Дом Утраченных Грез - Грэм Джойс

– Почему?

– Ты должен сам захотеть. Или никогда не научишься танцевать. Есть пять танцев. – Он перечислил их, загибая пальцы. – Кефи, которому ты хорошо научился и который – путь к остальным. Из них есть два, которым я никогда не стану тебя учить. Один – это танец плотской страсти.

– Звучит забавно.

– Ты ничего не знаешь. Один раз я танцевал его. Только один. Я чуть не сошел с ума. И он чуть не убил деревню, как чуть не убил и меня. Никогда больше я не стану танцевать этот танец… Другой из этих двух – танец, останавливающий время. Слишком ужасный танец, даже ужасней первого. Такой ужасный, что тот, кто его танцует, умирает. Если покажу его тебе, обязательно умру. Отец, когда умирал, показал мне этот танец, и это ускорило его смерть. Его сердце не выдержало. Я никому не передам этот танец. Он умрет со мной… Остальным ганцам я могу тебя научить. Первый – танец зверей, рыб и птиц. Я начал учить тебя ему вчера утром. Ты хорошо его чувствуешь. Из всех пяти танцев этот – самый для тебя естественный. Но ты еще не овладел им. Этот танец даст тебе силу превращаться в любого зверя, рыбу или птицу, которых видишь. Поверь мне, Микалис, это страшная вещь.

Майк ничего не сказал.

Пастух кашлянул, прочищая горло.

– Другой танец, которому я научу тебя сегодня, – это танец борьбы с духами. У тебя нет к нему врожденной способности, но он нужен тебе больше других.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что духи осаждают тебя, изнутри и извне. Прошлой ночью ты их видел.

– Это их ты назвал моим врагом?

– Да. Это был он. Но ты уже видел его прежде. Тогда он тебя ранил.

– Ангел? Святой Михаил?

– Да, если ты так увидел его. Тебе он может явиться в образе ангела; другим – обезьяны; третьим – голосом в траве. Именно он встал между тобой и твоей женой.

– Есть только один дух?

– Нет. Их много. Но он – твой первейший враг. Вот почему я должен научить тебя этому священному танцу. Потому что тебе предстоит сразиться со своим врагом. Предстоит встретиться с ним на своем пути.

От одной мысли, что придется вновь схватиться с ангелом-воителем, Майка бросило в холод. Первым побуждением было отнестись к словам Манусоса как к обусловленным его определенным психическим складом, и тогда под духами могли подразумеваться слабость воли, дурные привычки, леность характера и то, что способно было разлучить его с Ким. Это объясняло их столь далекое путешествие; но то явление воинственного святого было слишком реальным, слишком физическим, чтобы пришлось ему по душе. Однажды он уже столкнулся с ангелом и заплатил за это сломанной рукой. Для него ангел был не галлюцинацией или метафорой. Он был из плоти и крови, жестокий враг.

– Эти духи, – спросил Майк, пытаясь как-то понять происходящее, – они давно со мной?

– Не могу тебе ответить. Может быть, ты привез их из своей страны. Может, они преследуют тебя с момента той аварии. Но одно я могу сказать. Есть одно, что дает им материальное тело.

– И что это?

– Дом. Дом Утраченных Грез.

Слова отдались в нем гулким эхом.

Да. Я всегда это знал. Это оракул.

Оракул. Он вдруг понял сущность оракула, дома, острова. Словно мысленно взошел на высокогорное плато, откуда все было ясно видно.

Есть священное и мирское. И священное пребывает под самой поверхностью жизни, невидимое, но вечное. Оно гремит, оно пульсирует под кожей вещей, но жизнь мирская утратила его. Необходимость выживания, земные заботы, поиск хлеба насущного – все это нарастило верхний слой, затвердело корой между человеком и священным.

Здесь же, на этом острове, священное всегда готово выйти наружу. По какой-то причине оно здесь ближе к поверхности, чем в любом другом месте. Почвенный слой тоньше. Кора пронизана трещинами. Священное просвечивает сквозь них. Поскреби, и оно обнаружится – пылающая мощь и сияющие краски. Но священное нуждается в языке, и оно использует все, что попадется, отвлеченное или конкретное, чтобы обрести голос. Обрывки снов. Бабочек. Призраков. Змеиные поляны. Невысказанные мысли. Древние религии. Новые религии. Языческих богов. Христианских святых. Не важно что: все – язык оракула.

Здесь священное нашло способ говорить через мирское – тому, кто может услышать. Оно использовало острое неприятие Майком церкви, чтобы ответить ему. А могло бы использовать Артемиду, чтобы загнать его или дать убежать. Оно могло, если бы захотело, разыграть легенду об Орфее с Майком в главной роли. Оно было беспристрастным, пугающим, волшебным. В этом и заключалась тайна острова.

