Новый Мир ( № 6 2010) - Новый Мир Новый Мир

В недоумении писал современник: «Царь возненавидел грады земли своея» [8] . Действительно, ненависть царя была обращена именно к «земле» (недаром опричнина противопоставила себя земщине) — понятие, которое охватывало тогда все сословия в переплетении их интересов, бытовых привычек и так далее; с акцентом на местный «норов» (отраженный в пословицах типа «Что город, то норов, что изба, то обычай»). Позднейший лубок представил Ивана «народным царем», каравшим «изменников»-бояр. На самом деле Иван истреблял не только бояр — со всеми их семействами, включая малых детей, — но и дворовых, крестьян, купцов, посадских людей, монахов и монахинь; даже нищих, просивших у него милостыню, травил медведями. А в походе на Новгород 1571 года все живое, что встречалось на пути опричного войска — «халдеев», как их называли в народе, что «яко нощь, темны», — сплошь отдавалось «вранам на съедение». Как пишет Ключевский, «туга и ненависть поднялась, по словам современника, в миру на царя, роптали и огорчались, однако — ни проблеска протеста» [9] .

П. Б. Струве имел основания назвать царя Ивана «первым русским большевиком большого формата» [10] .

Тех, кто писал об Иване «после Карамзина», поражала невероятная жестокость, с какою производились опричниками пытки и казни, в которых сам царь нередко принимал личное участие. Выразителем общего мнения образованных кругов XIX века можно считать молодого князя Сицкого из драматической трилогии А. К. Толстого, выдавшего Ивану IV следующую нелицеприятную характеристику:

Что значат немцы, ляхи и татары

В сравненьи с ним? Что значат мор и голод,

Когда сам царь не что, как лютый зверь!

Даже у тех немногих историков, которые находили в институте опричнины якобы позитивные моменты (в плане «укрепления государственности» или «продвижения демократии»), «перо выпадало из рук», когда они обращались к зверствам, ею творимым.

Тень Грозного его усыновила

Шагнем теперь в советский век. В 1922 году в Москве вышла небольшая книга историка (будущего академика) Р. Ю. Виппера «Иван Грозный», в которой взгляды дореволюционных историков на «царя-ирода» подверглись самой радикальной ревизии. Позади остался четырнадцатый год:

...В последний час всемирной тишины,

Когда слова о зверствах и о войнах

Казались всем неповторимой сказкой.

                   (Максимилиан Волошин)

У Виппера никакого интереса к зверствам опричнины вообще нет; этот предмет он оставил отжившим свое историкам с их «моральной отвлеченностью». Для него опричнина была оправданной «местью изменникам»; хотя он и допускает, что изменники могли быть мнимые, но так ли уж это важно! Для Виппера главное, что Иван был «монархом-народолюбцем», ставившим «социальные опыты», которые летописцы описывают в «самодержавно-коммунистических» (?!) выражениях (стр. 40). И другое: что он создал тип «военной монархии», предъявившей стране «непомерные и беспощадные требования» (стр. 42), и это, на взгляд Виппера, было хорошо. «В механизме военной монархии, — восторгается историк, — все колеса, рычаги и приводы действовали точно и отчетливо, оправдывали намерения организаторов» (стр. 49). И еще Виппер хвалит царя за «светски настроенный ум» (стр. 44), а это уже совершенная неправда.

Впечатление такое, что Виппер писал свою книжку специально для Сталина, угадав его будущее, которое для него самого еще должно было оставаться смутным. И книжка дошла до адресата: известно, что Сталин прочел ее или сразу по выходе, или некоторое время спустя. Читал внимательно — об этом свидетельствуют многочисленные подчеркивания в тексте и на полях, притом сделанные сразу двумя карандашами; простым Сталин подчеркивал просто важные для него вещи, красным — очень важные.

Где-то в середине 1990-х промелькнуло сообщение, что сталинские биб­лиотеки, кремлевская и кунцевская, или, точнее, то, что от них еще осталось (ибо часть книг к тому времени уже растащили), открыты для исследователей. Мне это сообщение показалось многообещающим: на полях прочитанных им книг Сталин мог выдать свои тайные мысли, в иных случаях тщательно им скрываемые. К сожалению, до сих пор я нашел лишь одно исследование — историка Б. С. Илизарова [11] , основанное на изучении сравнительно небольшой части сталинской библиотеки. Собственно маргиналий здесь оказалось немного, но частые подчеркивания — тонкими и жирными линиями, простыми и цветными карандашами — тоже кое о чем говорят. Именно такого рода подчеркивания позволили Илизарову прийти к выводу, что Сталин прочел книжку Виппера «с упоением».

