Уездная учительница магии (СИ) - Корсарова Варвара

Корнелиус установил чурбак, широко расставил ноги, удобно взялся за топор, высоко вскинул руки над головой и легко, играючи ударил по торцу. Раздался звонкий, сочный щелчок. Чурбак распался на две половины.

— Парень, помогай! — не оборачиваясь, Корнелиус велел Ланзо. — Складывай в поленницу.

Он перекинул топор из одной руки в другую; я невольно засмотрелась.

Каждое движение этого мужчины отличалось сильной, точной грацией, свойственной человеку с правильно развитыми мышцами.

Корнелиус потянулся за вторым чурбаком, край безрукавки выскочил из брюк, и я успела увидеть, как бугрятся мускулы на его животе, и дорожка темных волос убегает за пояс.

Мои щеки запылали так, как будто к ним поднесли факел; я поспешила в дом.

Взялась готовить обед, но пока чистила картошку и нарезала лук, прислушивалась к звукам топора по дереву, треску и щелчкам поленьев, и низкому мужскому голосу, который что-то неторопливо говорил Ланзо. Один раз мальчик засмеялся в ответ, и это удивило меня ничуть не меньше, чем тот факт, что самый богатый человек Крипвуда в этот момент колет у меня во дворе дрова. Колет со сноровкой человека, хорошо умеющего обращаться с топором. Однако почему он сразу не заготовил дров у себя на лесопилке? У него для этого наверняка есть всякие агрегаты. И правда захотел размяться?

Стук прекратился; на крыльце зазвучали тяжелые шаги, хлопнула дверь, в дом вошли Корнелиус и Ланзо.

— Готово, — сказал Корнелиус, огляделся и сокрушенно поцокал языком. Его цоканье мне не понравилось, но я лишь кротко сказала:

— Скоро будет готов суп. Пообедаете со мной?

— Мне бы сполоснуться сначала. Есть горячая вода?

— Есть, — я сняла чайник с плиты и наполнила таз. Корнелиус подошел и встал рядом. От него приятно пахло смолой, осенью и свежим мужским потом. Безрукавка промокла, подтяжки спущены с плеч и болтаются у пояса, волосы растрепаны, на подбородке вечерняя щетина, от физической работы шрам на щеке покраснел.

Нимало не смущаясь он стянул безрукавку, наклонился над тазом и принялся ополаскиваться.

Я торопливо отошла к столу, чтобы расставить тарелки, но меня так и подмывало обернуться. Я всей кожей чувствовала присутствие за спиной жилистого, энергичного мужчины — вот он набирает воду в ладони, фыркает, крякает, движется...

— Ланзо, возьми ложки в ящике, — попросила я беззаботным тоном, но в моем голосе послышалась хрипотца.

Подошла к печке, чтобы помешать суп. В этот момент Роберваль выпрямился и потянулся к крючку на стене, где висело полотенце. При этом он почти коснулся рукой моей головы, и оказался совсем близко. Не успев отвернуться, я как завороженная смотрела, как бегут тонкие струйки воды по его шее, собираются каплями на темных завитках на груди.

Несмотря на худобу, сложен он был замечательно. Плечи широкие, грудь хорошо развита, и силы он, видать, немалой — мускулы на руках тугие, как пружины. Все это я успела охватить взглядом, а сердце у меня так и билось, и в голове сделалось жарко от постыдного волнения.

* * *

Роберваль взял полотенце и как-то очень уж пристально глянул на меня; вытер лицо и шею, принялся одеваться.

— Идите к столу, — велела я строго.

Мы сели; я разлила суп. Ланзо быстро орудовал ложкой, а вот Роберваль, отведав моей стряпни, недоуменно моргнул и задумчиво посмотрел в тарелку.

— Все-таки пересолила, — признала я свою неудачу. — Простите, я неопытная хозяйка. Готовить не умею. Берите хлеб и масло.

— Суп очень наваристый, — галантно сообщил Роберваль, однако потянулся к хлебнице и взялся за нож.

Мы молча пили чай. Светильник ярко освещал стол, в углах комнаты было темно. По крыше стучал дождь, на пустыре посвистывал ветер, снаружи у крыльца звонко капало. В печке жарко потрескивали поленья, окна густо запотели.

— Хорошо как, — сказал Ланзо и зажмурился от удовольствия, посыпая кусок хлеба с маслом сахаром. Роберваль прищурился. Обыкновенно сумрачное лицо его сейчас было задумчивым и спокойным.

