Сосны. Город в Нигде - Блейк Крауч

Так холодно ему не было еще ни разу в жизни.

Поначалу он опасался, что холод помешает ему уснуть; тело тряслось столь неистово в тщетных усилиях согреться, что ему пришлось ухватиться за рукава толстовки, чтобы та не сползла от сотрясений.

Но как бы ни силен был холод, изнурен Итан был куда сильнее.

Не прошло и пяти минут, как сон взял свое.

Глава 13

Правая лодыжка Итана закована в кандалы, цепь от которых тянется к рым-болту в полу.

Он сидит перед ветхим письменным столом, на котором лежат три предмета…

Чистый лист бумаги формата A4.

Черная шариковая ручка.

Песочные часы, в которых зерна черного песка неудержимо сыплются из одной колбы в другую.

Аашиф заявил Итану, что когда весь песок вытечет, он вернется, и если к тому времени написанное Итаном на бумаге не приведет его в восторг, тот умрет от линчи.

Но Итан понимает, что даже если бы он обладал специфическими, требующими высочайшего допуска сведениями о грядущем массированном наступлении, записал все даты, дислокации, объекты, подробности предполагаемой наземной атаки и поддержки с воздуха, этого будет все равно мало.

Мало будет всегда, сколько бы он ни написал; он умрет все равно, и умрет ужасной смертью.

Об Аашифе он не знает ровным счетом ничего, кроме голоса и этих карих глаз, в которых прозревает желание не добыть сведения, а причинить боль.

Маскировка под допрос – лишь прелюдия.

Ласки, заставляющие Аашифа стать твердым и влажным.

Он садист. Наверно, из «Аль-каиды».

Вися на запястьях под потолком камеры пыток, Итан каким-то образом отгородился от осознания этого в полной мере, но здесь, за столом, в одиночестве и безмолвии, оно обрушилось на него всей своей тяжестью.

Что бы он ни написал, чуть меньше чем через час его жизнь станет бесконечно хуже.

В комнате есть единственное окно, но оно заколочено толстыми досками.

Через тоненькие щели между ними пробиваются ослепительные лезвия иракского солнца.

Жара стоит обжигающая, пот выступает из каждой поры.

Гиперреальность момента становится просто невыносимой, ошеломив чувства Итана шквалом сенсорных впечатлений.

Собачий лай на улице.

Отдаленный детский смех.

За мили отсюда жутковатые, похожие на стрекот цикад автоматные очереди.

Жужжание мухи возле левого уха.

Аромат жарящегося где-то поблизости масгуфа[16].

Где-то в недрах этого сооружения кричит человек.

Никто не знает, что я здесь. Во всяком случае, никто из тех, кто мог бы мне помочь.

Мысли его переключаются на Терезу – как она там, дома, беременная, – но вынести шквал эмоций и тоски по дому в свете того, что ждет впереди, свыше его сил. Искушение проиграть в памяти их последний разговор – голосовой звонок через Интернет по СВЧ [17] – чрезвычайно велико, но это его сломит.

Нельзя в это углубляться. Пока нельзя. Разве что когда придут мои последние мгновения.

Итан поднимает ручку.

Нужно просто чем-нибудь занять мозги. Нельзя сидеть здесь, зациклившись на том, что меня ждет.

Потому что именно этого он и хочет.

Ради этого-то все и затевалось.

Вырвался из снов о войне.

Добрую минуту не мог сообразить, где находится, в одно и то же время дрожа и сгорая от лихорадки.

Сев, Итан пошарил в темноте вокруг себя. Пальцы наткнулись на каменные стены алькова, внутренний GPS обновил информацию, и ужас, ставший его жизнью, хлынул обратно.

Во сне он сбросил с себя вещи, и теперь они валялись как попало на камне рядом с ним, холодные и сырые. Расправив их, чтобы у них был хоть призрачный шанс просохнуть, Итан полз вперед, пока не уселся на краю алькова.

Дождь прекратился.

Ночное небо кровоточило звездным светом.

Он никогда не питал к астрономии ни малейшего интереса, но поймал себя на том, что ищет знакомые созвездия, гадая, с правильных ли мест светят те звезды, которые видны.

Это ли ночное небо я видел всегда?

В пятидесяти футах ниже рокотала река.

Итан бросил взгляд вниз по склону в сторону воды, и когда увидел ее, кровь у него заледенела.

Первой его реакцией было забиться обратно в пещерку, но он подавил это желание, опасаясь, что любое резкое движение привлечет внимание.

Сукины дети, они последовали за мной.

Все-таки переправились через реку.

Они были внизу, среди тех гигантских сосен у реки, так хорошо скрытые тенью, что Итан даже приблизительно не мог оценить их числа.

В темпе ленивца, дюйм за дюймом Итан отодвинулся обратно в глубь пещерки, опускаясь, пока не прижался грудью к леденящей скале, теперь выглядывая через край алькова.

Они скрылись в тени, и на минутку весь мир, кроме реки, затих и замер в полнейшей недвижности, так что Итан начал ломать голову, видел ли он вообще что-либо на самом деле. Учитывая, что ему пришлось пережить за последние пять дней, банальные галлюцинации выглядели бы желанным возвращением в здравый ум.

Тридцать секунд спустя они появились из тени сосен на каменной осыпи у подножия склона.

Что за черт?

Он был только один, и хотя ростом с человека, двигался не по-человечески, пробираясь по камням на всех четырех конечностях – безволосый и бледный в свете звезд.

Тут Итану бросилось в глаза, что пропорции его тела совершенно неправильные, руки вдвое длинней нормальных, и рот облепил металлический привкус – побочный продукт страха.

Тварь подняла голову, и даже с такого расстояния Итан без труда разглядел, что ее крупный нос устремлен к небу.

Нюхает.

Итан, извиваясь, отполз от входа как можно дальше обратно в альков, где скорчился, охватив колени руками, дрожа и напрягая слух в ожидании приближающихся шагов или хруста камней.

Но слышал лишь мурлыканье реки.

И когда рискнул выглянуть наружу в следующий раз, увиденное – или привидевшееся – уже скрылось.