..

«Тело умирает. Дух умирает. Путь обрывается».

— Так это плохо?

«Нет понимания. Это обрыв пути. Рвать путь духа неправильно. Нельзя».

— А путь духа без тела заканчивается? — заинтересовался Александр.

В местных верованиях было что-то нестандартное, что-то такое, что могло подтолкнуть к пониманию образа мысли этих головоногих. Он чувствовал, что вот-вот зацепится, поймает ту ниточку, потянув за которую можно распутать всю паутину.

«Тело удобно, чтобы ограничить дух. Когда дух ограничивают, он растет. Когда дух не растет, все умирает. Тело умирает. Дух умирает. Нельзя жить и не расти. Жить и не расти — это смерть».

— Но ведь не вечные же вы?

Отрицание пришло без слов, как и согласие до того.

— Значит, все равно умираете. И как же тогда?

«Когда дух перерастает тело, он уходит. Тело без духа умирает. Дух идет дальше. Другой этап».

— Куда уходит? В рай? В ад? В космос, чтобы примкнуть к вселенскому разуму?

«Нет понимания. Дух уходит».

— Куда?

«Никто не знает. Это другой этап. Перейдя на новый этап, дух не возвращается».

— Это свинство с его стороны, — усмехнулся Александр. — Мог бы вернуться и облегчить жизнь окружающим, объяснить.

«Нельзя. Каждый проходит свой путь. Каждый сам переходит на другой этап. Твое тело от рождения растет. Оно ведь не может вырасти за другого. Твой дух тоже не может».

— Мой дух, — раздумчиво протянул Александр. — А чем мой дух отличается от духа чуждых?

«Их дух не растет. Тело не умерло, но путь остановился. Твой дух еще может вырасти. Ты замер от непонимания, но еще можешь продолжить путь. Чуждые остановились. Умышленно. У них нет пути, он им не нужен. Это неправильно. Но так сказал их принимающий решения, и они согласились».

— А у них тоже есть принимающий решения? Как они вообще здесь оказались?

«Как и ты. Только давно. Их принесла чуждая утроба».

Образ возник именно такой, хотя Александр понял, что речь о корабле. В их случае о «Дальнем», в случае немцев…

— Этого не может быть, — пробормотал он, хотя зарекался отбросить подобную мысль как факт.

«Только они не могли улететь обратно, а ты можешь. Потому что ты — сын неба», — добил Осьминог.

Ракета.

Огромная, подпирающая небо своим серебряным телом…

Вернер фон Браун бредил ею. Она снилась ему, кажется, всю недолгую жизнь.

Кажется.

На самом деле, сначала была другая страсть. Ему исполнилось двенадцать, когда в голову пришла блестящая и простая в исполнении идея создания модели автомобиля с ракетным двигателем. Однажды возникнув, мысль прочно поселилась в голове, превращаясь во что-то почти маниакальное. Она не давала покоя, требовала выхода.

И юный Вернер дал ей выход. Моделью автомобиля стал поставленный на колеса фруктовый ящик. Ракетный двигатель заменили прикрепленные к ящику фейерверочные шашки. А экспериментальный запуск изобретения прошел прямо посреди Берлина, где и жила тогда семья барона Магнуса фон Брауна…

Спустя несколько лет Макс Валье, заручившись финансовой поддержкой Фрица фон Опеля, построит гоночный автомобиль с пороховыми стартовой и маршевой ракетами в качестве двигателя. А еще спустя год — новый автомобиль с двадцатью четырьмя твердотопливными ракетами. Поставленный рекорд скорости в двести тридцать километров в час заставит многих рукоплескать, захлебываясь от восторга.

Четырьмя годами раньше запущенная Вернером посреди Берлина модель вызвала меньшую шумиху. Ни денег, ни славы эти испытания малолетнему изобретателю не принесли. Зато взрыв на оживленной улице привлек внимание полиции.

Из участка его забирал отец. Барон был сердит на сына и не скрывал этого. Но отцовского недовольства оказалось недостаточно, чтобы потушить вспыхнувшую в мальчишеском сердце страсть.

Идея не отпускала, становилась все более навязчивой. Ей в угоду жертвовалось буквально все. Отец злился, но поделать ничего не мог. В результате французская гимназия в Берлине сменилась школой-интернатом в замке Эттерсбург, а оттуда уже в этом, тысяча девятьсот двадцать восьмом году Вернер попал сюда, на Шпикерог.

