Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4. - Мурасаки Сикибу

Он выехал на рассвете. Неизъяснимая тоска сжимала его сердце. Такого с ним еще не бывало. «Как повзрослела она за это время», — умиленно вздыхая, думал он.

Примерно на Десятый день Второй луны во Дворце состоялось поэтическое собрание, на котором присутствовали и принц Хёбукё и Дайсё. Звучали соответствующие времени года мелодии, а принц вызвал всеобщее восхищение прекрасным исполнением «Ветки сливы». Его превосходство над окружающими было очевидно, и когда б не предавался он с такой пылкостью сомнительным страстям…

Внезапно пошел снег, подул ветер. Вынужденные прекратить музицирование, придворные перебрались в покои принца Хёбукё, где для них было приготовлено изысканнейшее угощение.

Дайсё кто-то вызвал, и он вышел на галерею. Выпавший снег призрачно мерцал в звездном сиянии, а платье Дайсё источало столь сладостное благоухание, что невольно приходили на ум старинные строки: «Быть темной напрасно ты тщишься…» (284).

— «Неужели опять?» (393) — прошептал он, и в его устах эти знакомые всем слова приобрели особую глубину и значительность.

«Но почему из всех песен?..» — вздрогнув, подумал принц. Он притворился спящим, однако сердце его сильно билось от волнения. «Похоже, что и Дайсё связывает с ней отнюдь не мимолетная прихоть, — терзался он. — Нелепо было воображать, будто никто, кроме меня, не вправе представлять себе, как спит она, постелив "одно лишь платье на ложе" (393). Как же все это печально! Но отчего я решил, что она отдаст предпочтение мне?»

Утром тропинки в саду оказались заваленными снегом, и придворные собрались в высочайших покоях, дабы в присутствии Государя прочесть сложенные вчера стихи. Пришел сюда и принц Хёбукё. Дайсё производил впечатление куда более зрелого и уверенного в себе мужа, возможно потому, что был двумя-тремя годами старше. Трудно представить себе человека более благородного и прекрасного во всех отношениях. Недаром в мире считали, что Государь сделал правильный выбор. Сведущий во всех науках, радеющий о пользе государства, Дайсё поистине не имел себе равных.

Закончив читать стихи, гости разошлись. Лучшим было признано стихотворение принца Хёбукё, и многие с восторгом повторяли его вслух. Однако сам принц остался равнодушным к похвалам. «Каким беззаботным надобно быть, чтобы сочинять подобные пустяки…» — невольно подумалось ему. Мысли и душа его витали где-то далеко.

Накануне вечером поведение Дайсё возбудило в сердце принца безотчетную тревогу, и ценой неимоверных усилий он все-таки выбрался в Удзи. В столице снега почти не осталось, лишь отдельные снежинки не торопились таять, словно «новых друзей поджидая…» (283), но горные дороги были по-прежнему завалены снегом. Узкая тропа, по которой они пробирались, была настолько крута, что спутники принца едва не плакали от страха и усталости.

Проводник принца, Дайнайки, одновременно имевший звание Сикибу-но сё, считался в мире довольно важной особой. Тем более забавно было смотреть на него теперь в высоко подвернутых шароварах.

Принц заранее известил обитательницу горного жилища о своем приезде, но дамы были уверены, что в такой снег… Однако поздно ночью девочка-служанка вызвала Укон и сообщила ей о том, что принц приехал. Могла ли девушка остаться равнодушной, видя столь бесспорное свидетельство его преданности?

Укон же, истерзанная мучительными сомнениями: «Что станется с госпожой? — в ту ночь забыла о всякой осторожности. Отказать принцу она не смела, а потому решилась посвятить в эту тайну одну из молодых прислужниц, которая не меньше ее самой была предана госпоже и к тому же обладала добрым, чувствительным сердцем.

— Я понимаю, сколь двусмысленно наше положение, — сказала она, — но, увы, нам ничего не остается, как действовать в полном согласии и постараться предотвратить огласку.

Вдвоем они ввели принца в покои госпожи. Его промокшие одежды столь сильно благоухали, что дамы испугались, как бы у остальных не возникло подозрений, но им удалось представить дело так, будто приехал Дайсё, и никто ни о чем не догадался. Уезжать задолго до рассвета — что могло быть обиднее? — но оставаться в доме до утра было опасно, поэтому принц поручил Токикате присмотреть какой-нибудь домик на противоположном берегу реки. Отправившись туда заранее, Токиката подготовил все, что нужно, и, вернувшись поздно ночью, доложил, что дом готов к приему гостей.

