Нулевой потенциал - Фредерик Браун

Да ведь мне сорок четыре, а ей едва ли больше двадцати, подумал он. О Господи, что на меня нашло!

— Любуетесь видом? — спросил он громко.

— О да, — сказала она, повернулась и "восторженно всплеснула руками. — Это же просто чудесно!

Марк посмотрел в ту же сторону.

— Да, — сказал он. — Да.

Внизу, у подножия холма, снова начинался лес. Теплые сентябрьские краски его захлестнули всю долину, стиснули деревушку, видневшуюся невдалеке, и сошли на нет у самой границы городских предместий. А вдали таял в дымке зубчатый силуэт Коув-сити, похожий на расползшийся средневековый замок — в дымке он казался каким-то совсем невещественным, сказочным.

— Вы тоже из города? — спросил он.

— Пожалуй, — ответила она и улыбнулась. — Я из того Коув-сити, который старше этого на двести сорок лет.

По улыбке девушки он понял, что она и не надеется убедить его, но что в глубине души ей было бы приятно, если бы он притворился, будто верит ее словам. Он тоже улыбнулся.

— То есть из города две тысячи двухсот первого года нашей эры? — сказал он. — Должно быть, город к тому времени неимоверно вырос.

— Да, вырос, — сказала она. — Теперь это часть гигантского города, который доходит до этого самого места. — Она показала на опушку леса у подножия холма. — Две тысячи сороковая улица проходит прямо через ту кленовую рощицу, — продолжала девушка. — Видите вон те белые акации?

— Да, — сказал он, — вижу.

— Там теперь новая площадь. И на ней такой большой магазин самообслуживания, что его за полдня еле обойдешь. Там можно купить все — от аспирина до аэрокаров. А рядом с магазином, там, где у вас буковая роща, большой магазин готового платья, в котором продаются новейшие творения ведущих модельеров. Платье, которое на мне, я купила сегодня утром. Оно простенькое и красивое, правда?

Красивое… На нее что ни надень, все будет красиво. Но Марк все-таки взглянул на платье. Оно было сшито из незнакомого материала, явно синтезированного из морской пены и снега. На какие только чудеса не способны фабриканты синтетических тканей… и каких только небылиц не придумывают молоденькие девушки!

— Наверно, вы прибыли сюда на машине времени, — сказал Марк.

— Да, папа изобрел такую машину.

Марк пристально посмотрел на нее. Он никогда не видел такого самообладания — хоть бы чуточку покраснела.

— И часто вы бываете здесь?

— Да. Это мои любимые координаты во времени и пространстве. Порой я стою здесь часами, смотрю и насмотреться не могу. Позавчера я увидела кролика, вчера — оленя, а сегодня — вас.

— Но как же это так — вчера, — спросил Марк, — если вы всякий раз возвращаетесь в то же самое время?

— А, я понимаю, что вы хотите сказать. Дело в том, что течение времени действует на машину, как и на все другое, и, чтобы вернуться в те же самые координаты, нужно переводить машину назад каждые двадцать четыре часа. Но я этого никогда не делаю, потому что мне больше нравится возвращаться в разные дни.

— Ваш папа когда-нибудь бывал здесь с вами? Высоко над головой лениво проплывал гусиный клин, и девушка некоторое время следила за ним.

— Папа болен, — сказала она наконец. — А ему бы так хотелось побывать здесь… Но я рассказываю ему обо всем, что вижу, — поспешно добавила она, — а это почти то же самое. Будто он сам бывает тут. Правда?

Во взгляде ее сквозило такое желание услышать подтверждение, что это тронуло его до глубины души.

— Разумеется, — сказал он, а потом добавил: — Как замечательно, должно быть, иметь машину времени.

Она кивнула с серьезным видом.

— Щедрый дар людям, которые любят природу. В двадцать третьем веке таких красивых лугов осталось совсем немного.

Он улыбнулся.

— Не так уж много их и в двадцатом веке. Я бы сказал, что этот уголок своего рода уникум. Надо почаще приходить сюда.

— Вы живете неподалеку? — спросила девушка.

— Я живу в домике милях в трех отсюда. Считается, что я в отпуске, но получается что-то не то. Жена исполняет свои обязанности присяжного заседателя в суде и потому не могла поехать со мной. Откладывать отпуск было уже поздно, вот и приходится мне быть чем-то вроде Торо[4] поневоле. Меня зовут Марк Рандольф.

— А я Джулия, — сказала она. — Джулия Данверс. Имя идет ей. Идет так же, как и белое платье, голубое небо, холм и сентябрьский ветер. Наверно, она живет в маленькой деревушке в лесу… Если ей хочется выдавать себя за человека из будущего, то это ее дело. Гораздо важнее чувства, испытанные им при первом взгляде на нее, и нежность, которая охватывает его всякий раз, когда он смотрит на ее хорошенькое личико.

