Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

внутренне я уже вовсю паниковала! Все пропало! Фигуркин, разумеется, уже разболтал Носову, и теперь эта скотина в любой момент может заявиться на нашу дачу. Эх, и если б я только вчера до этого додумалась! Попросила бы Устина никому не говорить, придумала бы какой-то предлог… А теперь… Нет, не могу уже даже писать сегодня — настолько волнуюсь…

18.4.62

С самого утра меня сегодня не оставляло чувство, что Носов нынче обязательно даст о себе знать. И интуиция меня не подвела: он вновь осквернил своим присутствием стены киностудии имени Горького. Опять дождался меня в буфете, опять подсел ко мне — и с места в карьер прогундел:

— Я слышал, ты теперь дачница. Поздравляю.

Я, ничего не отвечая, продолжала смотреть прямо перед собой и жевать бутерброд.

— Зайти, что ли, к вам в гости как-нибудь? — протянул Носов.

Я молчала.

— Ты знаешь, я все-таки остановился на одном из своих вариантов, — вдруг уже другим тоном изрек он.

Тут я уже не выдержала.

— И на каком же? — не своим голосом спросила я.

— Этого я тебе не скажу, — ответил он с отвратительной улыбкой, после чего встал и быстро ушел.

Понятно, что после такого признания Носова я уже не могла толком играть. Подошла к режиссеру, сказалась заболевшей, уехала домой.

Когда вернулся Устин, он сразу же заметил, что на мне лица нет. Я всегда знала (и все говорят), что я отличная актриса, но все-таки перед ним — в жизни, а не на площадке — я совершенно не способна ничего играть.

— Что с тобой, Алла? — с тревогой спросил мой любимый, и я совершенно не знала, что ему ответить.

— Голова болит, — только и смогла вяло пробормотать я.

— Может, таблетку какую-нибудь? — забеспокоился Устин. — Могу в аптеку сбегать.

— Нет, не надо, — отозвалась я. — Я лучше посплю. К утру пройдет.

На самом деле в эту ночь я так и не смогла уснуть.

Я без конца размышляла про себя: что там решил проклятый Носов? Что он предпримет? То я уверяла себя, что он, скорее всего, просто молол языком, что ни к какому решению он не пришел, да и никогда не придет, то надеялась, что он все-таки покончит с собой, воображала даже, что он уже мертв и завтра мы об этом узнаем, то я задумывалась об Устине — и сердце мое сразу сжималось до размеров какого-то жалкого комочка… Меня охватывал ужас при мысли о том, что может сделать с ним Носов! Но еще тяжелее сознавать, что я в этой ситуации оказалась совершенно беспомощной, трусливой, ни на что не могущей решиться… Моему любимому человеку, возможно (я все-таки не могу не продолжать напирать на это «возможно»), грозит смертельная опасность, я — единственная, кому известно об этом, и при этом я совершенно не знаю, что могу или должна предпринять в сложившихся обстоятельствах. Сознаю только, что в милицию идти бесполезно. А если рассказать Устину… Я ведь его знаю. Он тогда, пожалуй, нарочно станет искать встречи с Носовым. А никаких мер предосторожности не предпримет. Оружием уж точно не обзаведется. И на любую провокацию Носова после моего предостережения купится еще легче, чем сейчас! Так что я не знаю, просто не знаю, что я могу…

Сейчас шесть утра, Устин скоро проснется. Я сижу на кухне и делаю эту запись, но пора заканчивать.

22.4.62

Неделя прошла спокойно. После короткой встречи с Носовым в среду, когда он любезно уведомил меня, что остановился на каком-то окончательном решении, я его, к счастью, не видела и ничего о нем не слышала. А может, его уже нет в живых? Какое облегчение я бы испытала, если б он покончил с собой…

Сегодня мы с Устином съездили на нашу дачу и произвели на ней долгожданную уборку. Теперь дача нравится мне куда больше, чем неделю назад. Не только потому, что она теперь чистая (по крайней мере, в доме), а еще и потому, что все больше начинает казаться: история с Носовым закончена…

Но, конечно, расслабляться не стоит! Пока я достоверно не узнаю, что он себя не убил или хотя бы не вернулся в свой Задрипинск, я продолжу оставаться начеку.

Вот когда Устин мне сегодня сказал, что он, мол, пожалуй, наведается сюда вскоре один, чтобы окончательно очистить участок от мусора, я сразу же сделала охотничью стойку.

— Нет-нет, Устин, — сказала я (хоть и не слишком категорично, чтобы он ничего не заподозрил). — Без меня ты, пожалуйста, сюда не езди. Хорошо?

— Ты уже ревнуешь дачу ко мне? — усмехнулся он.

— Не говори ерунды, — поморщилась я. — Просто я хочу, чтобы мы всегда ездили сюда только вдвоем — и никогда поодиночке. Ты согласен?

— Ну ладно, — с недоуменным видом кивнул он. — Как скажешь…

Я его обещанием вполне удовлетворилась.

А перед самым возвращением в город мы с моим любимым великолепно занялись любовью в только что убранном домике. Отработали в чистой постели прямо как знатные передовики! Но писать об этом в подробностях я, разумеется, не стану…

3.5.62

Наконец-то я нашла в себе силы вернуться к своим записям. Не знаю, зачем мне дневник и остался ли в нем хоть какой-то смысл, но не исключено, что записи помогут мне не сойти окончательно с ума. И вообще надо чем-то заняться, а то я уже который день провожу неподвижно в одиночестве и постоянных слезах, чуть ли не ежечасно переходящих в истерику.

Начну с событий минувшей субботы… Мне очень непросто будет описать все, что случилось, но я все-таки чувствую, что после того, как я поверю свои мысли дневнику, мне хоть немного станет легче.

Итак, в субботу у нас с Устином не в первый раз получилось так, что у него на «Мосфильме» была первая рабочая смена, а у меня на киностудии Горького — вторая. До самого вечера я не придавала этому факту никакого значения (да и с чего бы придавать, если подобное случалось уже сто раз?). Я была уверена, что когда приду домой, то, как обычно, застану там Устина…

Однако дома его не было. «Ничего, — сказала я себе, — наверно, вышел в магазин и через несколько минут вернется». Но я не смогла выждать и этих нескольких минут. Я присела в ожидании Устина, но уже через несколько секунд вскочила как ужаленная.

Сперва я позвонила на «Мосфильм», что, разумеется, было бесполезно: смена Устина давным-давно закончилась и после ее окончания его там никто не видел.

«Ну где, где, где он может быть?!» —