Согласимся с Виппером: «В историческом документе есть скрытая энергия, обаянию которой мы все невольно поддаемся» (стр. 109). То же можно сказать и о некоторых исторических исследованиях.

До сих пор учителями Сталина были Ленин и Троцкий. Теперь он, можно сказать, перешел в следующий класс, где учителем его стал Иван Грозный. По-настоящему преемником Грозного он ощутил себя значительно позже, ближе к концу 30-х годов (и тогда санкционировал открытую апологию его). Но уже при первом чтении книжки Виппера что-то важное для себя он из нее усвоил.

Читая другую книгу, «Последние страницы» Анатоля Франса, Сталин подчеркнул следующие строки: «Душа, по взгляду Наполеона, состоит из флюидов, которые после смерти „возвращаются в эфир и поглощаются другими мозгами”» [12] . Вероятно, он ощутил себя не только преемником Грозного, но и приемником флюидов, оставшихся в кремлевском воздухе по смерти царя.

Легитимность, хотя бы и в расширительном смысле этого понятия, Сталина основывалась на вере населения в то, что он  з н а е т, куда ведет страну. Очень непросто было оправдать эту веру высокопоставленному недоучке. Выручала поистине звериная интуиция и еще книги. Долгими ночами, уединяясь в своем кремлевском кабинете, он наверстывал упущенное, читая и просматривая разнообразную литературу, больше историческую, но также и художественную. Других советчиков, кроме книг, у него не было или, точнее, не стало после того, как он свел со свету всех тех, кто в советчики набивался.

Разве что еще три бородатые ведьмы, преследовавшие шекспировского Макбета, особы экстерриториальные и вневременные, заглядывали в окна, повторяя свое заклинание: «Зло есть добро. Добро есть зло». И в данном случае они тоже нашли благодарного слушателя.

Тому, что в Сталине «прорезалось» от Грозного (и что он до поры до времени прятал от других и, возможно, даже от самого себя, ибо, как-никак, воспитан он был в социал-демократической идее), приходилось действовать в совершенно иной и гораздо более запутанной исторической ситуации. Начать с того, что не Сталин «взорвал» Россию, как это сделал царь Иван своей единоличной волей; она была «взорвана» еще до того, как он достиг высшей власти, хотя и при его посильном участии. Его задачей стало наведение порядка — таково было требование складывавшейся номенклатуры, оттеснявшей от власти старую большевистскую «гвардию» и состоявшей из «подмёнышей», впору их так назвать [13] , преимущественно крестьянского происхождения, оторвавшейся от «земли» и ей враждебной (и в этом смысле, как и в некоторых других, воспроизводившей черты опричнины) и в то же время сохранявшей архаические инстинкты властвования и подчинения. Дело вождя было — довести их требования до ума и провести в жизнь.

Вообще говоря, любая пореволюционная власть неизбежно столкнулась бы с задачей наведения порядка — пропорционального той степени разнузданности, которая была порождена революцией. Оправдало себя старое речение: дай мужику свободу, он возьмет две. ЧК довольно успешно справлялась с политическими противниками, но на бытовом уровне можно было не считаться ни с кем и ни с чем. В самой партийной среде царило панибратство, доходившее иногда до такого неуважения к «вертикали власти», которое было бы нетерпимым в самой демократической стране. К примеру, где-то во второй половине 1920-х годов, когда Сталин уже приблизился к высшей ступеньке власти, комбриг (всего лишь комбриг!) Шмидт, повстречав его в кремлевском коридоре, крикнул ему: «Смотри, Коба, уши обрежу!» (если можно верить Виктору Суворову, по книге которого «Очищение» я привожу эту цитату), а один из троцкистов, взобравшись на Мавзолей, крепко врезал ему по шее.

Повторю: наведение порядка было объективной необходимостью. Но в случае победы Белого движения первостепенной задачей стало бы наведение