История - Никита Хониат

10. Между тем протосеваст Алексей, не имея возможности отразить наступающего неприятеля сухопутными силами,— так как одни, для кого не совсем еще безопасно было явно переходить к Андронику, тайно в своих мыслях склонялись уже на его сторону, а другие думали, что для верности императору довольно оставаться дома и не приставать ни к той, ни к другой стороне, как привык народ думать и говорить об этом, частью по корыстному расчету, а частью и потому, что большая часть римских государей всегда достигала власти убийством и кровопролитием,— пытался отвратить угрожающую опасность битвой на море. С этой целью трииры покрыли Пропонтиду. На одних из них были гребцами и должны были сражаться с палуб римляне, а на других — быв-{317}шие в городе различных наций латиняне, самая лучшая и воинственная часть войска, которой деньги лились рекой, потому что протосеваст, в случае нападения, гораздо более надеялся на ее защиту, чем на самих римлян. Ему очень хотелось сделать начальниками триир людей, особенно ему преданных, и вверить управление флотом своим родственникам. Но так как великий вождь Контостефан воспротивился этому и никак не хотел отказаться от начальства над флотом, как по всем правам принадлежащего ему, а не кому-либо другому, то протосеваст по необходимости должен был переменить свое намерение. Таким образом, начальником над всем флотом назначен был Андроник Контостефан, хотя при нем и состояло несколько родственников и друзей протосеваста,— и всякая переправа с восточного берега была прервана. Спустя немного времени со стороны царя отправляется послом к Андронику один из служителей алтаря, именно Георгий Ксифилин. Представ перед лицом тирана, он вручил ему письмо и сказал все, что было наказано; а ему наказано было обещать Андронику множество даров, возведение на высшую степень почестей и милость от миролюбивого Бога, если он оставит свой замысел, от которого должны произойти междоусобные войны, и возвратится к прежнему месту жительства. Андроник отверг это предложение, потому что посол Ксифилин, как говорят, изменил своему долгу и убеждал его отнюдь не соглашаться и не {318} делать ни малейшей уступки. Обратившись с надменной речью к послам, он с гневом отвечал, что если хотят, чтобы Андроник возвратился туда, откуда пришел, то пусть протосеваст будет свергнут со своего места и даст отчет в своих беззаконных делах, пусть мать царя удалится в уединение, навсегда остригши свои мирские волосы, а царь правит по отеческому завещанию и не будет стесняем соправителями, как колос, заглушаемый плевелами. Между тем прошло еще несколько дней, и великий вождь Андроник также переходит на сторону Андроника и уводит с собой все длинные корабли, на которых было войско, состоявшее из римлян. Это обстоятельство более всего другого одушевило мятежного Андроника и совершенно сокрушило протосеваста, так что он потерял всякую надежду и упал духом. Теперь уже не тайно собирались приверженцы Андроника; напротив, люди, радующиеся общественным переворотам, теперь явно издевались над протосевастом и переплывали в Халкидон. Являясь толпами к Андронику, они удивлялись его росту, величественной красоте и почтенной старости, упивались медоточивостью его речей, принимали все, что он обещал им, как полевая трава принимает дождь или горы Сионские — росу Ермонскую, и возвращались в величайшем восторге, как будто бы отыскали воспеваемый золотой век и упились соком прелестных плодов или насытились так называемой трапезой Солнца. Иные, впрочем, с пер-{319}вого же взгляда тотчас же узнали в нем волка, покрывшегося овечьей кожей, и змею, которая, как скоро отогреется, немедленно уязвит того, кто носит ее на своей груди.