И в этом был смысл легенды. Орфей был повсюду, перемещаясь – под поверхностью – туда, где предстояло открыться священному. Но невозможно, чтобы священное постоянно оставалось зримым, и оно вновь покрывалось камнем. Эвридика потеряна. Но остается поэтическая душа Орфея, чьим голосом оракул продолжает вещать. И это происходит здесь, в этом месте, где священное вырвалось на поверхность, где с глаз спадает пелена, а слух раскрывается. Этот остров – говорящая голова. Дом Утраченных Грез – ее язык. Оракул.

– Это место, – продолжал Манусос, прервав мысли Майка, – оно вроде вулкана. Духи являются отсюда. Добрые духи, злые духи. Но они как прах на ветру. Им нужны жилище и люди, чтобы обрести плоть. Это место пророчества и грез, воплощения, страсти, убийства… Это место, где земля танцует свой танец. Ты был там, когда земля тряслась. Я тебе скажу, Майк: когда я увидел, что ты и Ким поселились там, я испугался за вас. Я знаю власть того места. Откуда? Тот участок принадлежал нашей семье. Отец часто ходил туда. На то у него были свои причины. В те времена там не было дома… Потом отец проиграл тот участок в карты деду Лакиса. Но, думаю, проиграл нарочно. Он хотел избавиться от него. Он боялся того места. Может, он правильно сделал. Семье Лакиса не везло с той землей. А после там убили немку. Плохо. Совсем плохо.

Манусос печально покачал головой. Потом встал:

– Хватит разговаривать. Теперь танец.

Майк тоже поднялся на ноги:

– Погоди. Погоди. Мне нужно обдумать то, что ты рассказал.

Он пытался совместить собственную догадку с рассказом Манусоса о духах. Признает ли он реальное существование магического и неземного?

Манусос догадался, о чем он думает, или прочитал его мысли.

– Так ты все еще сомневаешься? Прекрасно. Возвращайся. Возвращайся и живи, как жил, в Доме Утраченных Грез. Какое мне дело до тебя?

Майк посмотрел на пастуха-грека и встретил твердый и непроницаемый взгляд глаз, темных, как черные оливки. Хороший вопрос. Стал бы он тратить время на то, чтобы помочь Майку, если бы ему не было до него дела? В черных глазах, в упор смотревших на него, не мигая, смущая душу, стоял молчаливый вопрос: ты хочешь найти способ вернуться к Ким или нет?

– Хорошо. Начнем.

40

Невероятно! Просто невероятно! Полное ощущение, что земля крутится под ногами. Он мог ускорить или замедлить ее вращение, ускорив или замедлив шаг. Но, кроме того, неприятно зудели указательные пальцы, направленные к земле, доставляла неудобство и скрюченная поза. Манусос едва не вывернул ему пальцы, показывая, как нужно правильно их держать. Майк танцевал этот танец уже больше двадцати минут. Мышцы ног болели, указательные пальцы жгло, но танец так пьянил, что не хотелось останавливаться.

Это был танец борьбы с духами.

И здесь надо было двигаться быстрыми и легкими шажками. Манусос учил Майка правой ногой отталкиваться от земли, едва ее касаясь, как крадущийся зверь – лапой или ребенок, катающийся на самокате. Монотонность повторяющихся фигур смягчалась тем, что надо было делать шаг то в одну, то в другую сторону и при этом раскачиваться, будто земля под танцующим движется и он старается удерживать равновесие.

Манусос велел Майку предварительно раздеться до пояса. Пастух взял ноту на своем инструменте, отложил его в сторону и принялся отбивать ритм ладонями. Первое ощущение Майка, – когда он преодолел болевой порог, – что все звуки стали странно приглушенными. Вслед за этим голова у него закружилась, так что он едва не падал, но он слышал доносившийся, словно издалека, голос Манусоса, призывавший его не сбиваться с ритма. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, и, когда вновь открыл, свет показался ему ослепительным. Тогда-то и возникло то ощущение.

Сначала послышался басовитый грохот, и земля у него под ногами проскочила на целый фут. Когда это случилось снова, раздался щелчок, и на сей раз земля стала ровно вращаться. Ощущение было такое, что под его ногами крутится земной шар, словно танец стронул его с места, и теперь он скользил свободно, как шарик в смазанном подшипнике; только этот гигантский шар, на котором он танцевал вроде циркового акробата, был самой планетой.

Земной шар под ногами вращался все свободней. На какой-то головокружительный миг Майк почувствовал, что может вращать землю и что горы, континенты и океаны проплывут под его ногами. Сердце бешено забилось в груди. Он остановился.