За эти годы он вырос, но идеи не бросил. Скорее, она росла вместе с ним. Неудачные эксперименты привели молодого фон Брауна к двум простым практическим выводам. Во-первых, проведение экспериментов требовало тщательного выбора места и времени. Во-вторых, пришло понимание необходимости не создавать модель на глаз, а все тщательно просчитывать.

Перевод в новый интернат нежданно разрешил оба вопроса. Во всяком случае, с неприметным местом для проведения экспериментов на острове проблем не было. А вот с проектными расчетами все оказалось куда сложнее.

Математика и физика Вернеру не давались. И если в двенадцать лет из-за неудовлетворительных оценок по этим дисциплинам он остался на второй год, то к шестнадцати годам юный изобретатель худо-бедно подтянул знания, но до высшего бала ему было примерно так же, как его моделям до Луны.

И тут судьба послала ему Карла…

При мысли об однокашнике Вернер остановился и оглянулся. Карл Кляйн семенил следом. Не отставал, хоть и порядком запыхался. Вечно немытые волосы выглядели сейчас, кажется, еще более сальными. Очки, которые неряшливый приятель не снимал никогда, слегка сползли на сторону, добавляя внешности Карла еще больше нелепости.

— Что? — затравленно озираясь, пропыхтел он.

Вернер покачал, головой. Не объяснять же в самом деле, что задумался и опомнившись спохватился не потерял ли гения по дороге.

Карл действительно был гением. Господь бог обделил его массой достоинств, начиная с чистоплотности и аккуратности и заканчивая чувством юмора, но взамен наградил небывалым качеством, вложив в черепную коробку совершенный по части точных наук мозг.

Карл Кляйн не обладал ни смелостью, ни фантазией для того, чтобы пробовать пискнуть новое слово в науке. Но смелости и фантазии у Вернера и без него хватило бы на десятерых. А вот найти лучшего математика, чем Кляйн, он не смог бы даже среди интернатских педагогов.

Задружиться с забитым очкариком оказалось не трудно. Карл не был избалован чьим-либо вниманием, потому на контакт пошел легко. В первый момент, правда, напрягся, чуя что-то странное в неожиданном интересе к собственной персоне, но подвоха не заметил и очень скоро стал считать фон Брауна своим лучшим и единственным другом.

Вернер держался с ним мило и приветливо. За глаза использовал, но без цинизма. Даже питал некую смесь жалости, брезгливости и симпатии.

Через пару недель после знакомства Карл уже доверял ему настолько безгранично, что по секрету начал делиться скучными подробностями своей ущербной биографии. Вернер, в свою очередь, охотно, хоть и избирательно, откровенничал в ответ. Среди прочего с улыбкой подкинул несколько историй о своих изобретениях. Начиная с фруктового ящика на колесах с ракетным двигателем и заканчивая идеями ракеты.

Рассказывал без фанатизма, скорее с самоиронией. Не забывая при этом вставлять важные технические подробности. Надеялся подцепить Кляйна, заинтересовать его.

Подцепил. Карл задумался.

Спустя еще некоторое время очкарик сам вернулся к разговору о модели ракеты и вывалил такие выкладки, что у фон Брауна в глазах потемнело от забрезживших впереди перспектив.

Карл Кляйн оказался самородком. Вернер готов был поклясться, что вместе они свернут горы. И теперь, продираясь через кусты к их пусковой площадке, он был уверен в успехе предстоящего опыта.

Вернер снова остановился. На этот раз не оглядывался, Карл надсадно хрипел за спиной. Дыхание у гения сбилось. Фон Браун прислушался к своему. Ничего, в порядке. Только сердце колотится, как бешеное. Но это не от быстрой ходьбы, а в волнительном предвкушении.

Он выбросил вперед руку и отвел в сторону ветви кустов, открывая вид на небольшую поляну.

Ракета.

Надежная и опасная одновременно. Тяжелая, но способная летать.

Еще не настоящая, но уже нечто большее, чем ящик от фруктов с пачкой петард.

На поляну они вышли вместе. И оба верили, что их детище взлетит. И потомок министра продовольствия Веймарской республики, имя которого навсегда свяжется с ракетостроением, хоть и останется в тени других имен. И его рано осиротевший затюканный однокашник, имя которого никто никогда не вспомнит, да и узнают о его участии в проектах фон Брауна всего несколько человек.