Вкус дыма - Ханна Кент
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лауга завела глаза к потолку:
– Мне рассказали одну историю про Агнес, а Стейна не верит, что это правда.
– В самом деле? – Маргрьет кашлянула, ладонью отгоняя пыль от лица. – И что это за история?
– Люди помнят Агнес маленькой, и некоторые рассказывают, будто один странник предрек ей смерть от топора.
Маргрьет сморщила нос.
– Это Роуслин рассказывает?
Лауга скорчила гримасу.
– Не только она. Говорят, когда Агнес была ребенком, в ее обязанности входило присматривать за сенокосным лугом, и однажды она обнаружила путника, который устроил там стоянку. Его лошадь топтала траву, и, когда Агнес велела ему убираться, он проклял ее и крикнул, что когда-нибудь ее обезглавят.
Маргрьет фыркнула – и тут же зашлась в приступе кашля. Лауга бросила метлу и бережно отвела мать к кровати. Стейна осталась стоять, где стояла, угрюмо наблюдая за ними.
– Тише, мама, тише, все будет хорошо, – приговаривала Лауга, поглаживая мать по спине, и вскрикнула, когда изо рта Маргрьет вылетел ярко-алый кровяной сгусток.
– Мама! У тебя кровь! – Стейна рванулась к матери и споткнулась о метлу.
Лауга оттолкнула сестру:
– Не мешай ей дышать!
Охваченные тревогой, они смотрели, как Маргрьет содрогается от надсадного кашля.
– Вы не пробовали студень из исландского мха?
В дверном проеме стояла Агнес, глядя на Лаугу.
– Мне уже легче, – прохрипела Маргрьет, прижимая ладонь к груди.
– Он очищает легкие.
Лауга развернулась к дверному проему, лицо ее исказилось:
– Оставь нас в покое, слышишь?
Агнес и бровью не повела.
– Так вы пробовали этот студень?
– Нам не нужны твои зелья! – отрезала Лауга.
Агнес покачала головой:
– А я думаю, что нужны.
Маргрьет перестала кашлять и пронзительно глянула на нее.
– Что ты хочешь этим сказать? – прошептала Лауга.
Агнес сделала глубокий вдох.
– Нарезанный мох сварите в кипящей воде. Варить надо долго, очень долго. Когда варево остынет, оно превратится в серый студень. Вкус у него отвратительный, но он может остановить кровотечение в легких.
На миг воцарилась тишина – Маргрьет и Лауга неотрывно смотрели на Агнес.
Стейна вновь присела на кровать.
– Тебя научил этому Натан Кетильссон? – тихо спросила она.
– Говорят, это помогает, – отозвалась Агнес. – Я могу сама сварить – хотите?
Маргрьет медленно вытерла рот уголком фартука и кивнула.
– Свари, – сказала она.
Мгновение Агнес колебалась, затем развернулась и стремительно вышла в коридор.
– Мама, – сказала Лауга, – я не думаю, что тебе стоит принимать из ее рук…
– Довольно, Лауга, – прервала ее Маргрьет. – Довольно.
* * *Преподобный все не едет. Зато пришла зима. Ветер, швыряющий в кровлю дома горсти снега, прогнал осень, воздух стал сухим и хрустким, точно лист бумаги. Каждый мой выдох облачком повисает у губ, точно призрак, и туманы, спускаясь с гор, застилают пеленой долину. Наступает тьма; она угнездилась в этих местах, точно черный кровоподтек на теле земли, но преподобного все нет.
Отчего он не приезжает?
Соль в воздухе. Ветер поднялся во тьме, и черный песок впивается в кожу. Спуск. Стылая дорога вниз, к еще более стылой воде. Соль в воздухе.
Что я поведала бы Тоути?
Преподобный, сказала бы я, на исходе того лета Натан стал все чаще покидать Идлугастадир и всякий раз, вернувшись, казался мне все более чужим. Улучив минуту, когда я была одна в молочне, он отнимал у меня проволочную щетку, затем привлекал меня к себе, но лишь затем, чтобы спросить: согревала ли я постель Даниэля, пока он, Натан, зарабатывал на пропитание, изгоняя смерть из нутра своих соотечественников. Он даже заявил, будто бы я влюбилась в Фридрика! В этого настырного и драчливого щенка, от которого вечно несло немытой шерстью. Обвинения Натана казались мне смешными, нелепыми. Неужели он не понимает, как я истосковалась по нему? Что он совсем не такой, как все другие мужчины?
Я представляю, как лицо Тоути заливается стыдливым румянцем. Представляю, как он украдкой вытирает о брюки свои вспотевшие ладони. Как медленно кивает. Как зыбкие блики свечи, горящей в бадстове, пляшут на его лице, когда он не сводит с меня широко раскрытых глаз.
Преподобный, я говорила Натану, что Даниэль для меня ничего не значит. Что Фридрик без ума от Сигги. Я твоя, говорила я Натану, и буду твоей до тех пор, пока ты этого желаешь, я и женой твоей стала бы, если б только ты захотел.
