В летописях не значится - Евгения Петроченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я снова задыхаюсь. Он не даёт мне ни секунды передышки, полностью игнорируя мои робкие попытки хоть как‑то вмешаться в процесс.
Когда я провожу руками по его плечам и пытаюсь плавно и медленно перевести их ему на грудь, чтобы дотронуться его смуглых мышц, что так привлекательно перекатываются под кожей, мои ладони останавливают, перехватывают и поднимают вверх, сжимая лишь одной рукой. Он не рассчитывает силу, и мне кажется, что их связали такой тугой веревкой, словно я заслужила наказание как преступница.
Грудь, плечи, губы горят. И я готова сгореть в этом огне вместе с ним. Мне и страшно, и больно, и нестерпимо горячо.
Не знаю, сколько во всем этом безумии было от страсти. Это скорее напоминало ненависть, желание завладеть, невозможность насытиться.
Когда его вторая, свободная рука вернулась к ранее прерванному занятию и резко дернула пояс юбки, стало действительно больно. Это возвратило моё сознание из транса.
Я зашипела, задергалась в его руках, но он проигнорировал мой протест. Спустя пару мгновений боль приутихла, я юбка стала сползать куда‑то вбок, давая простор его пальцам.
Видимо, ему стало мало одной руки для исследования, и меня наконец‑то выпустили.
Если бы его губы прекратили меня целовать, я бы, наверное, закричала, привлекая внимание, но такой возможности у меня не было, и я лишь терпела, пытаясь вникнуть в безумный ритм, что задавали его губы и руки, поглаживающие бедра.
Для меня это стало пыткой. Время, казалось, растянулось на часы вместо нескольких минут. Возбуждение как рукой сняло. В голове возникла совершенно определенная мысль — он меня не любит, это вообще не имеет ничего общего с любовью. Нет никакой нежности, заботы или даже желания получить их в ответ, только — насытиться самому.
Наверное, он наконец почувствовал, что что‑то не так. Прервался. Посмотрел на меня своими невозможными горящими глазами.
Я не плакала. И, вопреки мелькавшему ранее желанию, не закричала. Просто лежала и тупо смотрела на него, надеясь, что это скоро закончится.
— Алесан, — зовет он.
Я смотрю на него более осмысленным взглядом, но не могу ни улыбнуться, ни нахмуриться. Даже страх куда‑то пропал, принося лишь опустошение.
Он молчит. А потом наклоняется и целует вновь, на этот раз бережно, ласково, но как будто через силу, заставляя себя медлить нарочно. Губы просят ответа, но у меня не выходит, словно я разучилась целовать.
— Прости, девочка, — шепчет он куда‑то в районе мочки уха.
Дыхание опаляет кожу, в этом месте она особенно чувствительна.
— Прости, — продолжает он, покрывая поцелуями моё плечо. — Прости. Я думал, что сдержусь, но не выходит.
Губы опускаются ниже, бережно дотрагиваясь до мест предыдущих полупоцелуев — полуукусов.
В районе живота он останавливается, понимает, что сейчас уже не следует двигаться дальше. Огненное дыхание прокладывает обратную дорожку до самых ключиц.
— Никак не получается остановиться. Я слишком долго тебя искал…
Слова воспринимались как белый шум на задворках сознания, но какая‑то часть мозга всё ещё работала, и раз за разом, как эхо, принялась повторять "слишком долго тебя искал".
Я вздрогнула, немного запоздало. Страх — самая первая эмоция в отношении магистра — вновь вернулся. Если бы я была охвачена страстью, если бы возбуждение по — прежнему туманило мой разум, если бы он был человеком моего мира, его слова показались бы мне самыми подходящими для момента. Это у нас ищут любовь и посвящают этим поискам песни, но здесь… имеет ли вообще это выражение здесь такой же смысл, как и в моём мире?
Губы разлепляются с трудом. Они иссушены, требуют влаги, но сейчас есть кое‑что поважнее:
— Ты меня… искал?
Он странно, хрипло смеется в мои волосы. Потом берёт моё лицо в свои руки, но медлит, не говорит ничего, вглядывается во что‑то, видимое лишь ему.
— Искал… очень долго искал. Слишком долго, чтобы сохранить разум.
Я еле сдерживаю шок. Мотаю головой, вырываясь из его рук.
Его уже отпустило, и он больше не сжимает меня до боли, убирает руки, а потом и сам отодвигается в сторону.
— Я не понимаю, — говорю я чистую правду.
Поворачиваю голову в его сторону, всё ещё пребывая в некотором отупении. То, я лежу практически полностью голая, меня не беспокоит, лишь отмечается как факт.
