Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

Подумать только, я нахожусь в таком состоянии! И все же, глядя в зеркало, мне приходится признать, что портрет точно передает мои черты. По правде говоря, художник даже немного польстил мне. Мой подбородок толще, чем на портрете, а нос более острый.

Сорокалетняя женщина. Таких считают старыми жеманницами, ведьмами или распутными пожирательницами мужчин, жаждущими молодой плоти. Джанет Битон считали такой женщиной и даже элегантную Диану Пуатье. Обе они имели любовников на двадцать лет моложе себя: Босуэлла и Генриха II. Недавно я читала Чосера. Его «Батская ткачиха»[12] – ненасытная распутница, которая признается, что взяла в мужья двадцатилетнего юношу, когда ей было сорок лет. «Как говорили все мои мужья / Утробой шелковистой славлюсь я» и «Перед парнем устоять не смог / Мой венерин бугорок». Я краснею, когда повторяю эти слова, хотя думаю, Чосера это не смущало.

Полагаю, если бы я имела такие же наклонности, как у «Батской ткачихи», то у меня под рукой был Энтони Бабингтон, хотя мне он всегда казался ребенком. Но несмотря на то, что Энтони восхищался мною и находил мое общество приятным, он никогда не смотрел на меня как на предмет страсти. Я слышала, что после отъезда в Лондон он заключил удачный брак с девушкой из католической семьи и сделал неплохую судебную карьеру. Потом он отправился во Францию и, насколько мне известно, связался с Томасом Морганом, моим представителем в Париже. Он по-прежнему жаждет приключений. Остается лишь надеяться, что он не станет добычей настоящих головорезов и солдат удачи.

Что касается «Батской ткачихи», нельзя не упомянуть о самом поразительном, комичном и прискорбном ухаживании, которое сейчас происходит между Елизаветой и маленьким Франсуа, ребенком Екатерины Медичи. Их разница в возрасте составляет двадцать два года. Франсуа, которому исполнилось лишь шесть лет, когда я покинула Францию, приехал в Англию ухаживать за ней, и, судя по всему, она совершенно очарована им. Он единственный из многочисленных претендентов на ее руку, который на самом деле переправился через Ла-Манш и лично явился к ней. Поэтому, хотя он малорослый, рябой и склонен к истерикам, она находит его очаровательным. Она называет его Лягушонком, носит золотую заколку в виде лягушки с изумрудными глазами, цепляется за него и вздыхает.

Роберт Дадли не считает это забавным, но не смеет жаловаться. Он сам заключил тайный брак с Летицией, дочерью лорда Ноллиса, и королева пришла в ярость, когда секретарь Лягушонка сообщил ей об этом. Ее верный Робин наконец устал ждать и через семнадцать лет оставил свой пост. Некоторые считают, что она рассматривает брак с французским принцем лишь как разновидность мести, а другие называют это политическим решением. Скоро она уже не сможет рожать детей и, возможно, хватается за последнюю соломинку. Лично я сомневаюсь, что она хочет заполучить его в том же смысле, как «Батская ткачиха». Но члены ее совета и половина ее подданных явно не хотят, чтобы «девственная королева» оставила свой пост так же внезапно, как это сделал Роберт Дадли. Двадцать лет они убеждали ее выйти замуж, а теперь, когда это стало возможно, пришли в ужас.

А я? Если она выйдет замуж и родит ребенка, то мой сын уже никогда не унаследует английский престол. Но я не могу завидовать ее браку, хотя сама больше никогда не выйду замуж. Я умру вдовой Босуэлла, и таково мое желание.

Что касается Якова, то я выдвинула предложение, которое сейчас рассматривается: мы с ним будем править совместно по закону, принятому по решению парламента. Это подтвердит его королевский статус и обеспечит мне свободу. Думаю, есть реальная возможность, что мое предложение будет одобрено и все останутся довольны. Мои старинные враги в Шотландии мертвы: лорд Джеймс, Мортон, Леннокс и Джон Нокс. Они больше не могут препятствовать моему возвращению. И конечно же, англичане с облегчением избавятся от опеки надо мной.

Многое говорит против того, чтобы они перестали держать меня здесь. Мое заключение уже давно перестало служить какой бы то ни было цели. Вместо того чтобы обеспечивать их безопасность, оно лишь провоцирует заговоры и волнения. Я не виновата в том, что отношения между протестантами и католиками ухудшились до такой степени. Тем не менее мое присутствие здесь опасно и для меня, и для них. Я бессильна помешать безумцам строить планы и плести заговоры вокруг меня. Я заложница у моих собственных сторонников и страдаю из-за их намерений освободить меня.