Такие вот приступы дурного настроения все больше отдаляли его от меня. Я приходила в мастерскую и видела, что Натан разливает по меркам отвары, снимает мутную пену с воды, в которой кипят корешки. Я предлагала помочь ему, как помогала прежде, когда только появилась здесь. Он гнал меня прочь. Говорил, что я ему не нужна. Что он имел в виду – что не нуждается в моей помощи или просто не желает меня видеть? Он решительно толкал меня к двери:
– Уходи. Ты мне здесь не нужна. Я занят.
Порой я уходила в кладовку и била коровьим мослом по сушеным рыбьим головам. Просто чтобы выместить злость. Он тебя больше не любит, говорила я себе. Да и любил ли когда-нибудь?
И однако же по-прежнему случалось, что Натан заставал меня одну на берегу, когда я собирала гагачий пух. Тогда он овладевал мною прямо у птичьих гнезд, пальцы его путались в моих волосах, на лице застывало безнадежное отчаяние утопающего. Натан нуждался во мне, как нуждаются в глотке воздуха. Я читала это в его взгляде, в том, как он цеплялся за мое тело, точно за спасательный буй.
Преподобный Тоути, придвиньте поближе табурет. Я расскажу вам, как все происходило на самом деле.
Прислуживать Натану сделалось нестерпимо трудно. Ночью я была его любовницей, и наше дыхание сливалось в неистовом ритме страсти. Потом наступал день, и я становилась служанкой по имени Агнес. Даже не экономкой! И сухие приказания Натана все чаще походили на попреки.
«Загони овец с пастбища. Подои корову. Подои овец. Принеси воды. Покорми Тоуранну. Успокой ее, чтоб не плакала. Успокой, я сказал! Котел все равно грязный. Попроси Сиггу, пусть покажет, как правильно мыть мерные стаканы».
Преподобный, вы понимаете, о чем я говорю? Или для вас любовь – величина постоянная? Вы когда-нибудь любили женщину? Знаете, что такое любить человека и в то же время ненавидеть за ту власть, которую он над тобой имеет?
Меня бесило, что Натан весь день напролет не шел у меня из головы – до тех пор, пока мне не становилось муторно от собственных мыслей. Бесила тошнота, подступавшая к горлу от одного предположения, что он меня больше не любит. Бесило от того, как я вновь и вновь пробиралась по каменистой тропе в мастерскую, чтобы принести Натану то, в чем он больше не нуждался.
И только разговор с Даниэлем показал мне, как все это выглядит со стороны.
Даниэль подстерег меня однажды днем, когда Натана не было дома. Я вышла из мастерской, заперла дверь – и увидела, что он стоит на берегу, в одной руке коса, в другой шляпа.
– Что ты там делала? – спросил он.
– Тебя не касается.
– Нам не разрешено ходить в мастерскую, – сказал Даниэль. – Откуда у тебя ключ?
– Натан дал. Он мне доверяет.
– Ну да, конечно, – проговорил Даниэль. – Я и забыл, что вы, служанки, здесь на особом счету.
– Что ты хочешь этим сказать?
Даниэль рассмеялся.
– Где мои башмаки из тюленьей кожи? Где моя новая одежда?
Приступы щедрости у Натана случались, и нередко.
– Просто ты здесь совсем недавно, – заметила я Даниэлю. – Вот увидишь, когда Натан вернется, ты тоже получишь подарок.
– Мне от Натана ничего не нужно.
– Правда? Ты только что сетовал, что служанки на особом счету.
– Мне нужно кое-что от тебя.
Голос Даниэля разительно переменился. Теперь он звучал гораздо мягче:
– Агнес, ты же знаешь, что я тебя обожаю.
– Обожаешь? – рассмеялась я. – Да ты в Гейтаскарде всем уши прожужжал о том, что мы помолвлены!
– Я на это надеялся, Агнес. И теперь надеюсь. Ты не вечно будешь с Натаном.
От этих слов я похолодела. На миг перед глазами все поплыло.
– Что ты сказал?
– Не думай, будто нам ничего не известно. Сигга, Фридрик, я – мы все знаем. Весь Гейтаскард знал, что ты по ночам тайком бегаешь в кладовую, – ухмыльнулся Даниэль.
– Если бы ты меньше времени уделял сплетням, а больше работе, это бы всем нам пошло на пользу. Так что ступай, Даниэль, занимайся тем, ради чего тебя наняли.
Лицо Даниэля исказилось от бешенства:
– Думаешь, ты здесь лучше всех, потому что хозяин хутора соизволил пустить тебя в свою постель?
– Не будь похабником.
– А ты не будь наивной дурочкой. Сколько бы ты ни изображала жену хозяина, замужней женщиной ты от этого не станешь.
– Я его экономка и ничего более.
Даниэль расхохотался.
– Ну да, помогаешь простыни экономить.
И тут у меня лопнуло терпение. Я выхватила у Даниэля косу и ткнула рукоятью его в грудь.