11. Вслед затем освобождаются из тюрьмы дети Андроника, Иоанн и Мануил, а равно и все другие заключенные протосевастом; на место же их заключаются люди, к которым он благоволил, и вообще все его приверженцы и родственники. Да и сам протосеваст, захваченный в царских чертогах, окружен был стражей из германцев, с заостренными с одной стороны секирами на плечах, и не имел свободы выхода. А в полночь его тайно вывели из царских палат и отвели в темницу при патриаршем дворце, построенную патриархом Михаилом, под надзором той же или еще более сильной стражи. О, как превратны дела человеческие и как иногда изменяются они быстрее слова! Тот, кто вчера шел непримиримой войной против Церкви, как человек, знатный родом и крайне надменный счастьем, кто противозаконно исторгал из храма искавших в нем убежища, вокруг кого раздавались голоса тысячей народа, тот сегодня в узах и бесприютен, не имеет ни спутника, ни помощника, ни спасителя, ни избавителя. Протосевасту крайне тяжко было и это, но он еще более сердился на то, что сторожа не давали ему спать, нападая на него всякий раз, как только он обращался ко сну, и заставляя его держать глаза напряженными, как лук или стрелу. Патри-{320}арх, со своей стороны, не помня зла и соболезнуя о такой перемене судьбы, прилагал о нем немалое попечение, облегчал его печаль своим присутствием и увещевал сторожей обращаться с ним кротче и не увеличивать своей жестокостью настоящего его несчастья. Но едва прошло несколько дней, как в одно раннее утро выводят его из храма, сажают на крошечного коня, несут впереди его привешенное к трости знамя и с таким посмеянием отвозят к морю. Здесь бросают его в рыбачью лодку и отправляют на другой берег к Андронику; а наконец, согласно с общим приговором высших сановников, по приказанию Андроника выкалывают ему глаза. Таков был конец соцарствования или, лучше, еще не вполне утвердившейся тирании протосеваста и его управления общественными делами. У него были руки, способные к бою, и персты его были научены на брань. Если бы он лучше приготовился к борьбе и произвел более стремительное нападение, он, может быть, заградил бы Андронику доступ к городу и предохранил бы себя от постигшего несчастья, потому что он мог распоряжаться царскими сокровищами как хотел и для отражения противника мог воспользоваться теми триирами, на которых было войско из латинян, лучшее во всем римском флоте, все залитое медью и закаленное в кровавых боях. Но под влиянием, как кажется, враждебной ему судьбы, он не выказал всей энергии и ослабил свою деятельность, а Андроник напряг {321} все силы и потому, напав на своего противника, опрокинул его и одержал над ним блистательную победу. Находясь еще по ту сторону пролива, Андроник объявил войну находившимся в Константинополе латинянам, выслав против них трииры, которые перешли к нему вместе с великим вождем, а равно и отборнейшую часть воинских отрядов, которые присоединились к нему на пути. А так как и жители города поднялись против них, согласившись между собой произвести дружное нападение, то в одно время началась битва и на море и на суше. Латиняне, будучи не в состоянии противиться окружившей и опоясавшей их отовсюду двойной толпе врагов, бросались кто как мог спасать себя, оставив на произвол грабителей свои дома, полные всякого богатства и многоразличных благ, каких обыкновенно ищут люди. Они не смели ни оставаться на месте, ни напасть на римлян, ни сколько-нибудь противиться их нападению. Поэтому одни рассеялись, как случилось, по городу, другие укрылись в знатных домах, иные же, добравшись до длинных кораблей, которые заняты были их единоплеменниками, кое-как избегли опасности погибнуть от меча. А кто был пойман, те все были осуждены на смерть, и все без исключения лишились имущества. Что же касается наполненных беглецами триир, они, оставив городские пристани, направились к Геллеспонту и, пристав к островам, которые находятся не вдали от царственного города и недалеко вдают-{322}ся в море,— говорю об острове Принцовом, Проте и других смежных с ними островах,— там провели остаток этого дня. На следующий день, сжегши на этих островах несколько святых обителей, латиняне поспешно выступили оттуда на всех веслах и с распущенными парусами. Так как никто не преследовал их, то они, где хотели, высаживались на берег и делали римлянам все зло, какое только могли.

12. В это время явилась на небе комета, которая предвещала будущие бедствия, и явно изображала собой самого Андроника. Представляя внешним своим видом образ и изгибы змеи, явившееся светило то вытягивалось, то спустя немного свивалось в кольца, а иногда представлялось как бы с отверстием пасти и приводило в ужас боязливых зрителей, словно хотело сверху проглотить находившихся внизу и упиться человеческой кровью. С вечера дня явление это продолжалось всю последующую ночь и потом уже исчезло. Равным образом и приученный к охоте ястреб, белый, с ременными путами на ногах, много раз терявший перья на гнезде и опять вновь оперявшийся, направив полет с востока к знаменитому храму Слова Божия и влетев в дом Фомаитов, привлек на себя внимание множества собравшихся по слуху зрителей. Были охотники, ухитрявшиеся поймать его. Но он, поднявшись оттуда, прилетел к большому дворцу и, посидев над той комнатой, в которой обыкновенно приветствуются {323} от всего народа только что получившие верховную власть венценосцы, спустя немного воротился опять к храму. Три раза он сделал такой круг, и тогда уже наконец его поймали и представили царю. Многие видели в этом предзнаменование, что Андроник скоро будет схвачен и подвергнется тяжкому наказанию; да и естественно, говорили они, относить к нему это предзнаменование, потому что он много раз уже подвергался темничным узам да и волосы у него белые как снег. Но другие, лучше презиравшие в будущее и одаренные умом более проницательным, утверждали, что этот троекратный полет в одном и том же круге предзнаменует троекратное кругообращение времен года, в течение которого Андроник будет царствовать над римлянами и затем опять попадет в темницу и будет заключен в кандалы.