Жанна д’Арк. «Кто любит меня, за мной!» - Наталья Павлищева

Но голос епископа заставил ее вернуться к происходящему.

О, Кошон – мастер в своем деле! Он читал обвинение медленно, каждым своим словом, каждым звуком зримо приближая последний миг перед тем, как палач поднесет пылающий факел к хворосту под ее ногами. Жанна слышала не столько звуки его вкрадчивого голоса, сколько потрескивание смолянистого факела. Миг… еще миг… еще…

Губы беззвучно зашептали слова молитвы: «Иисусе, помоги выдержать… помоги…» Сознание прорезала мысль: «Я боюсь! Я очень боюсь!» Ее шепот стал более страстным: «Иисусе, помоги мне не бояться!»

Но душевное успокоение не приходило, наоборот, росла паника. Одно дело – понимать, что тебя сожгут, и совсем другое – оказаться наверху сложенного костра под десятками ненавидящих взглядов, слышать крики с призывом расправиться. Она одна против огромного числа врагов, и она бессильна. Нет ни меча, которым можно защищаться, ни знамени, за которым пойдут соратники… Есть только враги и она… а еще костер… Страшно, так страшно, что по спине течет холодный пот, а сердце бьется рывками.

Жанну охватило отчаяние.

А потом ее привяжут цепями к столбу… чтобы не смогла вырваться из адского пламени. Потом факельщик обойдет со своим страшным огнем вокруг, и умело сложенные дрова займутся. Этот огонь будет захватывать все больше и больше хвороста…

«Ты была зла к своим родителям, ты нарушила повеления Бога, приказывающего чтить родителей…» Ну где же Жиль?!

Кошон читал, краем глаза наблюдая за девушкой, и радовался. Коптящий и потрескивающий факел явно произвел на нее нужное впечатление. Девушка побледнела, она уже дышала прерывисто и почти не слушала самого епископа. Внутри у Жанны росла паника.

«Ты произвела соблазн, ты возвела хулу на Бога, ты погрешила в вере и дала своему королю безрассудное и тщеславное обещание…»

Нужно потянуть время… Жиль спасет…

Жанна не отрывала от пламени глаз, а если и смотрела куда-то еще, то только на большую кучу дров, на которой ей предстояло сгореть. Факел нарочно положен на кусок свиной кожи, из-за пламени этого не видно, но запах горелого мяса постепенно расползался вокруг.

Снизу доносились выкрики:

– Сжечь ведьму!

– На костер её!

Костер… пламя, которое должно превратить и ее саму в факел! Сначала огонь побежит по нижним вязанкам хвороста… потом займутся верхние, те, чтобы совсем близко у ее ног…

«…среди твоих слов и поступков есть многое, чего нельзя было бы ни говорить, ни поддерживать…» Нет, она одна, совсем одна…

Сухой хворост будет гореть хорошо, даже если вдруг пойдет дождь, то он не сразу сможет залить пламя…

Огонь дойдет до ее ног, они начнут гореть… Жанна вспомнила, как лопались пузыри на ногах у еретика, его крик боли прорезался даже сквозь страшный гул пламени. А кожа пузырилась и повисала черными лоскутами… Ей показалось, что в воздухе запахло гарью от человеческого тела. Ее тела?!

Еще мгновение, и Кошон произнесет страшные слова: «Церковь отрекается от тебя, Жанна…», передавая ее в руки мирского суда. А тот будет скорым, уже давно все решено, не зря же подготовлен костер и зажжен факел! Ее даже не придушат заранее, что бывало особой милостью, тогда человек не чувствовал мучений. Нет, ненавистную Деву Жанну сожгут заживо, у судей слюнки текут от желания полюбоваться, как огонь охватит девичье тело, как займутся волосы, как от боли и ужаса лопнет все, что может лопнуть… Они ждут, когда же раздастся предсмертный крик боли и ужаса сгорающей плоти…

От мысли о загорающихся волосах они поднялись у девушки дыбом.

– Нет!

Кошон замер, чуть обернувшись к крикнувшей Жанне:

– Ты что-то хотела сказать?

И она сломалась, всего на миг сломалась, кивнула:

– Я… я отрекаюсь…

– От чего? – Голос Кошона, как всегда, вкрадчив и даже ласков. Но он прекрасно понимал, что нельзя давать девушке задуматься, она может и осознать, что говорит и делает, поэтому быстро подсказал: – Ты, Жанна, отрекаешься от своих заблуждений и просишь заступничества Церкви перед Богом?

