Русское солнце - Андрей Караулов

Узнав (слухи дошли), что Сталин хочет передвинуть собор Василия Блаженного ближе к Москве-реке (Каганович вообще предлагал его снести, ибо Василий Блаженный мешал танкам на параде)… профессор Барановский и двадцать шесть его аспирантов запаслись провизией, поставили здесь, в соборе, раскладушки и объявили Сталину, да-да — Сталину, что если Василий Блаженный будет взорван, то только — вместе с ними.

Таких примеров много. Нет, немного, не так — их множество.

Блестящего дипломата Льва Карахана чекисты схватили в квартире Марины Семеновой, величайшей балерины XX века: Марина Тимофеевна выскочила на балкон и, проклиная Советскую власть, долго махала Карахану рукой, расплатившись за это ссылкой в Тбилиси.

Зоя Алексеевна Федорова, одна из самых красивых женщин советского киноэкрана, наотмашь отхлестала — словами, разумеется, — шефа КГБ Лаврентия Берия, чьим агентом, как считал Берия, она являлась. Он пригласил её в гости, на ужин, и вышел в гостиную в халате. Она что, не знала, с кем имеет дело? Она что, не догадывалась, что может вернуться домой только через несколько лет?

Вся артистическая Москва вслух повторяла слова Берия, брошенные Пырьеву:

— Надо кого посадить — скажи, сделаем!

Анекдоты и частушки о Сталине, очень злые чаще всего, — это не протест?

Совесть всегда протестует без пафоса.

«Родина, прости!» — воскликнул Вертинский на первом (после эмиграции) концерте в Москве и упал на колени. Кто-то — зааплодировал, кто-то — засвистел, кто-то крикнул «Позор!».

Закрылся занавес, Вертинский долго, тщательно стряхивал с коленей пыль:

— Как я их всех, — а?!

Кто-то смялся над Сталиным, кто-то над собой, кто-то иначе — над всеми сразу. Горький смех, да. Но смех!

Правильно, правильно делал Алешка, «коллекционируя» стариков: они знали о своей стране что-то такое, чего не знал никто. Рукописи — горят, ещё как горят, дьявол — Воланд — выдал за истину великую безнадежную мечту всех опальных писателей, но… можно ли верить дьяволу? В Щелыково, на отдыхе, Лидия Андреевна Русланова поспорила с Надеждой Андреевной Обуховой: кто больше знает русских народных песен и романсов? Аркадий Смирнов, актер Малого театра, принес две чистые толстые тетрадки, одну — Обуховой, другую — Руслановой. На следующий день, вечером, за чаем, принялись считать. Победила Русланова, назвавшая более двух с половиной тысяч песен и романсов! Те песни и романсы, о которых не слышала даже Обухова, а она ещё и напела!

Сколько русских песен мы знаем сегодня? Все другие — забыты. Потеряны для России навсегда.

Алешка обожал стариков: они были не чудаки, а чудики, чаще всего — по-детски открытые.

Бурбулис молодец, конечно, позвал, не забыл. Прежде Алешка бегал за стариками, а теперь великие сами идут в Кремль, вроде как и к нему тоже, — супер!

Бурбулис не начальник для Алешки, нет, — покровитель.

Он незаменим: рядом с Бурбулисом, с Гайдаром, слушая Шохина, Авена, других министров, Ельцин сразу вспоминает, что он — родом со стройки. У Ельцина — комплекс несоответствия. Да и для них, для этих ребят, он — из другой жизни; Ельцин убежден, что они смеются над ним, играют (у него за спиной) в какие-то свои игры. И в эту секунду возникает Бурбулис, он всегда там, где надо — с умным лицом и с умными речами. Ельцин действительно ценил в Бурбулисе его «готовность № 1» сказать за Президента все то, что сам Президент ещё недодумал.

Правда, методы у Бурбулиса порочные, это факт. Скоков «подписал» Ельцина на создание Совета безопасности, а Бурбулиса в Совбез не включил. Перед первым заседанием, рано утром, Бурбулис появился в кабинете Ельцина с бутылкой «Юбилейного». Ельцин поморщился, но не устоял; началось с рюмки, закончилось — как обычно. Ближе к полудню Ельцин, совершено пьяный, провел Совбез, представил друг другу его членов, им — Скокова, а Геннадия Эдуардовича (зря старался!) не только в Совбез прокатили, но даже не пустили в зал заседаний.

Такой он, Борис Николаевич: пьет, но все помнит, выводы делает…

— А ты куда смотрел? — накинулся Скоков на Коржакова. — Он же лыка не вяжет…

— А я что… — сморщился Коржаков. — Детектор к Ельцину на оружие стоит. На коньяк — пока не придумали…

— А пора, — заметил Скоков.

— Пора, — согласился Коржаков.

Нет, Кремль — жутко интересно, хотя работа у Алешки поганая: Ельцин хотя бы «Известия» читает, а у Бурбулиса и даже Полторанина, министра печати, времени на газеты нет. Но им жутко интересно, что о них пишут, особенно Бурбулису. Задача Алешки — готовить дайджест, указывать издания и тех журналистов, кто пишет плохо, формулировать суть их претензий, подкрепляя свою «аналитику», точнее, донос небольшими цитатами.

