Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки - Сергей Семанов

Сужался-то круг, сужался, но добровольно брежневскому окружению трон Генсека отдавать этому мрачному и необаятельному Андропову никак не хотелось. Лучше всего об этих никому тогда не известных подробностях рассказал штатный кремлевский собиратель сплетен той поры Чазов.

«Когда я как-то в феврале, через месяц после смерти Суслова, спросил Андропова, почему не решается официально вопрос о его назначении, он ответил: «А вы что думаете, меня с радостью ждут в ЦК? Кириленко мне однажды сказал – если ты придешь в ЦК, то ты, глядишь, всех нас разгонишь».

Смерть Суслова впервые обозначила противостояние групп Андропова и Черненко. Начался новый, незаметный для большинства, раунд борьбы за власть. Ее трагичность заключалась в том, что боролись два тяжелобольных руководителя, и началась она в последний год жизни дряхлого лидера страны… Мы видели, как угасает Брежнев, и понимали, что трагедия может произойти в любое время. Исходя из этого, мы даже охрану обучили приемам реанимации, хотя и понимали, что, если у Брежнева остановится сердце, восстановить его деятельность будет невозможно.

А тем временем продолжалась атака на Андропова. Кто-то из его противников, не знаю кто – Черненко или Тихонов, который понимал, что в случае, если Андропов станет во главе партии и государства, он вряд ли долго удержится в кресле Председателя Совета Министров, использовал самый веский аргумент – тяжелую болезнь Андропова. В последних числах октября 1982 года, после встречи с кем-то из них, мне позвонил Брежнев и сказал: «Евгений, почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал». Понимая, что альтернативы Андропову в руководстве партии и страны нет, я ответил, что не раз ставил в известность и его, и Политбюро о болезни Андропова. Она действительно тяжелая, но вот уже 15 лет ее удается стабилизировать применяемыми методами лечения, и его работоспособности за этот период могли бы позавидовать многие здоровые члены Политбюро. «Я все это знаю, – продолжал Брежнев. – Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли. Согласен, что и работает он очень много и полезно. Это все так. Но учти, ты должен сделать все возможное для поддержания его здоровья и работоспособности. Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать».

Знал об этой своеобразной акции и Андропов. Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный и сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни. Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».

Я ждал звонка, но до праздников Брежнев не позвонил. 7 ноября, как всегда, Брежнев был на трибуне».

Ну, а что случилось после ноябрьских праздников 1982 года, речь пойдет далее…

Для Юрия Владимировича Андропова начавшийся 1982 год стал какой-то непрерывной цепью успехов и удач. Чем он закончился, мы еще расскажем, но вернемся в его начало. Именно тогда Андропов начал наносить Леониду Ильичу самый болезненный удар – через Галину Леонидовну.

Известно, что одной из задач всех спецслужб во все времена являлось оберегание отпрысков своих полновластных хозяев. Не секрет, что главное тут – полнейшая скрытность, что бы ни натворил наследник, но общество знать о том не должно, все тут в воле родни.

Обычно дочери высшей советской номенклатуры были сдержанны и незаметны. Галя несколько отличалась: рано разошлась со своим первым мужем циркачом Миляевым, жила одна, вела довольно непринужденный образ жизни. О ней в Москве охотно сплетничали, особенно учитывая ее пристрастие к общению с московской художественной богемой, намекалось на ее роман с танцором Лиепой, приводились подробности, но все это мы опускаем. (Кроме одной личной подробности: Галя очень любила экстравагантно одеваться. Как-то в конце 70-х мы с женой были в Большом театре, Галя шла по среднему проходу с первого ряда нам навстречу, я, естественно, разглядывал дочь Генсека, говорю жене: «Вот вырядилась, какую-то ночную рубаху надела». – «Ты ничего не понимаешь, – был ответ, – это парижское платье ручной работы».)

В конце 60-х Галя вышла замуж за молодого (много моложе ее) подполковника МВД Юрия Чурбанова – умом не блистал, но был статный красавец и вообще парень невредный. Поначалу жили они тихо-мирно, причем Юра делает блестящую карьеру, к февралю 1980-го становится генерал-лейтенантом, а главное – первым замом Щелокова и кандидатом в члены ЦК. Однако к пятидесяти Галя, став уже бабушкой, опять задурила. Отбрасываем все пикантные пересуды, но случилось так.