Перед Богом? Перед Богом она ответит сама! И вдруг внутри словно что-то ярко вспыхнуло: она действительно готова ответить перед Господом! Отмолит, если и совершила что-то противное Его воле. Она раскается, но не там, в небесах, а еще здесь, на земле, ее земная жизнь еще не кончена, она воевала, теперь смирится и станет молиться… Только не в зловонном подземелье Буврейского замка, а в церковной тюрьме. Церковь не должна оттолкнуть свою дочь, она убедит даже Кошона, что, надевая мужскую одежду, не замышляла ничего плохого, как иначе садиться на коня и воевать? Ей должны поверить… Но Жанна не желала просить просто милости, она хотела доказать правоту, а чтобы сделать это, нужно было жить!

– Если у меня были заблуждения, я от них отрекаюсь. – Если вдуматься, весьма сомнительное отречение, но Кошон рад и такому, Жанна сломалась, он сумел пересилить столь упорную Деву! – При одном условии…

Епископ напрягся, что еще придумала эта проклятая девчонка?! Она уже очнулась от своего ужаса и могла соображать и говорить вразумительно, момент казался Кошону утерянным. И все же он не привык сдаваться, особенно если дело касалось искоренения ереси!

– Чего ты хочешь? Если Церковь в силах помочь, то поможет.

– Переведите меня в церковную тюрьму и уберите английских солдат! Они досаждают мне даже в камере!

Кошон едва сдержался, чтобы не перекреститься. Слава богу, эта дурочка не придумала ничего серьезней. Он кивнул в знак согласия, разворачивая заготовленный пергамен с формой отречения.

– Но вы не обещали выполнить мое требование.

Теперь Кошон едва не выругался. Речь идет об отречении, о ее жизни и смерти, а эта дрянь торгуется! Сказала бы спасибо, что вообще позволяют сохранить жизнь, а не стать угольками в костре!

– Тебе не достаточно моего обещания?

– Я его не слышала.

– Обещаю.

Ей бы заставить Кошона вслух поклясться именем Господа, что переведет в церковную тюрьму, но епископ не глуп, он тут же начал читать отречение. Потрясенная собственным поступком, Жанна не вслушивалась в то, что теперь произносил Кошон, иначе обратила бы внимание, что его речь была слишком короткой для большого листа, с которого он читал. Даже секретарь понял, что Кошон произносит не весь текст отречения. Как же Жанна будет подписывать? Надо ей сказать об этом…

Не успел, Кошон сунул согнутый вдвое лист самой Деве:

– Ставь крест в знак своего отречения!

– Разве не достаточно того, что я отреклась вслух при стольких свидетелях?

– Подпиши!

– Я не читаю, откуда же мне знать, что я подписываю?

Секретарь едва не крикнул: «Молодец, Дева!» Но Кошон снова начеку, он сурово сдвинул брови:

– Не морочь нам голову! Ты отрекаешься от своих заблуждений?!

– Если они были, отрекаюсь.

– Так ставь крест! Не испытывай терпение отцов Церкви!

Внимательно глядя на епископа, Жанна поставила крест там, где он указал. Ее глаза говорили: «Твоя вина, если это ложь». У Кошона по спине тек пот, но отступить он не мог.

Половина дела была сделана, Жанна при всех отреклась от своих заблуждений, поставила крест, не подозревая, в какую ловушку ее заманили. Кошону казалось, что она все понимает, даже если не догадывается о самой ловушке, то прекрасно понимает, что ее живой не выпустят. А еще насквозь видит ухищрения самого епископа. Мелькнула страшная мысль, что Дева может и впрямь быть той, за которую себя выдает. Тогда ее гибель означает и гибель бессмертной души самого Кошона. Выторговав блага в земной жизни за счет смерти Девы, он обрекал себя на мучения в вечности…

Чтобы отогнать от себя такие страшные мысли, Кошон даже чуть тряхнул головой.

Теперь предстояло огласить приговор, тоже заготовленный заранее:

«…но так как ты тяжко согрешила против Бога и святой Церкви, то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобой и не могла бы вновь совершить то, в чем нынче раскаивалась».

Формально все прекрасно, еретичку всеми силами пытались спасти от ее страшных заблуждений, сохранив земную жизнь, дабы подготовить к жизни вечной.

Глубоко и с облегчением вздохнув, Кошон стал спускаться с помоста, на ходу скручивая пергамент с отречением. Он уже не обращал никакого внимания на саму Жанну, сейчас она была неважна.

К ней подошли двое солдат, один из которых грубо дернул за цепь, которой скованы руки девушки. Она рывком освободилась от его цепких пальцев:

– Я теперь буду в церковной тюрьме!

Солдат грубо захохотал:

– Кому ты там нужна?!

– Как? – даже растерялась Жанна. Но Кошон и остальные церковники удалялись, действительно не оборачиваясь в ее сторону. Жанне даже показалось, что Кошон намеренно отворачивается к кардиналу Винчестерскому, чтобы не видеть вопроса в глазах осужденной.