Уездная учительница магии (СИ) - Корсарова Варвара

Корнелиус хорошо знал свое царство, и я невольно испытала почтение перед его знаниями и умениями.

— Скоро заработает пила, — предупредил управляющий. — Смотрите на манометр; как стрелка встанет здесь, значит, давление в котлах подходящее.

Дети сгрудились у манометра, изучая дрожащую стрелку. Раздался гудок, пронзительный и длинный. Высокую трубу заволокло паром.

— Всем отойти и держаться вместе! — громко приказал Роберваль. — Это сигнал начала работы. Близко к пилам подходить нельзя!

— Слушайте моего папу! — строго вторила ему Регина. — Дитмар, дурак, куда полез! Сказано, стой на месте! Тут тебе не шутки, тут острые пилы крутятся и щепки летят! Попадет одна в глаз, вот тогда увидишь!

Рабочий с усилием повернул медное колесо-штурвал; другие огромные колеса начали вращаться, сначала медленно, потом все быстрее. Побежали ремни, пол задрожал. Все сипело, шипело, свистело и содрогалось. От осознания чудовищной мощи механизмов было весело и жутко.

Рабочие загрузили бревно на специальную тележку, закрепили зажимами, тележка поползла туда, где бешено крутились две пилы: одна сверху, другая снизу.

Зубья неумолимо впились в древесину, с визгом распуская ствол на доски. Во все стороны брызнули фонтаны опилок.

Зрелище было завораживающим и пугающим; меня даже озноб пробрал. Я обхватила себя руками и, не отрываясь, смотрела на работу механизмов. Колдовство, да и только! Как будто подчиненные Роберваля по его приказу разбудили железного дракона, пыщущего паром и жаром.

Не я одна испытывала подобные чувства.

— Ужасно, — тихо проговорила за моей спиной Алисия. — Что будет, если туда, под пилу, попадет человек?

— Легко представить, — сухо сказал Роберваль. Он подошел и встал так близко, что коснулся плечом моего плеча.

Я содрогнулась: то ли от его близости, то ли от слов Алисии. Мне совершенно не хотелось представлять, что может сделать с человеком такая пила.

— У вас часто бывают несчастные случаи?

— Нет. Если и бывают, то на делянках; когда валишь дерево, нужно смотреть в оба, не зевать и выполнять все правила безопасности.

— Опасная у вас работа.

— А я о чем твержу.

— Вы хорошо знаете свое производство.

— Конечно. В юности отец заставил меня работать везде: с топором, и на заточке пил, и на сортировке, и тут, наладчиком на пилораме. При необходимости могу заменить любого рабочего. Даже повара на полевой кухне, — усмехнулся он. — Кстати, о кухне; там мы еще не были. Дети наверняка проголодались. В лесу появляется зверский аппетит. Я распорядился, чтобы им приготовили то же, что и рабочим. Идемте! А потом пора домой.

* * *

Последняя часть экскурсии понравилась детям больше всего. Управляющий велел занять места за длинным дощатым столом под навесом, где работала полевая кухня для лесорубов. Повар, говорливый румяный толстяк, наполнял жестяные миски рагу, наливал в кружки кофе, а его помощница разносила их детям.

— Вот вам, ребятишки, наше лесное угощение. Ну-ка, покажите, кто тут настоящий лесоруб! — крикнул повар залихватски. — Настоящий лесоруб все съедает до крошки и требует добавки. А кто оставляет недоеденное на тарелке, тот топора поднять не сможет!

Дважды уговаривать детей не пришлось. Они доставали и прихваченные из дома припасы. У нас с Ланзо имелась лишь термическая фляга с чаем да по бутерброду на каждого. Но Регина щедро поделилась с Ланзо бутербродами с индейкой и салатом, и на «лесное угощение» повар не поскупился, так что голодными мы не остались.

Хозяин лесопилки к нашей трапезе не присоединился, его долговязая фигура в черном пальто мелькала вдалеке, среди рабочих.

После обеда дети притихли. Их разморило, усталость брала свое.

Молча и неторопливо они поднялись в вагончик дрезины и по дороге домой болтали мало, лишь самые неугомонные лениво обменивались впечатлениями.

