Господа Магильеры - К Соловьев

Страна тронута трупным окоченением, она мертва, как слуги Линдемана, ее нервы потеряли чувствительность, а члены больше не управляются. Что мы делаем здесь, в окружении смердящих некрозных тканей? Неужели нельзя обойтись без этого отвратительного последнего ритуала?

От накатившей тоски сжало холодной рукой сердце. Мог ведь не ехать. Послать к чертовой матери посыльного Людендорфа или сказаться больным. Всем плевать. А потом… План был подготовлен загодя. Я всегда все планировал загодя, как морские баталии, даже мысленный список действий составил. Бумаги из сейфа уже приведены в порядок, только убрать их, да спрятать ключ. Сейф откроют, конечно. Может, бумаги даже сожгут на площади, как обычно бывает при бунтах, да и все равно, если честно. Нет там ничего ценного, лишь стопка полнящихся жалкой и суетливой чепухой листов. Даже лучше, если сожгут.

Жена и дочь в надежном месте. Молодец, хоть что-то успел. Там до них не дотянутся. Это главное. Отпустить прислугу и личную охрану из вассермейстеров, это тоже уже решено. Только древнегерманские варвары считали, что путешествовать на тот свет лучше свитой. Меня же одиночество не тяготит. А потом… Все уже спланировано. Загодя подготовлена бутылочка хорошего вина, в кобуре лежит заряженный пистолет. Никаких записок напоследок – пошлость. Все обстоятельно и спокойно, как подобает если не магильеру, то мужчине.

Но ничего этого я не сделал. Вызвал личный автомобиль и поехал на совещание уже не существующего Совета. Зачем? Теперь уже и сам не знаю. Может, тело просто подчинилось рефлексу. А может, это страх вышвырнул меня из дома, из моего несбывшегося смертного ложа, в общество других трясущихся стариков. Страх сгоняет в кучу всех зверей. В обществе себе подобных им кажется, что страха можно не замечать.

Тревожный быстрый стук в дверь рассыпал мои мысли. В кабинет вошел молодой лейтенант, кажется, начальник охраны штаба. Торопливо козырнул сидящим за столом магильерам и повернулся всем корпусом к Людендорфу:

- Господин генерал! Ситуация на улице ухудшается.

- Должно быть, собирается дождь, - легкомысленно улыбнулся гросс-фойрмейстер Гольц. Мы знали, какой ценой ему далась эта улыбка.

- Докладывайте, лейтенант! – отрывисто приказал Людендорф.

Кайзерская косточка. Раритет. Наследие ушедшей минуту назад эпохи. Все еще делает вид, будто погоны и звания что-то значат. Губы у него упрямо стиснуты и, кажется, не дрожат. Впрочем, что с него взять? Он-то, может, и выкарабкается. Он всего лишь заместитель начальника штаба, даже не магильер. И в армии его, кажется, любят. По крайней мере, не вышвырнут из окна на мостовую, как мешок с тряпьем, когда все начнется.

В том, что начнется все очень скоро, я не сомневался.

- Все больше людей собирается вокруг здания. По моим оценкам, не менее тысячи, и это не считая окрестных улиц. Много дезертировавших солдат, и есть вооруженные. Кричат, разжигают костры. Выковыривают брусчатку. От завода подошли рабочие-социалисты.

Людендорф даже не изменился в лице. За это я его уважал.

- Спасибо, лейтенант. Вы свободны.

Но тот, побледнев от собственной дерзости, остался стоять на месте.

- Господин генерал…

- Что вам?

- У меня внизу два отделения при двух пулеметах.

Голос молодого лейтенанта прозвучал как мольба. Людендорф – каменный старик – взглянул на него презрительно, как на запаниковавшего при первом артналете мальчишку.

- Вы свободны, - веско повторил он, - Будьте любезны обеспечивать охрану здания вплоть до дальнейших распоряжений. Все провокации пресекать. На стрельбу отвечать, но в меру.

Лейтенант щелкнул каблуками и вышел. Людендорф молча смотрел ему вслед.

- Еще есть шанс, господа, - сказал он, повернувшись к столу, - Два пулемета это, конечно, ерунда, но если собраться сейчас, есть возможность прорваться. Я не откажу вам в помощи, сделаю все, что смогу.

- Прорваться? – гросс-фойрмейстер Гольц уже не скрывал насмешки, - И куда же нам следует прорываться? Может, на вокзал?

Кто-то мрачно хохотнул. О том, что люди Эберта взяли вокзал еще вчера, знали все присутствующие. Торопились схватить кайзера, но не успели. Вокзал теперь мертв и оцеплен. Там ходят непонятные люди в штатском с винтовками, спрашивают у всех документы, а себя называют бойцами какого-то совета.

- На вокзал, предположим, смысла нет, а вот вырваться из города…

Людендорф замолчал, досадливо дернул плечом. Из города не вырваться, он и сам это знает. Даже с двумя ротами, не то что горсткой тощих мальчишек в форме при двух пулеметах. Годом бы ранее… Я почувствовал, как скапливается в желудке едкий сок. Годом ранее я бы поднял части вассермейстеров и превратил этот уличный горланящий сброд в кровавый кисель, прилипший к стенам домов. В жижу под ногами. Годом ранее все было другим. И мы были другие.

