Простая формальность - Барбара Хоуэлл

Подписав чек, Синтия купила в автомате бутылку ко-ка-колы на дорогу. Мелочь, но она сразу почувствовала себя бодрее и удивленно заметила, что идет по асфальту на цыпочках, будто ступая по высоко натянутой проволоке. Она хлопнула дверцей, включила мотор и снова выехала на автостраду — на этот адский серый путь, безразличный к тем, кто по нему следует, и ведущий неизвестно куда.

Нет, с Бет и Мэрион надо разбираться по очереди. Тщательно все продумать и постараться отвлечься от них, освободиться от их власти, которая грозит ей полным подчинением. Она, Синтия Эдвардс, тоже еще существует. Нельзя же ее окончательно сбрасывать со счетов.

Сначала Бет. Почему она рассказала про Клэя? Первое, самоочевидное объяснение: чтобы насолить матери. Другое, не столь очевидное: не знала, что делать дальше, и надеялась, что мать поможет. Еще менее очевидное: Бет доверяет ей, думает, как выразилась бы Мэрион, что они обе одинаково… как бы это сказать… Но важно то, что после этого страшного признания, после того, как Синтия взломала дверь и вытащила дочь из ванной и дала выход своей ярости, — Бет все же послушалась ее, согласилась уехать из Нью-Йорка, побыть с ней вдвоем. Может быть, какой-то крохотной трепещущей частицей своей души решительная, самоуверенная Бет чувствует, что ей нужны советы и помощь матери?

Но сможет ли Бет принять ее помощь, если она возьмет деньги у Мэрион? Неправильно связывать эти две вещи, но что поделаешь? Связь существует. И какой бы ответ она ни дала Мэрион, это изменит не только ее собственную жизнь, но и жизнь ее дочерей.

Она проехала по двадцать седьмой дороге через Хэмптон и после Амагансета, где почти не было движения, прибавила скорость. Низкорослые сосны справа и слева от дороги сливались в сплошные серо-зеленые полосы, по обочинам взметался песок, но перед глазами у нее был ресторан в отеле «Карлайль», кожаная банкетка, длинная белая скатерть — и две женщины друг против друга за столом.

Они сидят, скрестив ноги и поставив на пол сумочки, а в сумочке у Мэрион — чековая книжка. Гладкие, чистые странички, на которых она уже готова была проставить сумму первой выплаты: двадцать тысяч. И приписать еще семьсот тридцать тысяч потом. Синтия почти слышала мягкий шелест пера по бумаге.

В обмен на Клэя, которого не было в зале, но чье присутствие они обе так явственно ощущали. Клэй как объект продажи: крупный, расплывшийся, сильно поседевший; лицо, когда-то красивое, а теперь изборожденное морщинами и складками.

Итак, перед ней выбор: продавать или нет Клэя Эдвардса, надругавшегося над ее младшей дочерью, за семьсот пятьдесят тысяч долларов? Если этот капитал поместить под двенадцать процентов годовых, это даст ей… ну-ка, быстро умножь… девяносто тысяч в год. Неплохо! И это пожизненно! После ее смерти все перейдет к девочкам. А потом к их детям.

Такие деньги открывают необозримые перспективы. Прежде всего самое лучшее образование: для Бет — Барнард-колледж; для Сары — фешенебельный пансион в Швейцарии. Прекрасный сад с пышными фруктовыми деревьями и обязательно с бассейном. Поездки в Лондон, Париж — нет, еще дальше, в более экзотические страны: Шри-Ланка, Кения, Амазонка. Шикарные кожаные чемоданы, полные красивых платьев; в любую минуту можно заказать машину с шофером. О Господи! Она чувствовала, как сладкое предвкушение богатства разливается по ее жилам.

Так продавать Клэя или нет? Взять у Мэрион деньги и бежать, пока та не передумала? Все аргументы выложены — без всяких недомолвок и нюансов, четко и открыто, со всей ужасной прямолинейностью, присущей Мэрион.

После тридцати восьми лет беспрерывной ответственности за все, что происходило в ее жизни, — хотя происходило это, как правило, помимо ее воли, — у Синтии появился наконец шанс самостоятельно принять решение. И эта неожиданно представившаяся ей возможность выбора переполняла ее радостью, близкой к экстазу.

Конечно, за тем, что она забеременела в двадцать два года, еще не будучи замужем, не стояло никакое сознательное решение. Просто в ней начал расти зародыш, новая жизненная сила, обещавшая в будущем стать чем-то — кем-то — прекрасным, необыкновенным; и рядом был Джон Роджак, который испытывал благоговение перед тем, что совершалось в ее чреве. Он прижимался ухом к ее животу, почтительно поглаживал его: «Ой, Синди, по-моему, я слышу, как сердечко стучит!» Молодость. Беззаботность. Ни один из них не задумывался о том, что они делают и к чему это приведет.