На этот раз нам с Ланзо достались места в задней части вагончика, и по пути до города мы с детьми вспоминали загадки о лесе и играли в игру «Найди сороку на сосне».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но я нет-нет да поглядывала вперед, где сидел Роберваль с дочерью и Алисией. Регина увлеченно болтала с отцом, он внимательно слушал, кивал, но улыбался редко. Он казался погруженным в свои мысли, и мысли эти были вовсе невеселые.

Когда дрезина вернулась в Крипвуд, наступил вечер, небо налилось синим, солнце позолотило крышу вокзала. Детей разобрали родители и повели по домам кормить ужином и выслушивать впечатления богатого на события дня.

К моему удивлению — весьма неприятному — среди людей на платформе оказался и Виктор Лукаш, отец Ланзо.

Он побрился, оделся в чистое и выглядел трезвым.

— А, вот ты где! — он положил тяжелую руку на плечо сына. Ланзо сразу поник и обмяк. — Давай домой, хватит где попало шляться!

Лукаш глянул на меня неприязненно и даже не подумал поблагодарить за то, что я заботилась о его сыне в дни его «болезни».

Мне не хотелось отпускать с ним Ланзо, но делать было нечего. Виктор его отец и имеет право забрать сына. Но все же я чувствовала себя предательницей, когда тихо сказала Ланзо «До свидания, увидимся в школе», а Ланзо в ответ лишь кивнул и ничего не ответил, даже в глаза мне не посмотрел.

Когда Лукаш увел сына, я почувствовала себя ужасно одинокой.

— Госпожа Верден, мы вас подвезем, садитесь! — крикнула Регина.

За зданием вокзала стоял автомобиль Роберваля с черноусым шофером за рулем. На сиденье за ним хмурилась Алисия.

Роберваль пристально следил за моими колебаниями, но сам приглашения не повторил.

— Спасибо, Регина, я хочу пройтись, — улыбнулась я. — Вечер чудесный. Подышу воздухом и разомну ноги.

— Пройдусь с вами. Провожу, — вдруг сказал Роберваль, выбрался из автомобиля, с шумом захлопнул дверцу и махнул шоферу: «Трогай».

Автомобиль уехал, и мы с Робервалем остались одни.

Неторопливо двинулись по улицам Крипвуда. Стоял тихий вечер, на удивление теплый и золотой, немного грустный, как все осенние вечера. Над крышами висел тонюсенький месяц, изредка проходил торопящийся домой горожанин, и снова улицы пустели.

Я устала за день до изнеможения. Болела спина, онемели ноги, даже разговаривать не было сил. Хотелось идти не спеша и молчать, вдыхать пряный запах палых листьев — теперь их было полно под ногами.

Корнелиус тоже молчал. В его молчании мне чудилась враждебность. Я поглядывала на его профиль и думала о внезапном переломе его настроения. Его как будто подменили после того письма; он стал прежним Робервалем, отчужденным, холодным, с мертвыми глазами.

— Завтра выходной день. Как вы его проведете? — спросила я, решив нарушить тишину. Она начала мне не нравиться.

— За делами, — коротко ответил он.

— Горожане опять пойдут на вокзал, — улыбнулась я. — Снова проедет Северо-западный экспресс. А значит, будет маленький спектакль длиной в сорок минут. В главной роли — пассажиры первого класса и кондукторы. Дети меня позвали.

— Вы пойдете?

— Нет, — я помотала головой.

— Почему?

— У меня тоже дел полно.

— Только эта причина?

— Ну да, — насторожилась я.

— Или вы боитесь, что вас могут увидеть проезжающие знакомые из столицы? И доложить вашему дяде, где вы скрываетесь?

* * *

Я даже не сразу осознала, что он сказал. Но в следующий же миг противный холодок кольнул сердце, в ушах зашумела кровь.

Я споткнулась и посмотрела на Корнелиуса. Он выпрямился, широко расставив ноги и засунув руки в карманы пальто. Наклонил голову, и его взгляд стал... совсем плохим.

— Какому дяде? — сказала я чужим, слишком высоким голосом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Господину Эбнеру Ханту, финансисту, которого вы обчистили. Или боитесь, что доложат вашему жениху Андреасу Красту, которому вы натянули нос?

Моя рука обхватила горло, голова закружилась, каменные стены домов переулка, где стояли, качнулись.

— Вот, значит, что было в том письме, — теперь мой голос, напротив, стал низким и хриплым. — Вам написали обо мне из столицы. Кто написал? Почему? И почему вы обвиняете меня в том, чего я никогда не делала?