Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

– Оставь, – сказал я. – Мне ничего не нужно, я просто выполнил долг христианина.

– Пусть будет так, – кивнул француз, – но Сент Сирки не забывают добра. Правда, – ухмыльнулся он, – долги возвращают не всегда. Что поделаешь – бедность! А зачем в Лангедок приехал ты?

– Учиться, – кратко ответил я.

– Так ты ещё не целитель, а подмастерье? – разочарованно протянул француз.

– Я целитель, и на моём счету не один десяток спасённых жизней. Но в нашем искусстве нет совершенства. Подлинный лекарь должен учиться всегда. В разных странах лечат по-разному и иногда достигают поистине удивительных результатов. Однажды отец принёс в дом старика, которого избили уличные грабители. У него была такая жёлтая кожа, что я предположил разлитие желчи, но отец посмеялся и объяснил, что этот человек – уроженец страны Син, где у всех кожа имеет желтоватый оттенок. Старик долго болел, но отец сумел выходить его. Оказалось, что этот человек тоже целитель, но лечит не по-нашему, а с помощью игл и прижиганий кожи пучками целебных трав.

– Как это с помощью игл? – удивился Юк.

– На коже человека есть особые точки, соединённые с внутренними органами некими таинственными связями. Мудрый знает эти точки и с помощью лёгких уколов особыми иглами может заставить отступить болезнь, которая до этого казалась неизлечимой и даже смертельной.

– И ты умеешь так лечить?

– Этому надо учиться всю жизнь. Целебных точек великое множество, и сочетание уколов иглами может исцелить, а может и усугубить болезнь. Но кое-чему я научился. Вот эти иглы, смотри.

Я достал из мешка шёлковый свёрток и бережно развернул на колене. Трубадур наклонился надо мной и разочарованно сказал:

– Иглы как иглы… Только очень тонкие.

– Конечно, это обычные иглы. Дело не в них, а в руках целителя.

– Я не слышал, чтобы в Лангедоке лечили иглами или горящими травами!

– Зато в Тулузе, говорят, есть целители иудеи и мавры. Это древние народы, и они наверняка хранят знания о том, о чём в Византии не имеют понятия, ведь мы – последователи Гиппократа, а они шли своими путями.

Юк посмотрел на меня с уважением:

– Да, теперь я вижу, ты одержим своим ремеслом. Счастлив тот, кто доверит свой недуг тебе. А наши целители - шарлатаны, от их лечения больше вреда, чем пользы. Так ты ехал в Тулузу?

Я кивнул.

– Какого же демона тебя занесло в Пиренеи? – удивился трубадур.

– Наша галера пришла в Массилию, оттуда я на лодке переправился в Нарбо, рассчитывая добраться до Тулузы по римской дороге, но не нашёл её. Никто в Нарбо не смог объяснить, как её найти. Тогда я поехал наугад и, наверное, сбился с пути.

– Тогда ещё неизвестно, кто кому спас жизнь, – хмыкнул француз. – Рано или поздно ты попался бы в лапы рутьеров или местных разбойников – тут их, как репьёв в хвосте у шавки. Чудо, что ты уцелел!

– Ты был первым, кого я встретил за три дня пути.

– Вот я и говорю: чудо! В общем, нам обоим повезло.

Трубадур зевнул и потянулся.

– Знаешь что, давай-ка спать, а то после этой скачки у меня руки и ноги отваливаются. Надо бы, конечно, дежурить по очереди, но это выше моих сил. Ты, если хочешь, покарауль, а я буду спать.

– Спи, а я ещё посижу, – сказал я. – Сразу после еды ложиться вредно. А что мы будем делать завтра, вернее, уже сегодня?

– Попробую понять, куда нас занесло. Вообще-то я неплохо знаю эти места, но в темноте всё привычное выглядит иначе. Где-то поблизости должен быть замок Фуа. Если доберёмся до него, считай, нам повезло. Разбойникам туда хода нет. Накормят, напоят, а если повезёт, то и деньжат отсыплют. Надеюсь, граф Раймунд Роже меня не забыл, когда-то мои кансоны нравились его супруге Филиппе и вдовой сестрице Эскларамонде…

Глава 13

Меня разбудила промозглая стынь. Плащ отсырел, и казалось, что я лежу под мокрым войлоком. Отбросив его, я, не торопясь, встал и огляделся. Из дверного проёма лился странно тусклый свет, и было непонятно, какое сейчас время дня. Костёр давно прогорел, пепел в кострище от сырости свернулся в шарики. Француз спал в углу, завернувшись с головой и визгливо похрапывая. Стараясь не шуметь, я вышел из хлева, ставшего нашим прибежищем, и в изумлении застыл на пороге. Мир исчез. Под утро лёг такой туман, что я с трудом различал пальцы на вытянутой руке. Туман глушил все звуки, казалось, уши залиты воском, и это было плохо, потому что мы не услышали бы приближающуюся погоню. С другой стороны, наткнуться на нашу овчарню можно было разве что случайно. Если нас не схватили ночью, то вряд ли найдут теперь. Оставалось ждать, пока туман рассеется. Надо было приготовить что-нибудь горячее, но в овчарне не осталось дров – мы всё сожгли ночью – а отходить далеко я боялся, потому что в таком тумане ничего не стоило заблудиться.

