Морской волк (сборник) - Джек Лондон

Он кивнул.

– Вы правы, вы совершенно правы. Ваша ошибка лишь в том, что вы не ожидали самого худшего.

– Как? Что могло бы быть хуже, чем если бы нам перерезали глотки? – с наивным и забавным удивлением спросила она.

– Опустошение наших кошельков, – ответил он. – В наше время человек устроен так, что его жизнеспособность определяется его деньгами.

– Кто отнимет мой кошелек, отнимет у меня немного, – сказала она.

– Кто отнимет мой, отнимет у меня право на жизнь, – ответил Вольф Ларсен. – Он отнимает мой хлеб, и мясо, и постель и тем подвергнет опасности мою жизнь. Когда у людей пуст кошелек, они обычно умирают, и притом самым жалким образом, если только им не удается достаточно быстро наполнить его вновь.

– Но я не вижу, чтобы этот пароход покушался на ваш кошелек.

– Подождите и увидите, – мрачно ответил он.

Долго нам не пришлось ждать. Обогнав на несколько миль наши лодки, «Македония» начала спускать на воду свои. Мы знали, что на ней четырнадцать лодок, тогда как у нас было всего пять, – одной мы лишились благодаря бегству Уэйнрайта. Маневр «Македонии» испортил нам охоту. За нами котиков не было, а впереди линия из четырнадцати лодок, словно огромная метла, сметала находившееся там стадо.

Наши лодки вскоре вернулись ни с чем. Ветер упал, море становилось все спокойнее. Такая погода, при наличии крупного стада, могла бы обеспечить прекрасную охоту. Подобных дней бывает не больше двух или трех даже в удачный сезон. Охотники, гребцы и рулевые, поднимаясь на борт, кипели злобой. Каждый чувствовал себя ограбленным. Со всех сторон сыпалась ругань, и если бы проклятия имели силу, то Смерть-Ларсен был бы обречен на вечную гибель.

– Чтоб он сдох и был проклят на десять вечностей, – злился Луи, и глаза его сверкали, в то время как он привязывал свою лодку.

– Прислушайтесь, и вы сразу же узнаете, что больше всего волнует их души, – сказал Вольф Ларсен. – Вера? Любовь? Высокие идеалы? Добро? Красота? Правда?

– В них оскорблено врожденное сознание права, – заметила Мод Брюстер, присоединяясь к разговору.

Она стояла немного в стороне, одной рукой придерживаясь за ванты и мягко покачиваясь в такт качке шхуны. Она не повысила голоса, и все же я был поражен его ясным и звонким тоном. О, как он ласкал мой слух! Я едва осмелился взглянуть на нее, боясь выдать себя. На голове у нее была мальчишеская шапочка, светло-каштановые пушистые волосы сверкали на солнце и окружали, словно ореолом, нежный овал ее лица. Она была обворожительна и казалась каким-то высшим существом. Все мое прежнее преклонение перед жизнью вернулось ко мне при виде этого дивного ее воплощения, и холодные рассуждения Ларсена показались мне смешными и бледными.

– Вы сентиментальны, как мистер ван-Вейден, – усмехнулся он. – Этих людей приводит в бешенство лишь то, что не оправдались их вожделения. Вот и все. Но чего они желали? Вкусной пищи и мягких постелей на берегу, после удачного заработка. Женщин и пьянства, то есть разгула и животных удовольствий, которые так хорошо их определяют. Вот лучшее, что в них есть, их высшие надежды, их идеалы, если хотите. Проявление их чувств – картина мало привлекательная, но она показывает, как глубоко задеты их души, или, что то же самое, как глубоко задеты их кошельки.

– По вашему поведению не видно, чтобы ваш кошелек был задет, – сказала она, смеясь.

– И все же, уверяю вас, у меня задеты и кошелек, и душа. Принимая во внимание последние цены шкур на лондонском рынке и учитывая приблизительный улов, который сегодня испортила нам «Македония», мы должны оценить убытки «Призрака» в полторы тысячи долларов.

– Вы говорите об этом так спокойно… – начала она.

– Но в душе я совсем не спокоен. Я мог бы убить ограбившего меня человека, – перебил ее капитан. – Да, да, это так, а то, что этот человек мой брат – пустые сентименты.

Его лицо вдруг изменилось. Голос стал менее резок, и он с полной искренностью сказал:

– Вы, сентиментальные люди, должны быть счастливы, искренно и глубоко счастливы, считая, что все на свете прекрасно. Поэтому вы и себя считаете хорошими людьми. Скажите мне оба, считаете ли вы и меня хорошим человеком?

– На вас, пожалуй, приятно смотреть, – определил я.

– В вас есть хорошие задатки, – был ответ Мод Брюстер.

– Ну, конечно! – почти рассердился он. – Ваши слова для меня пустой звук, они не содержат ясной и отчетливой мысли. Вообще, это не мысль, а что-то расплывчатое, основанное на иллюзии, а не на деятельности мыслительного аппарата.

По мере того, как он продолжал говорить, голос его снова смягчился и зазвучал более интимно.

– Знаете, я тоже иногда ловлю себя на желании быть слепым к фактам жизни и только упиваться ее иллюзиями. Они лгут, они противны рассудку, но они дают наслаждения, а в конце концов, наслаждение – единственная награда в жизни. Без него она была бы пустой. Взять на себя труд жить и ничего за это не получать – это хуже, чем умереть.

Он задумчиво покачал головой.

– Как часто я сомневаюсь в ценности нашего разума! Мечты гораздо ценнее и дают больше удовлетворения. И я завидую вам. Но только умом, а не сердцем. Зависть – продукт мозга. Я подобен трезвому человеку, который очень устал и смотрит на пьяного, жалея, что сам не пьян.

– Или подобны умному, который смотрит на дураков, жалея, что сам не дурак, – улыбнулся я.

– Вот именно, – ответил он. – Вы пара милых, обанкротившихся дураков. В вашем бумажнике нет фактов.

– Но мы тратим не меньше вас, – вставила Мод Брюстер.

– Вы можете тратить и больше, раз это вам ничего не стоит.

– Но мы рассчитываем на вечность и потому берем из нее.

– Поступая так, вы получаете больше, чем я, затрачивающий добытое мною в поте лица.

– Почему же вы не измените вашу монетную систему? – спросила она.

Он быстро взглянул на нее и огорченно ответил:

– Слишком поздно. Я бы и рад, пожалуй, но не могу. Мой бумажник набит старыми бумажками, и я ничего не могу поделать. И я не могу заставить себя признать ценность в чем-нибудь другом.

Он умолк, и его взгляд скользнул мимо нее в морскую даль. Его первобытная меланхолия снова ожила в нем; своими рассуждениями он довел себя до припадка хандры, и можно было ожидать, что теперь нужно было опасаться пробуждения в нем дьявола. Я вспомнил Чарли Фэрасета и понял, что грусть капитана есть кара, которую каждый материалист несет за свое миросозерцание.

Глава XXV

– Вы были на палубе, мистер ван-Вейден, – сказал на следующее утро за завтраком Вольф Ларсен. – Какая погода?

– Довольно ясно, – ответил я, глядя на полосу солнечного света, проникавшую через открытый трап. – Свежий вест, который еще усилится, если верить предсказаниям Луи.