Восторг гаргульи (ЛП) - Лукас Наоми

Я моргаю, все еще всматриваясь в его лицо.

‒ Конечно, все в порядке. Я вернула тебя. Это самое главное.

‒ Будут случаи, когда меня вызовут.

Я киваю.

‒ Это нормально. Все в порядке, пока ты здесь. Ты не мог бы сделать мне одолжение?

Зуриэль проводит рукой по моим волосам.

‒ Что угодно.

‒ Если тебя вызовут, сначала скажи мне. Не исчезай от меня. Я не думаю, что смогу это вынести. Я сильно скучала по тебе.

Меня не волнует, если я покажусь нуждающейся. Я нуждаюсь. Я не могу потерять его снова.

Я не потеряю его снова.

Он обхватывает мое лицо и прислоняет свой лоб к моему.

‒ Я поделюсь всем с тобой, моя Саммер. И ты всегда сможешь почувствовать меня.

Его рука скользит вниз, затем вверх по моему свитеру, касаясь отметены на моем животе.

Она становится теплой от его прикосновения, и у меня перехватывает дыхание.

‒ До конца времен мы связаны, ‒ грохочет он.

‒ Это почти похоже на брак.

Зуриэль утыкается носом в мою щеку и волосы.

‒ Это больше, чем брак. То, что мы разделяем, навсегда и навечно.

Его слова поселяются в моей душе. Я испытываю идею вечности, едва способную постичь такую вещь, и никогда я не была более уверенной, спокойной и довольной. Мне больше никогда не придется беспокоиться о том, что я потеряю его. Он мой. Весь мой.

«Навсегда».

Мы обнимаем друг друга и замолкаем, пока в моей голове кружатся мысли: о вещах, которые я хочу ему показать, о приключениях, которыми мы поделимся, о людях, с которыми я не могу дождаться познакомить его. В этом мире так много всего, чего он никогда не испытывал. Кино, музыка, книги.

У него никогда ничего из этого не было, и я могу предложить все это.

Обхватив его руками, я сжимаю.

Он обнимает меня так же надежно.

‒ Надеюсь, тебе понравилась эта новая форма, ‒ в его голосе чувствуется тонкая неуверенная дрожь.

‒ Я люблю все в тебе. Ты всегда мне нравился и всегда был красив. В любой форме.

Зуриэль выгибает бровь.

‒ Да?

Я указываю на угол, где он стоял много лет.

‒ Задолго до того, как ты проснулся, я разговаривала с тобой, рассказывая тебе все. Пугающие существа могут быть очень горячими. Ты скоро поймешь. Мы, люди, сложные.

Я смеюсь.

Его челюсть напрягается, он все еще сомневается во мне.

‒ Я тебя люблю.

Я прижимаюсь губами к его, проводя губами вперед и назад.

‒ Я должна была сказать тебе, что я чувствую, давным-давно. Я никогда не пропущу ни одного дня, чтобы не сказать тебе этого. Я тебя люблю. Я люблю тебя, Зуриэль.

‒ Я тоже тебя люблю, милая Саммер.

Я колеблюсь, затем дышу свободно. Он не отреагировал на свое имя. Эдрайол действительно ушел.

‒ Я больше не могу призывать тебя, не так ли? ‒ спрашиваю я, озорно улыбаясь.

Уголок его губ поднимается вверх.

‒ Нет, если только я этого не захочу.

‒ Зуриэль, Зуриэль, Зуриэль, ‒ снова и снова шепчу я его имя, запоминая его форму на губах, не обремененную внешними силами и страхом.

Наши эмоции переплетаются, пока воздух не наполняется обожанием. Я прижимаюсь к его груди, слушая, как бьется его сердце, пока он обнимает меня. Мы устойчивы в этой нашей новой реальности.

Нас прерывает топот маленьких кошачьих ног.

Джинни вбегает в комнату. Она мяукает, вертясь между нашими ногами.

‒ И вас приветствую, мисс Женевьева, ‒ говорит Зуриэль, отпуская меня, и мы опускаемся на ее уровень.

‒ Извините за вмешательство, ‒ объявляет Хопкинс, следуя за ней. ‒ Я пытался ее удержать. Она не любит, когда ей говорят, что делать, вот так-то.

Он носит свою трость с изумрудными шипами. Хотя он не нуждается в ней для поддержки, это его любимый аксессуар при управлении музеем. Он утверждает, что это помогает его имиджу. А его музей ‒ это имидж.