И хотя мое сердце отчего-то билось глухо и быстро, душу тоже охватило давно забытое чувство покоя. Казалось, так бы и сидела в тишине, под желтым светом лампы, наслаждаясь сухим теплом от печки, от которого хочется тянуться и мурлыкать, как кошка… И главное: я не одна. Что мне теперь страшный лес и потусторонний скрип половиц!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Как ваши руки? Заживают? — вежливо спросил Роберваль.

— Да, понемногу.

— Помочь вам сменить повязки?

— Спасибо, не стоит.

Кажется, я опять покраснела; уши, щеки и лоб так и пылали. К счастью, Роберваль не стал настаивать и сменил тему.

— Чем вы сегодня занимались в школе?

— Готовились к осенней ярмарке, — улыбнулась я. — Ада рассказала про испорченное платье Регины.

— Прыткие девчонки, — усмехнулся он. — Дай им волю — такого бы натворили. Госпожа Брин была недовольна.

— Где вы взяли вашу гувернантку? В агентстве?

— Мне ее рекомендовала госпожа Денгард, моя столичная... знакомая. Алисия очень старается. В целом я ей доволен. Регине нужно, чтобы рядом была женщина. Возможно, потом надобность в гувернантке отпадет.

— Да, девочек воспитывать непросто, — за неимением других реплик я сказала банальность, и мой голос прозвучал довольно кисло.

— Когда в этом году проводят ярмарку? — поинтересовался Корнелиус.

— Директор говорит, через неделю после этой вашей Дикой ночи. Насколько поняла, Дикая ночь приходится на первое осеннее новолуние?

— Да, — Роберваль нахмурился.

— Мне рассказали немало странного об этом... событии. Сложно поверить, что по улицам бродят призраки и чудовища. А вы что об этом думаете?

Он положил руки на стол и сплел пальцы.

— Дикой ночью тут называют ночь первого новолуния весной, летом, осенью и зимой, — начал он неторопливо. — Горожане вешают новые обереги, крепко запирают двери. Когда я жил здесь мальчишкой, мы с друзьями частенько выбирались на улицы и бродили до утра. Ничего особенного не видели.

— А что особенного видели остальные?

— Иногда утром находят следы шалостей — наверняка таких же шалопаев, какими мы были в детстве. Там повозку перевернут, тут ручки дверей соседних домов свяжут веревкой, где-то разобьют окно, где-то лошадей выпустят из стойла. Но иногда — редко — бывают неприятности. Горят дома. Пропадают люди и возвращаются через несколько дней без памяти. Болтают и о призраках, и о чудовищах. Да, иногда в Дикую ночь и правда случаются вещи, которые сложно объяснить.

— Вы не пытались узнать больше?

— Вести следствие? Зачем? У меня и без этого дел полно. В городе есть полицейский, офицер Брасс, пусть он отрабатывает жалованье, — ответил он сухо, и я поняла, что больше говорить на эту тему он по какой-то причине не желает.

Ланзо смел со стола хлебные и сахарные крошки в горсть, высыпал их одним махом в рот, облизнулся, виновато глянул на меня и довольно вздохнул. Корнелиус глянул на часы.

— Однако мне пора, Эрика.

Он встал и с шумом отодвинул стул; меня кольнуло разочарование.

— На улице дождь, а вы без автомобиля. Надо было вам уехать раньше.

— Не страшно, не растаю. Ланзо?

Ланзо молчал, потупив глаза, и не выходил из-за стола.

— Госпожа Верден, можно, я у вас нынче останусь? — сказал он едва слышно и мучительно покраснел. — Папка сегодня выпивши. Он и завтра пить будет... пока спит, ничего, а когда встает, тогда… тогда плохо.

— Конечно, оставайся! — я бросила быстрый взгляд на Корнелиуса. Мне хотелось попросить у него совета, что делать. И он понял меня.

— Да, так будет лучше, — сказал он негромко. — Лукаш любит распускать руки, когда нетрезв. Завтра постараюсь поговорить с ним.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Спасибо... Корнелиус.

— Вам спасибо за приятный вечер. Кстати, на днях едем на экскурсию на лесопилку. С директором уже договорился. Оденьтесь удобно и тепло.

— Большое вам спасибо!

— Четыре, — сказал он.

— Что — четыре? — не поняла я.

— Говорите «спасибо» в четвертый раз за вечер. Приятное разнообразие после гордо поджатых губ и гневного взгляда.