В те же январские дни на всю Москву, а затем и на всю страну прогремело имя так называемого Бори-Цыгана. То был скромный певец-стажер в Большом театре, лет тридцати, фамилия его то ли Буряце, то ли Бурятовский, да и неважно. Все, кому надо, звали его просто – Боря-Цыган. Был он весьма экстравагантен – сладковато красив, носил норковую шубу, галстук с бриллиантовой булавкой (я сам видел), имел одну или две машины-иномарки и квартиру в актерском доме на Садовом кольце. Кто он был на самом деле, чем занимался, кого обслуживал – точно это, видимо, никогда не узнают, этакая пародия на Калиостро.

Поистине потрясающие подробности сообщил о Боре американский эстрадник С. Лаудан, его гость накануне всех тех событий. Его откровения были опубликованы в нашей печати в 1991 году:

«У него был неплохой тенор, но весьма слабые актерские данные. Это был красивый брюнет с серо-зелеными глазами, довольно полный для своего возраста. Он обладал весьма изысканными манерами и утонченными вкусами – в еде, одежде, музыке. Носил он джинсы, джинсовую рубашку на молнии, остроносые сапоги на каблуках и иногда черную широкополую шляпу. На безымянном пальце сверкал перстень с огромным бриллиантом, а на шее – толстая крученая золотая цепь, которую он не снимал, даже купаясь в море. Он появлялся на пляже в коротком махровом халате. Иногда он читал, но чаще играл в карты с несколькими знакомыми и с младшим братом Михаилом, 25 лет. Борис жил в двухкомнатном номере-люкс с отдельным душем, телевизором, холодильником. Питался он не в столовой, а дома – с немногими друзьями. На столе стояли черная икра в больших жестяных банках, мясо (шашлыки готовились тут же на пляже), подавался только что испеченный хлеб, язык, раки, виноград, шампанское и водка. Все эти недоступные рядовому отдыхающему деликатесы в неограниченном количестве поставлялись ему Галиной Брежневой-Чурбановой, которая приезжала изредка с шофером Валерой на белой «Волге». Приезжать ей было, видимо, сложно, и она была вынуждена хитрить, так как отец старался всячески блюсти честь дочери, уже ставшей к тому времени бабушкой».

Галина была грузной, высокой женщиной, которую при всем желании нельзя было назвать красивой. У нее были грубые, крупные черты лица, очень напоминавшие отцовские, темные волосы, забранные в пучок, и темные, густые брови. На пляж она выходила в длинном, до пят, шелковом халате. В свою речь Галина часто вставляла матерные слова.

Борис был умным и изощренным человеком. Он был скрытен и хитер, тактичен и вежлив. Пил он только шампанское и держал себя в руках. Галина была крайне раздражительна, так что Борису, напротив, нужна была сдержанность. Своего 40-летнего мужа-генерала Галина уже презирала и могла закатить истерику только потому, что Борис напоминал ей, что пора уезжать, дабы не огорчать папу и маму. Галина называла родителей «двумя одуванчиками», что не мешало ей восхищаться их преданностью друг другу и взаимной заботой. Иногда она говорила об отце, который, несмотря на возраст и болезни, каждый день купался в Черном море. «О нем много болтают, – говорила Галина, – но все-таки он борется за мир. Он искренне хочет мира». Напившись, она громко говорила: «Я люблю искусство, а мой муж – генерал».

Борис Буряце жил в Москве в большой квартире в доме на улице Чехова, недалеко от Театра кукол, знаменитого театра Образцова; эту квартиру «подарила» Борису Галина Брежнева. Она же руководила покупкой мебели и роскошной отделкой комнат, которая свидетельствует главным образом не о художественном вкусе, а о богатстве владельца квартиры. Здесь имелось много антиквариата, на стенах висели редчайшие иконы, на специальном столике стоял подсвеченный разноцветными лампами сосуд с бриллиантами. У Бориса была очень большая коллекция бриллиантов, и приятели называли его нередко между собой «Борисом бриллиантовым». Дружба с Галиной превращала и самого Бориса в очень влиятельного человека, вокруг него начинали крутиться разного рода сомнительные личности, связи которых уходили в глубины подпольного бизнеса, черного рынка и уголовного мира Москвы.