Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы опустили жалюзи, заперли двери и, сев друг возле друга, предельно сосредоточились. Я так уже привык к этой процедуре, что проделывал ее почти автоматически. Первый шаг в ней похож на процесс отхода ко сну: полное отрешение от окружающего мира, когда словно отключаешься от собственного тела. По прошествии нескольких секунд я уже стремительно ускользал в темные глубины своего ума. Следующий шаг требовал некоторой сноровки: мне предстояло освободиться от своей постоянной физической сущности. Та ее часть, что составляет мне разум, должна была, сохраняя неусыпную бдительность, продолжать движение вниз, в пространство снов и воспоминаний. Эту картину можно в какой-то мере сравнить с теми моментами, когда человек, наблюдающий кошмарный сон, пытается себе внушить: «Это всего лишь сон. Я сплю у себя в постели. Мне нужно проснуться». Человеческое «я», озаренное светом сознания, присутствует при этом, но, окруженное миром фантасмагорий, чувствует себя неуютно и растерянно. Вскоре я обнаружил, что могу проникать еще глубже, чем пласт сновидений, сохраняя при этом всю полноту рассудка (сложный трюк, поскольку люди используют тело как своего рода отражатель сознания). Странный, безмолвный этот мир: напластование снов глубинной части ума. Ощущение человека при этом сродни ощущениям пловца, призрачно скользящего над самым дном моря. Для новичка эта фаза эксперимента может оказаться наиболее опасной. Тело действует на ум подобно якорю. В одном из своих стихотворения Йитс благодарит Бога за то, что имеет «body and his stupidity»[9], которые спасают его от кошмаров. Тело удерживает наши мысли словно тяжеленный балласт, не давая им перелетать с места на место. Это отчасти напоминает положение, в котором оказывается человек, попадая на Луну. Там он весит лишь несколько килограммов и, если пытается передвигаться обычным шагом, то подлетает и проплывает по воздуху словно шар. Также и мысли; освобождаясь от якоря тела, они обретают дьявольскую энергию. И если мысли эти принадлежат человеку с дурной натурой, они немедленно обращаются в ужасающих демонов. А если до человека не дойдет, что это его мысли, что в отдельности от него они не существуют, то он может впасть в панику и наделать дел еще в десять раз хуже. Он уподобится летчику, который, видя, что его самолет стремительно уходит в пике, сам машинально толкает рычаг управления вперед.
Мягко снижаясь сквозь зыбкие видения и образы памяти, я старался сохранять пассивность, игнорировать их. Если б я допустил ошибку и сконцентрировался на одном из них, то тот, мгновенно разросшись, обратился бы в самостоятельную, обособленную вселенную. Я, к примеру, раз неожиданно натолкнулся у себя в памяти на запах трубочного табака «Джинджер Том», который курил в свое время мой дед. Об этой детали я так давно уже не вспоминал, что невольно приостановился, проникшись интересом. Тотчас же я разглядел в своем воспоминании и деда, и полоску сада при его доме в Линкольншире. Оказалось, что я сам фактически стою в том саду, а окружающая обстановка была воссоздана в таких мельчайших подробностях, что при других обстоятельствах я бы, безусловно, поверил в реальность происходящего. Решительно высвободившись, я отторг эту притянувшую меня картину и секунду спустя уже вновь снижался в дышащую теплом темноту.
Эта темнота полна жизни и не является простым отражением телесной бытийности. Это та жизнь, что, подобно электричеству, роится в эфире Вселенной. Так, о нижних пластах можно говорить как о «детской» — очень яркое по окраске чувство тепла и уюта безмятежной невинности; мир ребенка, не воплощенного в телесность.
Под «детской» наличествует пустота, под стать пустоте межзвездного пространства — своего рода «всеобщее отсутствие». Этот ареал особо страшен, в нем можно легко потерять ориентир. Во время всех своих ранних экспериментов я неизменно впадал на этом участке в сон и пробуждался лишь по прошествии многих часов. На этом уровне пространства нет ничего, что могло бы ответным бликом отразить чувство осознанного бытия, вообще наличие жизни как таковой. Поэтому здесь единственного отвлечения достаточно, чтобы связующая нить осмысленности была мгновенно утрачена.
Вот до такой лишь глубины я и мог погружаться, и то мне периодически приходилось подниматься до уровня «детской», чтобы как-то восстановить ориентировку.
В течение всего этого времени наши умы по-прежнему находились друг с другом в телепатическом контакте. Нельзя сказать, чтобы мы вместе, всемером, плавали, так сказать, бок о бок. Каждый был сам по себе; связь с другими обеспечивал мозг. Все это значило, что мы, удерживая один другого под своего рода «дистанционным контролем», могли прийти друг другу на помощь. Случись мне заснуть, нечаянно угодив в сад к своей бабушке, товарищи меня бы разбудили. Случись кому-то из нас подвергнуться нападению, как все мы тотчас бы «очнулись», сплотившись для отражения атаки. Но на этой глубине человек находится наедине с собой.
И вот сейчас дистанционный контакт подсказывал, что Холкрофт погружается все глубже и глубже. Меня охватил восторг. На такой глубине я стал абсолютно невесом; сознание уподобилось пузырю, который сила давления выталкивает наружу. Было ясно, что для дальнейшего погружения требуется какая-то дополнительная «хитрость», но, чтобы ее освоить, нужна определенная работа, предварительная практика. А когда для этого не остается ничего, кроме как прибегнуть к осознанному мышлению, тут уж ничего поделать нельзя. Холкрофт, очевидно, эту «хитрость» уже освоил.
Ход времени в этих регионах ума почти не ощущается; оно идет и в то же время не идет, если это имеет какое-то значение. Так как при этом нет тела с присущим ему нетерпением, ход времени здесь становится чем-то условным. Судя по всему, паразитов поблизости не было, поэтому я просто ждал, сохраняя, впрочем, бдительность. Вскоре я почувствовал, что Холкрофт возвращается. Минуя область снов и воспоминаний, я плавно тронулся вверх и возвратился в чувственное сознание примерно через час после начала эксперимента. Холкрофт был все еще в бесчувствии. Прошло около десяти минут, прежде чем он открыл глаза. Румянец с его щек сошел, но дыхание было ровным.
Холкрофт оглядел нас спокойным взором, и мы поняли, что ничего особенного он не сообщит. Холкрофт сказал:
— Что-то странное. Там, внизу, не ощущается почти ничего. Я едва не подумал, что они вообще нас оставили.
— Совсем ничего не заметно?
— Именно. Раз или