Развод с Джоном. Еще одно событие, за которое она несет ответственность, но выбора и тут не было. Разве можно развод с алкоголиком рассматривать как выбор? Тут не до выбора: только бы выжить. Только бы унести ноги и укрыться в каком-нибудь темном углу.

Да и брак с Клэем не был результатом осознанного выбора. Он явился тогда к ней в магазинчик, сияя голубыми глазами, в синем блейзере с блестящими медными пуговицами, и показался этакой добродушной горой, на которую тянет взобраться. Обещал ей любовь, понимание, дарил подарки, предлагал свою медвежью душу… Кто решился бы все это отвергнуть? А потом изо дня в день видеть, как эта любовь — или привязанность, восхищение, потребность в ней — неважно что — на глазах тает и пропадает, а она сама шаг за шагом деградирует, превращается именно в то, от чего он хотел себя обезопасить, когда предложил подписать брачный контракт. Проходит тот типичный, унизительный путь, который ей обрисовала Мэрион. «Мы его мучаем, обманываем, транжирим его деньги…» Мэрион не проведешь. Она умеет добраться до грязи и мерзости на самом дне — и выставить их на всеобщее обозрение. И самое обидное — она права.

И однако даже ее поведение с Клэем не было сознательным расчетом. Ее поступки были не обдуманными, а инстинктивными, как не задумываясь поднимаешь руку, чтобы отвести удар. Ах, ты со мной так? А я с тобой так. Хочешь войны? Получай войну. Получай ненависть. Кто же выберет ненависть добровольно?

Дома вдоль дороги постепенно исчезли. Начался один из плоских, незастроенных районов Лонг-Айленда, где царят океан и песок. Она съехала с автострады.

Оставив машину у обочины, Синтия обвела взглядом огромный безлюдный пляж, дюны, кое-где поросшие травой, радостно вбирая, впитывая в себя самый прекрасный, на ее взгляд, пейзаж в мире и чувствуя, как бьется пульс, как жадно дышат легкие. Она ощущала себя каким-то сложным техническим агрегатом, готовым к действию, жаждущим заработать на полную мощность, как только его включат в сеть. Она побежала к воде.

После весенних штормов пляж превратился в скопление мелких барханчиков и островерхих складок. Песок был влажен и скрипел под ногами. Неумолчный рев океана навевал, как всегда, мысли о бесконечности. Океан знал ответ. И когда-нибудь она услышит его.

Спотыкаясь и скользя в своих кроссовках, не чувствуя былой легкости, она подошла к краю воды, оставляя на мокром песке длинные полосы следов. Океан был у ее ног: белый и пенистый у берега, тяжелый, размеренный и темный вдали.

Солнце почти не влияло на цвет воды — черно-синий, грязноватый, хотя на песке мелькали желто-розовые блики. Но в целом пейзаж был спокойный и сдержанный, чисто атлантический, не бил в глаза.

Однако она совсем не думала о том, что находится на Лонг-Айленде или даже в Америке. Она стояла на земном шаре, огромном, реальном. На земле. На своей земле. Которая должна обеспечивать ей жизненное пространство, давать пристанище, кормить еще лет тридцать, а то и тридцать пять. Как же она проживет эти годы? К чему придет?

Допустим, она возьмет деньги. Семьсот пятьдесят тысяч — плата за семь месяцев злости, стервозности и слез.

Собственно, кто будет знать правду? Ни матери, ни Дорис, ни Элу ничего объяснять не надо. Достаточно сказать: «Из нашего брака ничего не получилось». И даже если они пожелают выведать подробности, ее новообре-тенное богатство быстро заставит их замолчать.

Знать будет Бет. Знать — и не скрывать усмешки:

— Ой, мама! Столько денег только за то, что ты полгода спала с Клэем? Очень даже неплохо.

— Бет, ты не понимаешь. Я развожусь с ним и получаю компенсацию. При разводе каждой женщине полагается компенсация.

— Ясное дело. Послушай, мам, надо выжать из них как можно больше.

И Мэрион будет знать.

Она взглянула на небо — по-прежнему такое ясное, синее, — прислушалась к океану и почувствовала, что у нее промокли и замерзли ноги. И вдруг услышала голос Мэрион — так же явственно, как слышала шум моря: «Чем позволять дочери тебя шантажировать, лучше подкупим мать».

Неужели Мэрион знает? Неужели Клэй раззвонил ей про свою шестнадцатилетнюю падчерицу? А почему бы и нет? Если Бет ему пригрозила, он наверняка ударился в панику. А у Мэрион столько денег…

Она снова вспомнила, как Мэрион стряхнула пепел и преувеличенно спокойно посмотрела ей в глаза, когда речь зашла о девочках. Как раздраженно спросила: «Они-то при чем?»