Разбудили Укон, которая, не помня себя от страха, только дрожала, словно неразумное дитя, заигравшееся в снегу. Но не успела она опомниться, как принц подхватил госпожу на руки и вышел. Оставшись присматривать за домом, Укон отправила с госпожой Дзидзю.

Сев в ладью, одну из тех, на которые девушка смотрела с утра до вечера, думая: «Что за непрочное пристанище», они поплыли по реке, и сердце ее сжалось от неизъяснимой тоски — словно волны уносили их к каким-то далеким, неведомым берегам. Испуганная, девушка прижалась к принцу, и он взглянул на нее с умилением. В предрассветном небе сияла луна, озаряя чистую водную гладь.

— Померанцевый остров, — сказал лодочник, на некоторое время останавливаясь у берега, чтобы они могли полюбоваться пейзажем. Остров казался большим утесом, покрытым вечнозелеными деревьями с развесистыми, причудливыми кронами.

— Взгляните, — воскликнул принц, — ведь это всего лишь деревья, но как ярка их зелень, ей не страшны и тысячелетия…

Нет, никогдаНе нарушу здесь данной клятвы.Померанцевый островВечно зелен, а я навечноОтдаю свое сердце тебе.

«Какое странное путешествие!» — подумала девушка.

— Даже если навечноЗеленым останется этотПомеранцевый остров,Никому не дано проследитьПуть брошенной в волны ладьи, —

ответила она.

Принц был в восторге. Он не знал мгновения прекраснее этого утреннего часа, в целом свете не было женщины пленительней его возлюбленной.

Пристав к берегу, они вышли из ладьи. Не желая, чтобы госпожи касались чужие руки, он сам вынес ее и, поддерживаемый спутниками, вошел в дом. Те, кому случилось оказаться поблизости, смотрели неодобрительно. «Кто эта женщина, ради которой господин совершенно забыл о приличиях?» — недоумевали они.

Дом, куда привел принца Токиката, был довольно невзрачным, временным строением, стоявшим на земле его дяди, правителя Инаба. В покоях недоставало многих предметов обстановки, грубые плетеные ширмы, каких принц никогда и не видывал прежде, мешали ветру свободно гулять повсюду, а у изгороди белели пятна нерастаявшего снега. Не успели они войти, как небо потемнело и снова густыми хлопьями повалил снег. Однако очень скоро тучи рассеялись и в солнечных лучах засверкали свисающие со стрехи сосульки.

При дневном свете девушка показалась принцу еще прелестнее. Он был одет весьма просто, дабы по дороге не привлекать любопытных взглядов, она же так и осталась, как была, в ночном одеянии, пленительно облекавшем ее тонкий стан, и сгорала от стыда при мысли, что возлюбленный, красотой которого она не уставала восхищаться, видит ее столь небрежно одетой. Однако укрыться от его взгляда было негде. Впрочем, тревожилась она напрасно. Наброшенные одно на другое пять или шесть мягких шелковых платьев белого цвета сообщали необыкновенное изящество ее облику. Будь они разноцветными, ее наряд вряд ли произвел бы на принца такое впечатление. Восторг его был тем более велик, что ни одна из женщин, с которыми он поддерживал близкие отношения, не представала перед ним в столь скромном наряде. Дзидзю тоже оказалась весьма миловидной молодой особой. «Неужели и она знает?» — смутилась девушка, увидев ее рядом с собой.

Принц же спросил: «А это кто?» И поспешил предостеречь: «Имени людям не открывай моего…» (68). Дзидзю была очарована.

Между тем сторож, в обязанности которого входило присматривать за жилищем, вообразив, что главным гостем является не кто иной, как Токиката, расточал ему всевозможные угождения, а тот, расположившись в смежных с принцем покоях, благосклонно принимал его услуги. Понизив голос и подобострастно кланяясь, сторож пытался втянуть Токикату в разговор, но тот отвечал весьма уклончиво.

— Гадальщики предрекли мне столь страшные несчастья, — говорил он, — что я принужден был покинуть столицу. Вас же я прошу не пускать сюда никого, ибо мне предписано строгое воздержание.

В этом уединенном жилище никто не мешал принцу до позднего вечера наслаждаться обществом своей прелестной возлюбленной. Радость его омрачалась единственно мыслью, что точно так же, с той же милой непосредственностью она принимала и Дайсё. Иногда, не в силах более сдерживать мучительной ревности, принц осыпал девушку упреками. Он поспешил сообщить ей о том, как предан Дайсё своей супруге, Второй принцессе, однако предпочел умолчать о случайно сорвавшейся с его уст песне, очевидно забыв, что это вовсе не делает ему чести.