Я моргаю, пораженная его внезапным появлением. Мой гнев исчезает, и я не могу злиться теперь, когда Зуриэль рядом со мной, потому что Зуриэль рядом со мной. Дар Хопкинса превзошел все мои ожидания.

Он подходит к Зуриэлю, протягивая ему руку.

‒ Приятно наконец встретиться с вами.

Зуриэль отвечает на рукопожатие.

‒ Взаимно.

‒ И как мне вас называть?

‒ С Зуриэлем все в порядке.

‒ Очень хорошо.

Хопкинс ухмыляется, отступает назад и кладет руку на трость.

‒ Ну, теперь, когда вы оба здесь, нам нужно открыть музей.

Я смотрю на Зуриэля.

‒ А пока, господин Зуриэль, если вам понадобится жилье, вы можете остановиться у меня. У меня есть дополнительная спальня, и, хотя она переполнена хламом, я верю, что мы сможем сделать ее пригодной, по крайней мере, пока вы не обустроитесь.

Мои пальцы ног покалывает, воспринимая все это. Это ошеломляет, и я все еще шатаюсь.

‒ Спасибо. Мне понадобится время, чтобы принять решение, ‒ отвечает Зуриэль.

‒ Конечно, не торопитесь. А теперь, если вы меня извините.

Он кивает на часы и расправляет плечи, направляясь к входной двери.

‒ Пришло время открыть дверь.

Снаружи толпятся посетители, ожидающие открытия музея, и, пока шторы были закрыты, я не осознавала, что кто-то ждет.

Удивленно, я открываю ближайшие шторы, отодвигая их в сторону, чтобы свет заливал комнату. Прошло много времени с тех пор, как это пространство освещалось естественным светом, и я завязываю шторы, пока Хопкинс приветствует первых дневных туристов.

Осторожно Зуриэль приближается к окну.

Широко раскрыв глаза, он кладет руку на стекло, а на улице кружат толстые снежинки. Они сверкают, когда солнце пробивается сквозь облака. Губы Зуриэля растянуты в улыбке. Это невинно, наполнено удивлением и заставляет меня улыбаться.

Я подхожу к нему и наклоняюсь в его сторону.

‒ Мне так много не терпится показать тебе.

‒ Не могу дождаться, когда мне покажут.

Он выпрямляется, обнимает меня за плечо и прижимает к себе. Мы приветствуем первых клиентов этого дня.

Вместе.

Готовые ко всему, что может встать на нашем пути.

Эпилог

Обет

Зуриэль

Сидя на пассажирском сиденье машины Саммер, я изучаю проносящийся мимо пейзаж. Мы выехали из Элмстича четыре часа назад, на рассвете, чтобы поехать в место под названием Вашингтон, округ Колумбия, а точнее, в Смитсоновский музей американского искусства на свадебную церемонию подруги Саммер.

Стиснув зубы, мой желудок скручивается.

‒ Мы почти приехали. Осталось всего два часа, ‒ шепчет Саммер, пытаясь меня успокоить.

«Два часа». Подняв коричневый бумажный пакет, я дышу в него.

‒ Надо было лететь ночью, ‒ хриплю я. ‒ Мы могли бы приехать раньше.

‒ Ага, когда рак на горе свистнет, ‒ бормочет она. ‒ Ты не сможешь нести меня. И наш багаж. И свадебный подарок Эллы. Выпей еще Драмамина.

Она указывает на полиэтиленовый пакет у моих ног.

Я шарю по нему и нахожу лекарство.

‒ Прямо здесь, на упаковке, написано, что мне сегодня нельзя принимать еще одну дозу.

Закрывая глаза, мой желудок снова переворачивается. Я слабо стону. Автомобили ‒ моя слабость. Меня никогда так не укачивало. До сегодняшнего дня я не выезжал из Элмстича на машине, и в тот момент, когда Саммер выехала на дорогу, называемую «межштатной автомагистралью», для меня все было кончено.

‒ С тобой все будет хорошо. Очевидно, что для такого большого человека, как ты, двух недостаточно.

‒ Я бы предпочел сражаться с демонами.

‒ Ты ведешь себя как ребенок, ‒ тихо смеется она. ‒ Прими лекарство и постарайся вздремнуть. Я буду продолжать посылать тебе хорошую энергетику.

«Энергетика». Современное жаргонное слово, которое точно объясняет нашу связь. Я высыпаю таблетку и бросаю ее обратно, одновременно наклоняясь к сидению. Прижимая к груди пушистую подушку, я пытаюсь расслабиться. Саммер дарит мне хорошую энергетику, хотя также сосредоточена на дороге, как и должна быть.