Все-таки это случилось: кто-то откликнулся на призыв Филиппа и попытался убить Вильгельма Оранского в Нидерландах. К счастью, он выжил, но теперь стали опасаться за жизнь Елизаветы, так как она другой лидер протестантского мира. Кардинал Комо, государственный секретарь папского двора, в письменной форме объявил, что любой, кто убьет Елизавету, совершит благое дело. Он сказал: «Поскольку эта англичанка причинила так много бедствий католической вере, нет сомнения, что любой, кто отправит ее в мир иной с благочестивыми намерениями, не только не согрешит, но и получит заслугу перед Господом, особенно с учетом буллы о ее отлучении от церкви, выпущенной блаженной памяти Пием V». Если римская курия рекомендует убийство, что думает об этом Князь Справедливости?

В ответ английский парламент издал ряд жестоких законов против католиков. Переход из англиканства в католицизм теперь приравнивается к государственной измене; любой, кто служит или слушает мессу, приговаривается к большому штрафу и году тюрьмы; крупный штраф также полагается каждому, кто отказывается посещать англиканскую службу.

Однако иезуиты продолжают прибывать в Англию, рискуя жизнью ради своей веры – не только своей, но и моей. Они основали тайную типографию и распространяют книги и памфлеты; несколько сотен экземпляров разошлись в Оксфорде, в этом храме академической науки! Недавно они достигли Шеффилда, и я имела удовольствие принять одного из них, отца Самери. Он заглянул ненадолго, но было настоящим благословением хотя бы один день находиться в его обществе. Однако я боюсь за него и его товарищей. Пусть Бог спасет и сохранит их.

В такой обстановке запустили «Священную инициативу», как это теперь называется. «Священная инициатива» – не что иное, как вооруженный захват Англии во имя католической веры. На этот раз в роли вдохновителей выступают мои родственники Гизы вместе с папой римским, Филиппом и английскими католиками в изгнании. Они предполагают вторгнуться в Англию с пятью тысячами испанских наемников под руководством молодого герцога Гиза. Здесь к ним якобы присоединятся двадцать тысяч англичан. Они утверждают, что освободят меня. Через моего тайного гонца Фрэнсиса Трокмортона, родственника Николаса Трокмортона, меня держат в курсе этих планов.

Кто я такая, чтобы перечить им? Они обещают освободить меня. Если двери моей темницы распахнутся, откажусь ли я выйти на волю? Уподоблюсь ли я святому Павлу и останусь в цепях? Нет, этому не бывать. Святого Павла бросили в темницу за его проповеди и его веру, в то время как я нахожусь в тюрьме без веских оснований – во всяком случае земных, а не духовных. Если такова воля Господа, то я подчинюсь. Но если нет, то никакая сила на земле не сможет удержать меня».

«15 августа 1584 года. Праздник Успения Святой Девы Марии.

Вчера я покинула Бакстон и боюсь, что уже не вернусь туда. У меня было предчувствие, что скоро все изменится… значит ли это, что я умру? Я шесть недель лежала в теплой целебной воде, позволяя ей лечить мои жесткие онемевшие конечности. Теперь я знаю, что уже не выздоровею, но могу лишь временно облегчить симптомы болезни. Дни проходили в лечебных процедурах, а вечером я возвращалась в свои покои и растирала руки и ноги оливковым маслом, смешанным с ромашковым настоем и розовой эссенцией, пока они не становились теплыми и мягкими. Потом я спокойно засыпала.

Мэри Сетон, которая всегда оставалась рядом, теперь тоже страдает от ревматизма и ходит на процедуры вместе со мной.

Я сижу у окна и гляжу на пустую улицу – пустую, потому что лишь немногим разрешается проходить мимо, пока я нахожусь здесь, чтобы какой-нибудь шпион или гонец не проскользнул незамеченным. Только поэтому я не могу оставаться здесь.

Но вчерашней ночью, когда я смотрела в окно, меня внезапно охватило желание написать прощальное послание на стекле. Я сняла с шеи алмаз герцога Норфолкского и нацарапала: «О Бакстон, о чьей славе поют молочно-теплые воды, быть может, я более не увижу тебя, прощай». Я полюбила Бакстон, но умею прощаться. Я научилась прощаться со всем, чему радовалась или считала дорогим для себя. Теперь, как я сказала своим английским тюремщикам, осталось лишь две вещи, которые нельзя отобрать у меня: моя католическая вера и моя королевская кровь. Это и есть подлинная причина моего заключения.