Сожженые мосты ч.4 - Александр Маркьянов

В этот момент, чуть в стороне от машины происходили не менее удивительные события…

Девочки всегда созревают раньше мальчиков во всех отношениях, и поэтому в свои пятнадцать лет Катерина — а именно так звали пленницу, которую продали на базаре в Кабуле, а потом ее чудом спасли русские спецназовцы в Джелалабаде — вполне осознавала все свои козыри, главным из которых была внешность, и готова была действовать.

Катерина — ее так все звали, в том числе в семье, и никто никогда не называл ее Катя, если только не хотел с ней навеки поссориться — была петербурженкой, а в Петербурге народ особый. Столица громадной империи, крупный морской порт, рядом Кронштадт — сильно укрепленный остров с огромной базой. Можно сесть на катер и перебраться на уик-энд в Гельсингфорс[87], а там почти что Европа. Это ведь даже не Россия, это личный вассалитет Его Величества, и живут они там совершенно не как в России, только разве что рубли принимают в оплату. Отец у Катерины был довольно состоятельным человеком, весь Петербург знал, что Михасевич, товарищ министра экономики только высиживает до пенсии, и следом на этой должности будет ее отец. Мать — а Катерина была единственным ребенком в семье — окончила Бестужевские курсы, занималась домохозяйством и оценкой произведений искусства, была доктором искусствоведения, часто ездила — Лондон, Берлин, Нью-Йорк, брала в поездки и дочь. Ее имя всегда входило в десятку наиболее авторитетных экспертов по вопросам русского изобразительного искусства. Жили они на Фонтанке, занимали половину тщательно отреставрированного особняка, мать держала салон, отца постоянно не было дома. С самого детства Катерина знала, что мать при случае изменяет отцу — но осторожно, стараясь не попадаться. Было это довольно просто — с постоянными поездками и с летним домом в шхерах[88], куда они ездили летом. Зимой отец и вовсе с правительством переезжал в Константинополь, а мать бывала там только наездами, потому что все ее клиенты были в Петербурге (хорошая кстати отговорка). Тем не менее — она любила мать намного больше, чем отца.

С проблемами взаимоотношений с мужчинами Катерина познакомилась очень рано, благо в шхерах это сделать было просто, учитывая какой контингент там подбирался, в основном выходцы из дворянских родов и лучших фамилий России, только выбирай. Год назад, она попала в компанию, в которой был сам Цесаревич! Правда заглянул он только на полчаса, там были несколько других офицеров — но Цесаревич, признаться, запал ей в душу — подтянутый, стройный офицер в форме лейб-гвардии с единственной наградой, солдатским Георгием на черно-желтой ленте на груди, и с глазами цвета кобальта. Она попыталась попасться ему на глаза — а он только мельком взглянул на нее, поговорил с кем-то и тут же уехал. Моника Джелли была ее любимой актрисой — но после этого она порвала все ее фотографии и постеры. Хотя и понимала — без вариантов. Для общения она предпочитала мужчин постарше, слюнявые и наивные сверстники ее не интересовали.

Увы, но из-за мужчин она здесь и оказалась. Верней — из-за мужчины.

Отец с матерью поскандалили, и мать уехала отдыхать на Каспий на две недели, взяв ее с собой. Арендовали там виллу для отдыхающих — довольно богатую, двухэтажную, больше чем у них был дом в шхерах. Мать уделяла ей привычно немного внимания, они вместе ходили на пляж — и если кто-то хотел подмазаться, то называл ее младшей сестрой, и маме это было приятно, она это видела. По вечерам мама всегда была занята, и она понимая это не претендовала на ее внимание, а ходила по дискотекам.

Там то он и познакомилась с Асланом.

На самом деле, Аслан был не сыном богатого землевладельца, как он любил представляться. Он был уголовным преступником и исламским экстремистом. Аслан родился в Кабуле, ходил в школу при британском посольстве — а там почему то учили не только английский язык — но и русский. Потом отца убили террористы, а Гази-шах "помог" — прибрал к рукам все их достояние, Аслану было как раз восемнадцать. Тогда то он, движимый желанием отомстить сначала вступил в экстремистскую организацию "Хезб-ислам-е-Афганистан"[89], международным сообществом признанную террористической, а потом и связался с работорговцами и похитителями людей. Его внешность, манеры, знание четырех языков — фарси, пушту, русского и английского — сделали его идеальным агентом для заброски в Россию. Здесь он был уже трижды, каждый раз меняя внешность — и через его руки прошли одиннадцать рабынь. Он специализировался на особом товаре — в Афганистане ценились совсем юные и красивые русские девушки, желательно блондинки из хороших семей, за них могли дать столько, сколько стоит большой дом в Кабуле. Увы, но дела свои он обтяпывал аккуратно, и двадцатник — двадцать лет каторги за работорговлю, если не попадешь в руки казаков, тогда могут тут же повесить — он пока не получил.