Люди, рассудил Алешка, пишут для того, чтобы власть их услышала, а он кто? Ухо власти. Он же не псевдонимы раскрывает, нет, он читает газеты, которые читает вся страна, весь народ!

Россия не может без стукачей, и дело, разумеется, не в государственном строе. Родная страна — речь о России — так широка, что власть (любая власть) робеет перед своими территориями. Спецслужбы представляются опорой. А на кого, спрашивается, опираться, не на народ же! Канада и Япония — полицейские страны, с исторически развитой, почти 100-процентной системой доносительства, — почему это никого не удивляет, а?

Алешка заикнулся было о специфике работы в Кремле, так Красиков, его начальник, тут же побежал к Бурбулису.

— Запомни, Алеша, лучше — стучать, чем перестукиваться, — заметил Бурбулис.

Это была шутка.

Бурбулис хотел, чтобы Алешка явился пораньше, к девяти. По субботам в Кремле никто не работал. Тем, у кого неотложные дела, Ельцин разрешал приходить по субботам в свитерах и в джинсах — выходной все-таки!

Алешка не опаздывал — никогда. Это было в нем со школы, где Антон Семенович Калабалин, директор, не только запрещал пускать опоздавших, но и лично закрывал школу, когда начинался первый урок.

В приемной — никого, пустые стулья, на телефонах (вместо секретарши) офицер охраны.

— Ну, как жизнь? — Бурбулис вышел из-за стола и протянул Алешке руку. — Удалась? А, малыш?

Бурбулис потрепал Алешку по щеке.

— Работаю, Геннадий Эдуардович. Приступил.

— Среди наших, Алешка, знакомых и незнакомых друзей… — Бурбулис был в прекрасном расположении духа, — …чаще всего встречаются люди, у которых коммунистическая идеология отняла самое главное — право человека всегда быть самим собой. Они, эти люди, хотят перемен, но они к ним, увы, не готовы… — Бурбулис посадил Алешку на диван и осторожно присел рядом. — Эти люди, Алеша, не справляются с лавиной событий, на них обрушившихся. Политическая власть в условиях, когда нет ни одного устойчивого механизма, ни у одной представительной группы нет социальных корней, нет законов, нет устоев — общественных, правовых, бытовых, когда все это бурлит, как лава в вулкане, — в этих условиях определяющим фактором является воля к власти, личная воля лидера, на которую, Алеша, ориентируется вся страна…

Бурбулис встал и прошелся по кабинету.

— Борис Николаевич, как никто, умеет сливаться с толпой. Это его первейшее качество как политика. Ведь что мы видим? На людях Борис Николаевич воплощается в личность жесткую, бескомпромиссную, пренебрежительно эксплуатирующую… на первый взгляд… человеческий материал. А Михаил Сергеевич — наоборот, эдакий душка, да?.. — Бурбулис взглянул на Алешку, пытаясь понять, успевает тот за ходом его мысли или нет, — вот как обманчива природа! Какая задача стоит перед Борис Николаевичем и его соратниками? Первое, главное: вырвать людей из плена их прошлого, научить — или заставить! — иначе смотреть на самих себя, привить им интерес к рациональному накоплению опыта и трудовых капиталов. Самое важное — построить в России народный капитализм!

Пиджак у Бурбулиса был какой-то странный, на размер больше, рукава почти касались ногтей.

«Похудел, наверное», — понял Алешка…

А ведь Бурбулис, черт возьми, ему нравился! Да, нуден, это есть… говорит так, будто он не говорит, а вытягивает фразы из себя самого, как в старом цирке факиры (таких номеров больше нет) вытаскивали изо рта длинные-длинные ленты, иногда с бритвами… — но в нем вдруг что-то зажглось, заискрилось, Бурбулис стал как натянутая струна, натянутая сильно, решительно, на поражение!..

Интересно все-таки организованы революции: рядом с Лениным — Троцкий, камертон «бури и натиска», рядом с Ельциным — Бурбулис, тоже вождь, — разные эпохи, разный масштаб, а роль сходная! Бурбулис — он как сито, все вопросы решаются здесь, в его кабинете, только здесь: наш — не наш, надо — не надо и т. д. Но Алешка думал о другом, — обаяние революции и революционеров заключается в том, что между эстетизмом и варварством есть какая-то несомненная связь. Поход Ельцина во власть стал для Бурбулиса важнейшей формой социального творчества. Не только массам — он и себе самому назначил «самоотверженную борьбу». Именно самоотверженную: когда Ельцин упадет, сопьется (это будет рано или поздно), он, Бурбулис, тут же подхватит Россию и заменит Ельцина. Да, он готов быть преемником первого президента, не дожидаясь завтрашнего дня, он готов уже сегодня заменить Ельцина там, где нужно, где можно, хотя заменить Ельцина можно везде!