Он ложится на бок, облокачивается на руку, нависает надо мной, но не дотрагивается. Лишь смотрит задумчиво, пребывая мыслями в другом месте.
— Знаешь… со мной однажды произошел очень странный случай. Ты ведь в курсе, что демоны проходят испытания?
Я киваю.
— На одной из ступеней, одной из самых ранних, когда тренируется сила и выносливость, мне решили усложнить условия. У меня семья… не самая простая, поэтому и требования выше. Но я вполне им соответствовал, поэтому, когда меня оставили одного в пустыне на несколько дней, был уверен, что справлюсь.
Тело непроизвольно дернулось. Я резко села. Глаза помимо воли быстро заскользили по комнате, отмечая расположение двери, а сердце застучало так гулко, что звук отдавался в ушах.
Я уже знала, что будет дальше. Невероятное совпадение, настолько невозможное, что в теории вероятности для её описания не хватило бы нулей после запятой.
Руки, живя своей собственной жизнью, потянулись вверх, прикрывая грудь. Осознание того, что я сижу сейчас перед тем мальчиком, которого я бросила в пустыне, заставило кровь прилить к щекам, а чувство смущения поглотить все остальные.
Моя реакция не укрылась от его взгляда, но я поспешила сказать хоть что‑то:
— Ты справился?
Голос звучал хрипло, каркающе, и я поспешила встать с кровати, чтобы найти блузку. Желание поскорее прикрыться хоть чем‑то только нарастало. Я не стала надевать лифчик, чтобы не приковывать его внимание к этой детали, лишь быстро наклонилась, став к нему спиной, и спрятала его в кармане полуразорванной юбки. Ворот блузки был тоже разорван, к тому же не осталось ни одной пуговицы, поэтому я просто запахнула один край за другой и спрятала их за пояс.
Больше прятать лицо не было никакой возможности, поэтому я повернулась к нему. Он вовсе не смотрел подозрительно, скорее, выглядел расстроенным, осматривая плоды собственных трудов и отмечая краснеющее лицо.
Но, тем не менее, ответил на вопрос, когда я приблизилась и села на край кровати, демонстрируя желание слушать.
— Да, не знаю как. Я потерял амулет связи, который оставляли всем на крайний случай, и помнил только направление, в котором нужно двигаться. Естественный огонь помогал не сгореть под солнцем, но и не давал влаги. И тут появилось… видение что ли.
— Видение? — уточнила я, пытаясь сделать удивленный вид.
— Да, наверное, — он немного замялся, сам сомневаясь в своих словах. — Мне показалось, что появился человек, дал мне поесть и попить. А потом он исчез.
— В пустынях всякое бывает, — вспомнила я по фактам из моего мира. — Миражи там…
— Может. Только у меня прибавилось сил, и я смог завершить этот этап, — возразил он. В его голосе прорезались какие‑то упрямые нотки, совсем не похожие на его привычный уверенный приказной тон.
— Да — а? — протянула я, пряча глаза под видом интереса к убранству комнаты.
— Я вернулся тогда. Как восстановился, так сразу и вернулся, вместе с братом. Пытался найти то самое место, хоть какое‑то доказательства… но моей магии было слишком мало, чтобы сориентироваться.
— Магии? — удивилась я. Вот это было действительно странно для этого мира.
— Да. Магию демонов из… нашей семьи не блокируют в детстве. Она жила со мной всё это время, но внутренний огонь не давал ей развиваться так быстро, как было бы у одаренных магией детей… отсюда.
— Так что же было странного? — мне всё ещё нужно было делать вид, что я не понимаю, к чему он ведёт.
— Видение — это ты, — улыбнулся он одними губами. Глаза стали холодными, и мне это совсем не понравилось.
— Я?
— Да. Знаешь, я мог бы подумать, что это был какой‑то портал… магическая аномалия… отчего ещё человек может появиться и пропасть? Но уровень моей магии даже тогда позволял определить, было ли изменено магическое поле. А я ничего не уловил. И не догадался поговорить… с ним.
Я молчала, переваривая услышанное. Он остался жив — это хорошо. Но он до сих пор помнит о том происшествии — это очень и очень плохо.
Если я раньше надеялась, что между нами что‑то может произойти (хоть эта надежда и граничила с безумием), то теперь была уверена абсолютно точно — нет, не может. Он, и только он, будет относиться ко мне в сотни раз подозрительнее любого жителя этого мира. И только его, по сути, мне и следовало остерегаться с самого начала, потому что он единственный, кто достаточно силен, чтобы меня не отпустить.