- Внизу у нас адъютанты и свиты, - прикинул Кройц, приглаживая седеющие волосы, первая уступка отступающему хладнокровию, - Все не так уж скверно, по-моему. Это почти две дюжины магильеров. Хватит, чтоб продержаться до утра.

- До утра! – рыкнул Хандлозер, - Какого еще утра, Отто? Ты что думаешь, там сидят школьники? Что они побьют окна в штабе и разойдутся? Или, может, растворятся с рассветом, как призраки? Они собрались здесь, чтоб сожрать нас с потрохами! И две дюжины балбесов в мундирах ничем тебе не помогут, потому что к тому моменту, как эту дверь вынесут, их попросту разорвут на части и передавят ногами. И останутся от них только окровавленные тряпки на пороге!

Удивительно, но из всех присутствующих Зигфрид Хандлозер менее всего похож на врача. В нем нет ни капли тактичности, он нарочно груб, напорист и вечно сердит, как стареющий бульдог со скверным нравом. А ведь он – гросс-лебенсмейстер, единственный, к слову, среди нас генерал-полковник. С другой стороны, кто из нас похож на свою стихию? Едва ли я сейчас кажусь безмятежным, как море. Разве что фон дер Гольц, гросс-фойрмейстер. Он похож на беспокойно скачущий язычок пламени. Я заметил, что Гольц постоянно потирает ладони друг о друга. Интересно, зачем? Какой-то особый фойрмейстерский жест? Или это нервное?

- Отрекся кайзер или нет, неважно! – громко сказал гросс-штейнмейстер Кройц, - Мы еще не отреклись. Даже если бы хотели бы, это не в нашей власти. От магильерского дара не отрекаются. Вы ведь не думаете, что я позволю этим кухаркиным детям просто ворваться сюда и передушить нас, как цыплят? Мы магильеры. У нас есть сила духа. Надо лишь продержаться, пока не подойдет помощь. Они увидят, что слуги кайзера стоят насмерть, не боясь угроз и не отступая ни на шаг. Это произведет впечатление на сатанинское отродье! Еще как произведет. Они бросятся врассыпную, сообразив, на кого подняли свои грязные руки. И уже завтра будут молить, чтоб Ордена не гневались на них за все эти костры, всю эту мерзость…

Гросс-штейнмейстер Кройц говорил уверенно, еще не подозревая, что его собственное тело изменило ему. Что нижняя челюсть самым явственным образом подрагивает, а колени дрожат. Удивительно. Когда он появлялся на заседании Совета, печатая шаг тяжелой, как у Статуи Командора, поступью, мне казалось, что стоит ему ударить посильнее ногой, и мраморный пол попросту лопнет, как фарфоровая тарелка. Он и в самом деле мог бы сделать подобное. Я видел, как он щелчком пальцев на выездной инспекции смял бетонный французский блиндаж, так, точно это была жестяная коробочка из-под конфет. Но его тело более не было каменным, оно сдалось. Теперь гросс-штейнмейстер Кройц был сделан не из тяжелого гранита, а из липкой глины. И мне сделалось неприятно, когда он положил свою необычно мягкую подрагивающую ладонь на мое плечо. Сейчас он не расколол бы и черепка.

Я сбросил его руку и шагнул к окну, делая вид, что меня интересует происходящее на улицах и не слушая более сердитого рыка гросс-лебейнсмейстера Хандлозера.

Там происходило черт знает что. Днем собравшиеся вокруг здания штаба люди походили на разбросанные хлебные крошки, только суетливые, ни минуты не пребывающие в неподвижности. Тревожные, беспокойные крошки. Они вьюгой вились вокруг здания, подчиняясь невидимому ветру, собирались в группки, то более крупные, то помельче, рассыпались и вновь собирались. Я не видел их лиц, но мне казалось, что все они неотрывно глядят на меня, и в такие моменты дурнота подкатывала к горлу, а тело делалось слабым, наполнялось тяжелой и мутной жижей, как от грязного растаявшего снега, что обычно остается на половой тряпке в прихожей.

Над толпой реяли плакаты на серой бумаге и неряшливо написанные транспаранты с корявыми буквами. Несколько я, то ли от скуки, то ли бравируя собственной выдержкой, прочел. «Кровавой своре кайзера не уйти от ответа!» «Приговор палачам из Киля!» «Мертвецы не прощают!». Кажется, меня заметили. Толпа засвистела, заулюлюкала, зазвенела вразнобой сотнями голосов. Потом полетели булыжники.

Сразу два или три ударили в стену здания этажом ниже, тревожно и гадко зазвенело выбитое стекло. Из толпы выпорхнуло еще несколько быстро приближающихся точек. Одна из них явственно стала отклоняться в сторону, зато другая устремилась прямо ко мне, на глазах делаясь отчетливее. Она бы непременно проломила стекло в кабинете для совещаний Совета, а может, и размозжила бы мою отупевшую от бессонницы голову, если бы вдруг не замерла неподвижно на некотором удалении.