— Чем вы занимаетесь, Джулия? — спросил он. — Или вы еще учитесь в школе?

— Я учусь на секретаря, — сказала Джулия. Выставив вперед ногу, она сделала изящный пируэт и сложила руки на груди. — Стать секретарем — моя мечта, — продолжала она. — Ведь это просто чудесно — работать в большом важном учреждении и записывать, что говорят важные люди. Вы бы хотели, чтобы я была вашим секретарем, мистер Рандольф?

— Очень бы хотел, — ответил он. — Моя жена была моим секретарем еще до войны. Вот тогда-то мы и встретились.

«И зачем я рассказываю ей об этом?» — подумал Марк.

— Она была хорошим секретарем?

— Превосходным. Мне было жаль терять такого работника. Но, потеряв ее как секретаря, я приобрел жену, так что вряд ли это можно назвать потерей.

— Да, нельзя. Ну, а теперь мне пора возвращаться, мистер Рандольф. Папа ждет моих рассказов о том, что я видела сегодня, да и ужин надо готовить.

— Вы придете завтра?

— Наверно, приду. Я бываю здесь каждый день. До свидания, мистер Рандольф.

— До свидания, Джулия, — сказал он.

Он смотрел, как девушка легко сбежала вниз по склону холма и исчезла в кленовой роще, где через двести сорок лет должна будет проходить две тысячи сороковая улица. Он улыбнулся и подумал, что это за очаровательный ребенок. Как, наверно, прекрасно быть таким неиссякаемо любознательным и жизнерадостным. Марк особенно высоко ценил эти качества, потому что сам был лишен их. В двадцать лет он был серьезным юношей и учился в юридической школе; в двадцать четыре у него была своя практика, хотя и небольшая, но отнимавшая у него все время… нет, не все. Когда он женился на Анне, в его жизни наступил недолгий период, когда работа отступила на второй план. А затем началась война и с нею еще один период (на этот раз более длительный), когда стремление заработать побольше денег казалось занятием неуместным и даже презренным. Однако после возвращения к гражданской жизни все изменилось, тем более что теперь ему нужно было содержать жену и сына. И с тех пор он работал не покладая рук, за исключением четырех недель ежегодного отпуска, которым он позволял себе пользоваться лишь с недавних пор. Обычно две недели он проводил с Анной и Джефом на каком-нибудь курорте, а когда у Джефа начинались занятия в колледже, две недели они с Анной жили в домике на берегу озера. Но в нынешнем году Марку пришлось эти две недели жить в одиночестве. Впрочем… не совсем в одиночестве.

Марк шел медленно, и, когда он добрался до озера, солнце уже село. Озеро было маленькое, но глубокое; деревья подходили к самой воде. Дом стоял в некотором отдалении от берега среди высоких сосен, и от него к мосткам вела извилистая тропинка. Позади дома посыпанная гравием дорожка выходила на проселок, который вел к шоссе. Большой автомобиль с багажником и откидным верхом стоял у черного хода, готовый в любую минуту домчать Марка до цивилизованного мира.

Марк приготовил нехитрый ужин и съел его на кухне. Потом перешел в гостиную. На улице под навесом гудел движок, но это не нарушало вечерней тишины, непривычной для городского жителя. Достав из книжного шкафа антологию американской поэзии, Марк сел и отыскал стихотворение «Полдень на холме». Он перечел его трижды, и всякий раз перед глазами вставала девушка, освещенная солнцем, — ветер треплет ее волосы, а подол платья, словно пушистый снег, вьется у длинных стройных ног. В горле стоял комок…

Поставив книгу на полку, Марк вышел на деревянное крыльцо, набил трубку и закурил. Он заставил себя думать об Анне, вспомнил ее лицо — нежный, но решительный подбородок, теплый, сочувственный взгляд ее глаз, в которых таился какой-то странный непостижимый страх; он вспомнил ее гладкие щеки и ласковую улыбку. И каждая черта этого лица показалась ему еще милее и привлекательнее, когда он представил себе ее пушистые светло-каштановые волосы и высокую грациозную фигуру. Думая о ней, он всякий раз восхищался неувядаемой молодостью, она ведь оставалась такой же хорошенькой, как в то далекое утро, когда он поднял голову и вдруг увидел у своего стола оробевшую девушку. Непостижимо, как это он двадцать лет спустя с нетерпением предвкушает встречу с другой девушкой, у которой в голове одни фантазии и которая годится ему в дочери. Впрочем… это не совсем так. Было какое-то мгновение, когда он покачнулся и… все. Лишь на короткий миг он потерял равновесие и пошатнулся. Теперь поступь его снова тверда, и в мире снова воцарился здравый смысл.