Аслан был совершенно необычный. Одетый во все черное, сильный, с каменными мышцами — она это ощутила, когда танцевали, чуть небритый, с орлиным носом и волчьими глазами, от него буквально веяло мужской силой. Он ее отбил у какого-то двадцатилетнего слютнтяя, представившегося ей графом — просто подошел, взял ее за руку, вытащил из-за столика и повел танцевать (в темноте дискотеки и всполохах светомузыки конечно никто не смог его разглядеть и потом дать описание сыскной полиции). А ей был нужен именно такой мужик, который силой берет все, что ему нужно в жизни, непохожий на отца, умного, но мягкого, которым мать вертела как хотела. Конечно же после танцев она согласилась пойти на пляж и искупаться при луне. Они пришли на пустынный пляж, светила луна, играя мерцающими бликами на воде, она не стесняясь разделась прямо при нем, повернулась к воде, он подошел к ней сзади, обнял… и сунул под нос тряпку с хлороформом. Очнулась она уже в Афганистане.

В Афганистане она очнулась, когда ее везли в машине. Это был старый пикап с открытым верхом и клеткой, большой сваренной из прутьев клеткой, сверху прикрытой дерюгой, похожей на клетки, в каких гастролирующий цирк перевозит из города в город обезьян. Вот только прутья были почему то покрыты сверху каким-то пружинящим, напоминающим резину материалом. Машина прыгала на ухабах, гремела музыка, проходящие мимо грузовики обдавали пикап смрадом и дизельной гарью — но никто не видел ее, потому что стенки пикапа были закрыты съемными крышками — листами фанеры. Она попыталась кричать и начала бить по стенкам своей клетки — но никто не отозвался.

Про работорговлю она ничего не знала — но рабыней быть не собиралась, это точно. Правда ее мнения никто не собирался спрашивать.

Потом ее привезли в город, и вытащили из клетки — грубо, как животное. Все что на ней было — это открытый итальянский купальник, который она перед Асланом снять не успела и какая-то дерюга, которую бросили к ней в машину. Она пыталась драться — но мучителей было двое, и глаза их горели жадным огнем. Эти были молодые, один даже без бороды, он ее попытался то ли бить, то ли лапать — и старший заметил это, свистнула плетка и молодой что-то закричал и отпустил ее. Потом старший и помладше — от обоих страшно воняло, привязали ее к чему-то, напоминающего гинекологическое кресло, она пыталась бить их — но они ее не били, и вообще не замечали ее ударов, потому что синяки и кровоподтеки лишили бы товар товарного вида, и их раис сам бы жестоко избил их за это плетью. Потом самый старший еще раз вытянул самого младшего плетью и что-то сказал. Она не знала, что надсмотрщик только что сказал: эта женщина для раисов, а не для таких сыновей свиньи и шакала как ты!

Потом пришла женщина — в парандже, с сильными, крючковатыми, покрытыми какими то пятнами пальцами и мужчина — лет пятидесяти, в европейском костюме, какие в нищем Афганистане носят только раисы, с жестокими и неподвижными как у рыбы глазами. Женщина сорвала с нее купальник и начала осматривать ее… всю, а потом что-то сказала мужчине. Мужчина с ненавистью посмотрел на нее, потом поднял валяющийся на полу хлыст — но женщина загородила ее собой и что-то сказала. Мужчина гортанно и зло что-то сказал, она разобрала только "руси джаляб"[90], потом бросил хлыст, повернулся и вышел. Она плакала от унижения. Потом вернулся другой мужчина, старший среди надсмотрщиков, и женщина ему что-то приказала. Мужчина вышел и вернулся с какой-то одеждой, похожей на монашескую и отвязал ее от ужасного кресла. Под присмотром этих двоих она натянула одежду прямо на голое тело, ее отвели в камеру и покормили какой-то бурдой. Ночью в камере было ужасно холодно и она свернулась клубком, набросив на себя все, что было в камере — пусть это все было грязным и воняло псиной. Плакать она уже не плакала — без толку.

Она не знала, что только что ее цена упала ровно в пять раз, оттого ее хозяин и не был доволен. Если бы она была девственницей — он бы запросил за нее полмиллиона афганей, цена посильная лишь принцу, раису провинции или амиру наркомафии. Но и сто тысяч афганей были каким-никаким а заработком, в конце концов десять тысяч афганей стоила приличная машина. Об этом ему и сказала женщина, которая осмотрела ее и убедилась в том, что она не девственница.