На пороге появился трубадур. Он был в грязноватых льняных шоссах, в нижней рубахе, босой, с травинками во всклокоченных волосах. Почёсывая под мышками, Юк разглядывал туман.

– Вельзевулова отрыжка! – наконец пробурчал он. – Вот туманище! Не иначе, ведьма помелом намешала.

– Что будем делать? – спросил я.

– А что тут сделаешь? Ехать нельзя, не видно же ни черта. Того и гляди свалимся в овраг и шеи себе свернём, ну или будем по кругу ходить. Придётся ждать. Солнце, по-моему, недавно взошло, скоро пригреет, как следует, и туман рассеется. Так что я – спать.

– А есть ты не хочешь?

– А что, разве осталось что пожрать? – встрепенулся француз.

– Приготовим – будет.

– А-а-а… – разочарованно протянул тот. – Ну, ты, если хочешь, готовь, а мне в такую рань и кусок в горло не полезет.

И он ушёл обратно в сарай.

Не отходя от овчарни, я набрал щепок и разложил костерок. Подогретое вино, хлеб и мясо сделали своё дело – сытый смотрит на мир другими глазами, чем голодный. Позавтракав, я устроился снаружи у стены и, кажется, задремал. Разбудило меня ощущение, что в мире что-то изменилось. Где-то там, наверху, из невидимых с земли облаков выбралось солнце, и его ласковые лучи-ладошки погладили меня по лицу. От этого я и проснулся. Туман быстро таял, и вскоре от него не осталось ни следа. Под утренним солнцем переливались капельки росы на травяном ковре, но вскоре исчезли и они. Пора было будить моего спутника. Со вздохом я поднялся, отряхнул одежду и вошёл в овчарню.

– Ты ничего не слышишь? – спросил я у трубадура, придерживая его лошадь за повод.

Француз так и не соизволил позаботиться о своём завтраке, остался голодным и от этого истекал ядом, как скорпион. Он хотел было ответить мне какой-нибудь гадостью, но тут колокольный звон, крики и странные удары из-за лежащего перед нами невысокого холма донеслись особенно отчётливо.

– Ну, что ещё там такое? – пробурчал он, спрыгивая с лошади. Я тоже спешился.

– Стой здесь, а я схожу, посмотрю, – сказал Юк, протягивая мне поводья. Он быстрым шагом направился к холму. Приблизившись к вершине, трубадур пошёл, пригибаясь, а потом пополз. Раздвинув кусты, он долго смотрел вниз, потом на животе съехал вниз.

– Ну, место я, кажется, узнал, – сказал он, отряхивая дублет.[124] – За холмом лежит аббатство святой Фе.[125] Но происходит внизу что-то странное, и я даже не знаю, стоит ли нам соваться в это дерьмо.

– А что там такое?

Трубадур помолчал, в задумчивости накручивая прядь волос на палец, потом нехотя ответил:

– Да понимаешь ли, друг мой Павел Иатрос, похоже, что монастырь пытаются взять штурмом.

– Монастырь?! Кто, зачем?

– Кто и зачем, не знаю, а вот сеньор, который командует нападающими, мне показался знакомым. Это Раймунд Роже де Фуа, тот самый, к кому мы едем. Если я не ошибся, считай, что нам повезло. С другой стороны, граф вспыльчив и тяжёл на руку. Попадёмся ему на глаза не в добрый час, может приказать повесить, разбираться, кто да что, не будет, с него станется. Ну, поставит потом покаянную свечу, но нам-то с тобой от этого не легче, верно?

– А зачем благородному сеньору осаждать мирный монастырь?

– Ну, вообще-то, в Лангедоке католических попов не жалуют. Это если говорить вежливо. Очень уж они досаждают всем – от графа Раймунда до последнего виллана. Жадные, двуличные мерзавцы! А у графа де Фуа с ними прямо-таки война.

Попы – не церкви чада:Враги один с другим,Они – исчадье ада.Попами осквернёнВсевышнего закон,–Так не был испоконГосподь наш оскорблён.

Поп за столом сопит,–Уже настолько сыт! –А сам на стол косит,В жратве неудержим,Тревогой одержим,Что жирная усладаСжуётся ртом чужим.Да для какого ляда,Не зван, не приглашён,За стол к нам лезет он![126]

– Ну, и так далее, там ещё много. Эта сирвента не моя, но я её часто исполняю, она нравится и господам, и простолюдинам. В Лангедоке в большом почёте проповедники из Альби. Католические попы называют их еретиками или манихеями – понятия не имею, кто это такие – а сами себя они именуют чистыми или добряками. Ладно, давай решать, что будем делать, не век же нам торчать за этим бугром. Или выходим, или уносим ноги.